— Неужели и вправду укусил? — спрашивает он недоверчиво, глядя на стонущего Акселя.

— Не успел я войти в сад, как он бросился на меня и как цапнет! — всхлипывая, сообщает это трепло.

Он потом повторяет свое вранье каждому вновь прибывающему гостю. Изабель, Юсуф и Маруша засыпают его вопросами: они упорно не желают верить во всю эту чушь. Один только Свен, который пришел раньше всех, помалкивает и тихо улыбается. Понятно: он был бы не против, чтобы меня упекли в приют для бездомных животных. Тогда бы я уже не смог раскрыть дело об украденных седлах.

— Освальд не кусается! — заявляет Маруша уже в сотый раз, но родители Тима не хотят ничего слышать.

— Кто знает, может, у него действительно бешенство… — сердито бормочет отец. — Другого объяснения его агрессивности я не нахожу.

— Надо отдать его в приют, — говорит мать. — Мне не нужны в доме злые собаки.

Аксель с забинтованной ногой лежит на траве и тихо стонет. Я лежу в дальнем конце сада и предаюсь печальным раздумьям. Если в самое ближайшее время не произойдет чудо, мне крышка.

— Я просто не верю, что Освальд кусается! — упрямо повторяет Изабель.

— Вот доказательство, — отвечает ей мать Тима и показывает на повязку Акселя.

— У меня тоже есть одно доказательство, — заявляет вдруг Свен все с той же хитрой улыбкой.

Все впиваются в него глазами, особенно Аксель, который от любопытства даже перестал стонать.

— Что за доказательство? — не выдерживает Тим.

То же самое хотел бы знать и я. Свена ведь вообще здесь не было, когда Аксель разыгрывал свою комедию.

— За мной! — командует Свен и направляется в дом.

Все с готовностью идут за ним, Аксель ковыляет под руку с отцом Тима. Я замыкаю процессию.

Свен приводит нас в гостиную, предлагает всем сесть (я затихарился под диваном) и подходит к телевизору. Потом достает из полиэтиленового мешка, который мне кажется странно знакомым, видеокамеру Тима. Мой хозяин сунул ему камеру позавчера в квартире Прольберга.

— Я как раз хотел вернуть тебе ее сегодня, — поясняет он. — До чего интересное занятие эти видеосъемки! Хотите посмотреть, что я тут наснимал?

Он включает телевизор, вставляет кассету в видеоплеер и мотает вперед. Мы видим на экране лестницу, по которой сыщики в ускоренном темпе, как в мультиках, поднимаются в квартиру Прольберга, где Свен заснял каждую комнату. Наконец, Свен еще раз нажимает «воспроизведение», скорость показа становится нормальной — и что мы видим теперь? Вот это да!.. Остросюжетный художественный фильм «Как я не кусал Акселя». Зрители отчетливо видят, как Аксель бросается на траву, разевает свою пасть и впивается зубами в собственную ногу.

— Ах ты крыса вонючая! — Тим в ярости поворачивается к Акселю, но того уже и след простыл.

На этом компьютерная не разлей вода дружба и заканчивается. Отец Тима подходит ко мне и становится перед мной на колени.

— Да, Освальд, похоже, я должен перед тобой извиниться, — говорит он смущенно.

Я того же мнения. И он приносит свои извинения в виде усиленного массажа моего подбородка.

Тем временем сыщики, окружив Свена, наперебой поздравляют его с кинопремьерой. Длинный Свен спас меня! Теперь для меня дело чести забыть историю с украденными седлами.

А что делает сам Свен? Он еще раз запускает руку в свой полиэтиленовый мешок и… демонстрирует изумленным сыщикам оба седла. У меня челюсть отвисла до самого пупка!

— Нет! Не может быть! — восклицает Маруша. — Неужели ты его вычислил?

Свен кивает.

— Ну?.. Кто это? — допытывается Юсуф.

Бедный Свен краснеет до корней волос. Он опускает голову и молчит.

— Ну не томи! Говори! — не выдерживает Тим.

Свен тычет указательным пальцем себя в грудь.

