– Ну, понимаете, капитан… – Луиджи помедлил, – она начала мне рассказывать… – Отчаянно пытаясь собрать разбегавшиеся мысли, он тянул время.
И провидение смилостивилось: капитан поднял глаза к небу и с тонкой усмешкой перебил:
– Е proprio strano. [349]Случается сплошь и рядом. У Ломброзо была теория, что самые жестокие преступления происходят рано утром, в хорошую погоду – весной и ранним летом. Какой день! – Он повернулся к Паринелло. – Что вы обнаружили на том месте, где совершено нападение на девушку?
Сержанту как будто стало неуютно в его слоновой туше, он пожал плечами и посмотрел на следователя.
– Прошу простить, мой капитан. Но кажется, я не совсем понимаю, что вы имеете в…
На строгом лице следователя выразилась досада.
– Объясните, Паринелло, – начал он тоном ледяного выговора. – Вы хотите сказать, что не подвергли тщательному осмотру место, где совершено нападение на девушку?
– Нет, мой капитан, – стал беспомощно объяснять сержант, – понимаете, я был так занят этим американцем, когда обнаружили его тело, что…
– И вы не выставилитам охрану?
– Да нет, капитан, понимаете…
– Другими словами, в эту самую минуту каждый зевака и остолоп и собиратель сувениров старательно затаптывает следы преступника и прячет в карман предметы, которые он мог обронить. Уничтожает все вещественные улики. Это вам не пришло в голову? Паринелло, вы изучали общий курс для сотрудников службы безопасности?
– Да, мой капитан, но я… – Лицо у сержанта приобрело цвет розы, подбородок задрожал, и казалось, он вот-вот заплачет, словно какой-то раблезианский младенец. – Я просто подумал…
– Вы ни о чемне подумали, – отрезал Ди Бартоло. – Не выполнить элементарных правил! Я расцениваю это как служебное несоответствие.
– Виноват, капитан, – начал было оправдываться Паринелло.
– Молчать! Время идет. Где ваш список?
– Какой список, мой капитан? – простонал сержант.
– Список подозреваемых, фамилии и адреса. Список, который вам приказано было составить.
Сержант залез в грудной карман, но рука вернулась пустой. Он распадался на глазах.
– Я оставил его в кабинете, – пролепетал он.
– Прекрасно, – сказал капитан и вынул из кармана карандаш и записную книжку. Тон его был холодным, сдержанным, но явно не сулил сержанту ничего хорошего. – Прекрасно, – повторил он, – дайте мне фамилии.
– Адресов у меня нет, капитан, – жалким голосом сказал Паринелло.
– Дайте мне фамилии!
– Ну, во-первых, мой капитан, Эмилио Джованелли. – Сержант отчаянно пытался наверстать упущенное. – Он из Атрани. Хулиган, на учете в полиции. Большого роста, скандалист. Всякие истории с женщинами. Осмелюсь доложить, что эта фигура наиболее подозрительная. Вы записали его фамилию? Теперь еще трое. Сальваторе Марзано, Никола Козенца, Винченцо Торрегросса. Все трое – лодыри. Козенца отбывал заключение в Авеллино за нападение на женщину. Остальные двое просто оболтусы. Торрегросса бьет жену. Марзано занимался сводничеством в Ночере. Таким образом, мой капитан, их четверо. И еще один факт. Эта девушка, как бы сказать, дружите одним американцем, который живет на нижнем этаже дворца. Она работала у него, до Флагга. Я слышал, что он очень заботится об ее отце, который умирает в деревне от туберкулеза; кроме того, девушку несколько раз видели вместе с ним, и похоже, что у них – ну, как сказать? – близкие отношения. Не думаю, что в этом направлении мы что-нибудь обнаружим, капитан, но разобраться все-таки стоит. Его фамилия Кинсолвинг. Кин-сол-винг…
В течение всего этого разговора между Ди Бартоло и сержантом сердце у Луиджи бешено колотилось, и отвратительный комок жвачки гремел в пересохшем рту, как камушек. Ему хотелось каким-нибудь способом, любым способом, отвести подозрение от Касса, но, пока сержант не назвал фамилию американца, он не думал, что придется прибегнуть к лжи. Покуда фамилия «Кинсолвинг» не была произнесена, лгать не имело смысла; кроме того, несмотря на внутреннее убеждение, что американца убил Касс, у него не было стопроцентной уверенности, что это его рук дело. Однако неожиданный гамбит начальника заставил его перестроиться. Когда сержант произнес фамилию Касса второй раз, Луиджи кашлянул и крайне деликатно вмешался в беседу. От страха у него мурашки побежали по голове. Указать на Саверио означаю вернуть разговор к Флаггу, а затем и к Кассу; спасти мог только какой-нибудь фортель. Он понимал, что слова, которые ему предстоит произнести, возможно – и даже наверно, – самые важные слова в его жизни; если он оплошает, если знаменитый сыщик найдет их неубедительными, если по виду, по тону капрала почувствует неправду, на которой построена вся его версия, – тогда Луиджи не только не спасет Касса, а еще быстрее упрячет его в тюрьму, мало того – погубит, опозорит себя и на много лет попадет за решетку. Он видел тюрьмы – грязь и помойные ведра, клопы в постелях и долгоносики в pasta, [350]прокисшее вино или вообще никакого вина, годы как серые жернова, – и рот у него пересох так, что невозможно было заговорить. Но он заставил себя разлепить губы, откашлялся и спокойно, рассудительно сказал:
– Если капитан позволит, мне кажется, нет необходимости продолжать этот список.
