— Твоя дверь оказалась не запертой, вот я и вошел. — Гил объяснил свое появление в ее квартире с таким спокойствием, будто застал ее за занятием, не более приводящим в замешательство, чем, скажем, застегивание туфли. Особенно бесило Оливию его безразличие. Какой негодяй! Он мог бы, по меньшей мере, извиниться за… за свое вторжение в ее личную жизнь.

— Ты мог бы постучать!

Гил недоуменно пожал плечами.

— Я и звонил и стучал, но ты, очевидно, не слышала. Не надо истерики, Оливия. Ты отнюдь не первая женщина, которую я вижу обнаженной.

— Может быть, я и не первая, но ты… — Оливия прикусила язык, с опозданием сообразив, какие последствия имело бы готовое сорваться с ее уст признание. Гил, разумеется, считает, что у нее к этому времени перебывало множество любовников. Ему совершенно ни к чему знать, что никогда ни один мужчина не видел ее без одежды.

— Что я? Договаривай. — Его черные брови с любопытством поднялись вверх.

— Ты не мой любовник, — крикнула она. — Я далеко не каждого приглашаю в свою спальню и не рассчитываю наткнуться на посторонних, украдкой подсматривающих за мной в моем же собственном доме.

Гил прислонился к дверному косяку и усталым жестом запустил руку в свою густую черную шевелюру.

— Это просто недоразумение, Оливия. Я вошел и сразу же наткнулся на открытую дверь. Я не представлял себе, что это твоя спальня. Если ты находишь, что я вторгся, нарушив твое уединение, то прошу меня извинить.

Извинение было таким неожиданным, что Оливия уставилась на Гила в изумленном молчании. Она понимала, что ей следовало бы принять его слова за чистую монету и, будь они произнесены кем-либо другим, Оливия, наверное, так бы и поступила. Но сейчас ее обычная рассудительность не срабатывала: еще не улеглась бурная реакция, которую она переживала, когда увидела, какими глазами он смотрел на нее. Взвинченные нервы требовали какого-то выхода. Оливии хотелось нанести ему удар и вывести из равновесия, как он только что лишил покоя ее.

— Есть особое определение мужчинам, подобным тебе.

Глаза Гила потемнели от гнева.

— Есть определение и женщинам, подобным тебе, Оливия, тем не менее, до сих пор я соблюдал вежливость и не употреблял его. С трудом верится, что женщина с твоим сексуальным опытом может так выходить из себя из-за столь незначительного инцидента. Я мог бы увидеть больше выставленной напоказ женской плоти, посетив берег Средиземного моря. Или ты считаешь, что сильно отличаешься от остальных женщин? Заверяю тебя, что нет.

Оливию чуть не трясло от бешенства.

— Когда мне надо будет знать твою точку зрения на анатомию женщины, я обязательно спрошу у тебя. Никаких сомнений, ты — эксперт в данном вопросе.

— Я предпочитаю думать о себе как о дилетанте, — сделал он заключительный выстрел и вышел из спальни.

Когда дверь закрылась, у Оливии еще оставалось желание запустить чем-нибудь тяжелым или острым в его спину. Она плюхнулась на край кровати и взглянула на свое отражение в зеркале: щеки раскраснелись, дыхание стало учащенным, она пыталась убедить себя, что ее растрепанный вид объясняется совершенно справедливым негодованием, которое вызвано унизительной для нее встречей с Гилом, однако в глубине души она призналась себе, что испытала возбуждение, когда он увидел ее обнаженной. Что заметила она, как ей казалось, в его глазах в те первые секунды: желание? страсть? Если бы она была уверена в его чувстве к ней, повела бы она себя по-другому?

Войдя в гостиную через несколько минут, Оливия обнаружила, что Гил снял пиджак, налил себе что-то выпить и теперь сидел на диване и листал «Файненшл таймс» с невозмутимым видом. Обнаружить его присутствие здесь было так странно. Он должен был бы выглядеть явно лишним в ее квартире, но по какой-то причине в ее владениях он вовсе не смотрелся как посторонний. Он казался таким своим, таким домашним. Сначала Оливия нашла, что это успокаивает, но затем быстро подавила в себе обманчивое впечатление. Оно было слишком опасным.

— Чувствуй себя, как дома, — небрежно бросила она ему.

— Уже чувствую, — спокойно ответил он, игнорируя сарказм Оливии.