Сыщики раскрывают рты. Несколько секунд в комнате царит гробовая тишина. А потом на Свена обрушивается шквал вопросов. Отец Тима поднимается с пола, причем его колени трещат, как кастаньеты.

— Да замолчите вы наконец! — кричит он, перекрывая хор сыщиков. — Свен, кажется, собирается нам что-то сказать. Верно, Свен?

Убитая горем каланча кивает, все еще не решаясь поднять голову. Но вот он раскрывает рот и начинает говорить. Правда так тихо, что его трудно понять.

— Я… я… украл седла, потому что… потому что… Юсуф все время прикалывался над моим старым велосипедом и над моими рваными джинсами… И я решил… Я решил стащить двадцать седел и потом сделать вид, что я один раскрыл кражу. И вы бы тогда признали меня крутым сыщиком…

— Ты и есть крутой сыщик! — говорит Маруша, у которой в глазах блестят слезы.

— А теперь вы меня, конечно, вышвырнете из клуба… — грустно продолжает Свен.

— Ты что, обалдел? — дрогнувшим голосом возмущается Юсуф. — Если кого-то и надо вышвырнуть, так это меня!

Он подходит к Свену и клятвенно поднимает вверх три пальца:

— Клянусь, если я еще хоть раз когда-нибудь что-нибудь вякну про твою таратайку, пусть Освальд откусит и сожрет мой язык!

Все смеются.

— Боюсь, что он не такой вкусный, как двадцать ромштексов, которые я ему притащила.

Двадцать ромштексов?! Слюной, которая мгновенно образовалась у меня во рту, можно было бы, наверное, затопить всю Сахару.

Праздник кончился. Но для меня — для моего желудка и для моих жевательных мышц — он продолжается. Я все еще лежу в саду перед грудой ромштексов и наворачиваю, наворачиваю… Однако гора мяса не уменьшается. Если я все это слопаю, я, наверное, стану похож на помесь терьера и бегемота.

— Ты не боишься лопнуть? — слышу я голос Маруши.

Я, не прекращая жевать, оборачиваюсь. Маруша еще здесь? Странно, все сыщики только что разошлись.

Из дома выходит Тим.

— Отличный получился праздник! — говорит Маруша.

Мой хозяин кивает.

— А теперь мы одни… — прибавляет Маруша тихо, отчего Тим скрещивает руки на груди и то краснеет, то бледнеет.

Да… Любовь…

Я, продолжая лопать, поглядываю на Тима с Марушей. Что у них там происходит? Да ничего! Они разгуливают по саду, глядя то на небо, то под ноги.

Нет, так не пойдет! Я встаю — и тут же падаю, потому что в брюхе у меня тонна ромштексов. Собрав все свои силы, я предпринимаю вторую попытку. Ага, значит, я все-таки пока еще способен передвигаться, хотя и со скоростью черепахи.

Тим и Маруша как раз стоят ко мне спиной и не видят, как я тащусь к розовому кусту и, не обращая внимания на шипы, откусываю ветку с цветком. С розой в зубах я подкрадываюсь к своему хозяину и мордой щекочу его голую ногу. Тим незаметно поворачивается ко мне; похоже, он не понимает, чего я от него хочу. Тогда я просто роняю цветок к его ногам, возвращаюсь к своим ромштексам и снова зарываюсь мордой в эту вкуснятину.

А что делает Тим? Он смотрит на розу и обстоятельно чешет себе подбородок. В конце концов наклоняется и поднимает розу. В этот момент Маруша поворачивает голову.

— Роза? И что ты собираешься с ней делать? — спрашивает она с улыбкой.

Тим делает такое лицо, как будто в руках у него не цветок, а собачья куча.

— Да я… э… я хотел… э… — мямлит он. Потом вдруг сует розу Маруше и несется в дом.

А Маруша? Маруша сияет, как мальва поутру. Она зарывается носом в цветок, потом на секунду задумывается, закусив нижнюю губу, — и несется вслед за Тимом. Вскоре я уже слышу их смех. Потом все стихает. И поверьте мне, друзья мои: эта тишина интересней и увлекательней, чем вся история, которую я вам рассказал.

Ну ладно, продолжим прием пищи. Ибо все на свете — в том числе и мой пир — должно иметь.

КОНЕЦ.