– Как это понять, капрал? – сказал Ди Бартоло.
– Понимаете, девушка сама рассказала мне, как все было.
– Почему же вы молчали? – с раздражением сказал следователь.
Луиджи со значением покосился на сержанта:
– Я пытался сказать, но…
– Ну, продолжайте! Что она сказала?
– Капитан, она сказала вот что. – Он мысленно просил у небес прощения зато, что должен опозорить Франческу. – Она сказала, что несколько недель состояла в связи со своим хозяином, Флаггом. Она хотела порвать с ним, потому что ее мучил стыд. Флагг безумно ревновал ее и не соглашался. У них было много свиданий на тропинке в долине, подальше от другой любовницы Флагга. Вчера он отвел ее туда, но она не захотела ему отдаться. И опять заговорила о разрыве. Он хотел принудить ее, но она не позволила. Он пришел в исступление и ударил ее чем-то тяжелым. И продолжал бить по голове, по рукам и ногам. Она, конечно, потеряла сознание, но потом ненадолго очнулась – он стоял над ней и плакал от раскаяния. Наверно, Флагг уже понял, что она умирает. Она сказала мне, что помнит, как он крикнул – по-английски, она немного знает этот язык: «Я убью себя! Я убью себя!» Потом она опять потеряла сознание, но еще раньше увидела, что он побежал вверх по тропинке к вилле Кардасси…
Все это я услышал от нее своими ушами, капитан. Совершенно очевидно, что это было убийство и самоубийство. Осмелюсь почтительно заметить, что падение с такой высоты само по себе может вызвать повреждения черепа…
Паринелло раскрыл большой рот:
– Выдумки! Фантазии! Не могло этого быть! Девушка не в себе!
– Молчать, Паринелло! – оборвал его сыщик. Он повернулся к Луиджи: – Скажите мне, капрал. Скажите. На ваш взгляд, девушка была в здравом уме, когда рассказывала?
– Она, конечно, была очень слаба. Но в здравом уме. Она говорила правду. Готов поручиться жизнью.
– Нелепейшая история! – сказал Паринелло. – Она просто выгораживала другого любовника. Женщины всегда так делают. Видали: ее мучил стыд! – передразнил он. – Американский миллионер польстился на грязную деревенскую мочалку – да это лучшие минуты в ее жизни. Подумать…
Если у капитана и были сомнения относительно версии Луиджи, то рассеялись они исключительно благодаря сержанту Паринелло и той эманации гнусности, которая окружала его сейчас, как липкий туман. Слушать его было бы стыдно и сутенеру. Ди Бартоло свирепо обернулся к нему, и Луиджи показалось, что перед ним худой стремительный зверь – волк, горностай, ласка: зубы, когти, лютая злость.
– Молчите! – произнес он шипящим голосом. – Mолчите! Ни слова больше! Понятно? Ни слова! Когда мне понадобится ваше мнение, я спрошу. А пока что, Паринелло, запомните. В то время как вы делали все возможное, чтобы уклониться от исполнения долга, капрал добросовестно работал. Приказываю вам замолчать.