Она направилась к бару, чтобы смешать себе коктейли. Даже в тренировочном костюме она ужасно смущалась, вспоминая взгляд Гила, каким он смотрел на ее обнаженное тело.

Он обратил внимание, что она в домашней одежде.

— Ты сегодня вечером никуда не уходишь?

— Нет.

— Свидание не назначено? Странно…

Это совсем не его дело, черт возьми!

— Сегодня вечером — нет, — ответила он с нажимом, давая понять, что для нее оставаться дома — не норма, а скорее исключение. — Так или иначе, затем тебе нужно было меня видеть?

Он пригубил свой стакан.

— Я пытался застать тебя на работе до твоего ухода, но когда зашел в твой кабинет, ты уже уехала.

— Надеюсь, ты не пытаешься представить дело так, будто я сбегаю с работы раньше времени, — вспыхнула Оливия. — На этой неделе я и так каждый вечер торчала в агентстве допоздна, сдавая дела. Сегодня — первый вечер, когда я ушла вовремя.

— Успокойся, Оливия. Я не предъявляю тебе никаких обвинений.

Его мягкий тон несколько успокоил ее. Она глубоко вздохнула, сдерживая себя.

— Так в чем тогда дело?

— Я хотел известить тебя о встрече, которую назначил на девять тридцать завтра утром. Будут представители одной японской автомобильной компании. Пока мы обсуждаем лишь идеи, но я хотел бы, чтобы ты присутствовала.

Слегка успокоившись, она кивнула.

— Хорошо.

— Это важно, поэтому не опаздывай.

Оливия ощетинилась.

— Я воспитана в убеждении, что пунктуальность…

Она не успела продолжить, как Гил внезапно спросил:

— Что это? М-м-м, какой божественный запах.

— О Господи! Моя пицца! — Оливия совершенно забыла о своем ужине, который давно уже поставила в духовку. Она вскочила с кресла и пулей понеслась на кухню.

К счастью, пицца не успела сгореть, и аромат она издавала волшебный.

— Ты кого-нибудь ждешь в гости или это все для себя?

Оливия не заметила, что Гил последовал за ней на кухню. Своим приходом сюда и неожиданным вопросом он смутил ее. Повернувшись к нему лицом, вся пылая от жара плиты и еще не сняв поварскую рукавицу, она сказала:

— Нет… Я… то есть…

— Но ты же все это не сможешь съесть одна. Или сможешь?

Он явно поддразнивал ее, и это обезоружило окончательно. Именно так он подтрунивал над ней пять лет назад. Она взглянула в его смуглое лицо с темной шапкой волос, словно пытаясь найти что-нибудь от того мужчины, которого она полюбила когда-то. Она увидела тени под глазами, видимо, следы усталости и недосыпания, чуть заметную щетину на подбородке.

У него тоже был трудный день, подумала Оливия, с неожиданным приливом нежности.

— Ты бы хотел разделить со мной ужин? — возникший вдруг у нее вопрос прозвучал раньше, чем Оливия осознала, что произнесла эти слова, движимая исключительно чувствами, а не разумом. В сущности, она могла бы выдвинуть, сотни причин, почему такое приглашение не стоило бы делать.

В один миг она ощутила себя страшно уязвимой, как если бы сняла с себя кольчугу перед лицом неприятеля.

Даже не дождавшись ответа от Гила, она отвернулась от него и стала доставать из шкафа тарелки, ножи и вилки в надежде, что он заметит дрожания ее рук, когда она будет накрывать на стол. Она с трудом разрезала пиццу, разложила по тарелкам и пошла вместе с ними в гостиную. Ужин был съеден в молчании в течение нескольких минут. Оливия была слишком возмущена собственными поступками, чтобы получить хоть какое-нибудь удовольствие от еды. Сейчас она могла бы с таким же успехом жевать и картон. Всего лишь полчаса назад она была готова проткнуть Гила кинжалом, застав его в своей спальне, а теперь ужинает с ним как ни в чем не бывало. Да не сошла ли она с ума? Ее единственная надежда на спасение состоит в том, чтобы держать его подальше от себя — насколько возможно.

Однако у Гила аппетит, кажется, не был ничем испорчен, и он быстро расправился со своим куском пиццы, пока Оливия все еще гоняла ножом и вилкой свою порцию по тарелке. Она была словно туго натянутая пружина, и ужин с ним показался ей сплошным мучением: невыносимо, невозможно есть, когда он сидит развалясь в кресле и откровенно разглядывает тебя!