Он наклонился к девушке:
– Франческа, скажи мне, только подумай. Кто тебя обидел? Ведь не Касс, нет?
– Нет, – ответила она слабым голосом. – Не Касс.
– Так кто же?
– Синьор Флагг.
Растерянность, недоумение. Не могло такого быть. Этот американец с бессмысленным лицом смазливого мальчика?
– Что с тобой сделал синьор Флагг?
– Он взял меня… – У нее потекли слезы, грудь начала вздыматься, и она громко заплакала – теперь, наверно, от боли. Потом утихла, закрыла глаза, и он решил, что она опять потеряла сознание. Но она зашевелилась, а потом посмотрела на Луиджи большими испуганными неподвижными глазами. – У него в комнате.
– У него в комнате?
– Да. – Она замолчала. – Я умру?
– Что он с тобой сделал?
– Я… – Франческа с трудом повернула голову. – Не могу сказать. – И этим все сказала.
– Он взял тебя не на тропинке?
Но она только тяжело дышала.
– Он взял тебя не на тропинке? – мягко повторил Луиджи.
– Не знаю, – прошептала она после долгого молчания. – Ничего… Все… Я не забыла… – Но она уже была далеко и сама себе противоречила.
– Ты помнишь, что было на тропинке?
– Я не забыла.
– Франческа, ты помнишь? Скажи, ты помнишь, тебя обидели на тропинке?
– Я не забыла.
– Франческа. Скажи мне. Это был Саверио?
Короткое молчание было как грохот в его ушах.
– Да! Боже мой, Саверио! – крикнула она измученно и хрипло. – Боже мой, да! Боже мой! Боже мой! Боже мой!
Он позвал сиделку, но в этом не было нужды: не успела та подойти, как девушка судорожно дернула шеей, вздохнула и опять провалилась в забытье, и только потом замер ее горестный плач, словно она ушла втемную пещеру. Луиджи встал.
– Вы ее убьете! – прошипела монахиня.
– Non importa. [348]Она все равно умрет.
– Изверг жандармский! Есть у тебя сердце…
– Заткнитесь, сестра… – Он оборвал себя. – Извините.
Он вышел в сад, под ясное высокое утреннее небо. Он ругал сержанта последними словами. Если бы вовремя приняли меры, могло бы такое случиться? Нет. Ведь говорил ему, что надо упрятать Саверио. Вот вам Италия. По всей стране бродят психопаты. Сумасшедший дом, где хозяйничают больные. Он давно еще высказал свои соображения Паринелло и спросил его, не разумнее ли будет обратить внимание местных властей на Саверио, с тем чтобы они заставили ближайшую родственницу дефективного – пожилую единокровную сестру – сдать его в приют. Но Паринелло поднял его на смех, не пожелав, как всегда, даже вдуматься в предложение подчиненного. Этот жалкий завистливый человек был напрочь лишен воображения. Кроме того, он был толст и ленив и знать ничего не желал за пределами круга своих непосредственных обязанностей, которые сводились к поддержанию порядка, а не к усложнению его. И вообще, спросил он Луиджи, есть ли доказательства, что Саверио не просто безобидный дурачок, каким его все считают? Довод был основательный, Луиджи не мог от него отмахнуться. Доказательства в самом деле скудные и туманного свойства: немолодые нордические дамы, выгружавшиеся из туристских автобусов, несколько раз жаловались, что кто-то «прислонялся» или «терся»; три или четыре раза какое-то неотчетливое, расплывчатое лицо – может быть, Саверио, а может быть, и нет – подглядывало ночью в окна «Белла висты» и, услышав крик, понятно, исчезало. Однажды летом, два или три года назад, дама из Страсбурга заявила, что полоумный верзила, который нес ее багаж в гостиницу, обнажил в переулке за церковью половой орган. Эта, самая серьезная жалоба из всех могла бы дать начало делу против Саверио, если бы ею занялся не Паринелло, который воевал с французами в прошлую войну, ненавидел их и, отметив, что дама, во-первых, высохшая, а во-вторых, похожа на истеричку, принял нечленораздельные объяснения Саверио. что он просто справлял нужду. Вот и все, по крайней мере на поверхностный взгляд. Пятнадцать лет назад, во время войны и задолго до того, как Луиджи приехал в Самбуко, на горном склоне, еще дальше от города, чем Трамонти, в скалах нашли мертвую и страшно изуродованную пастушку. Время было смутное, беззаконное. Шла война, никому не было до этого дела. Известие об убийстве доползло до города через несколько дней после того, как девушку похоронили. Приказано было выкопать труп и произвести вскрытие, но ни того, ни другого почему-то не сделали. Темные горцы, суеверные, как африканское племя, шептались о злых духах. Другие говорили о волках. Третьи поминали немецкого дезертира, который якобы прятался в лесах. И вся история была уже основательно забыта. Луиджи, узнавший о ней через много лет, случайно сделал удивительное открытие: идиот Саверио, в ту пору уже здоровенный малый семнадцати лет, жил не только поблизости от места преступления, но и под одной крышей с девушкой. Понятно, что спустя столько лет найти доказательства было невозможно. Зачастую именно такие странные семейные преступления долго (а то и навсегда) остаются нераскрытыми даже в среде искушенных горожан. Так стоит ли удивляться, что эти простодушные крестьяне не заподозрили родного брата девушки…
Но скажи мне, Луиджино, спрашивал он себя, если правда, что на девушку напал Саверио, почему же Флагг лежит с разбитой головой в пропасти под Кардасси? Ведь не вонючий Саверио был обманутым любовником. Не он ведь отомстил девушке, а потом сбросил американца со скалы. Девушку подкараулить этот олух мог, одну, но на двоих его не хватит. Так, может, Флагг покончил с собой? Так, что ли? Может быть. Но с чего? Раскаяние? Стыд? Он изнасиловал ее в ту ночь, Франческа сама сказала. Нет сомнения, что взял он ее силой, жестоко – Франческа раньше всего прошептала имя американца, а вовсе не Саверио. Одно это показывает, что он с ней зверски обошелся. А разве нельзя себе представить, что после такого дела человека замучает совесть и он решит расстаться с жизнью? Да, представить можно. Но, имея такую сомнительную личность, как этот американец, – трудно. Он не из тех, кто кончает с собой, а тем более угрызается из-за какого-то изнасилования. Если бы он сделал то, что сделал Саверио, – тогда еще может быть. Человек, который в припадке страсти изувечил девушку, а потом поднялся и увидел, что она умирает, – такой человек от страха или раскаяния может броситься со скалы. Но кости девушке переломал Саверио, а не американец.
Американец. Ну как же: есть еще одинамериканец. И вдруг ему стало ясно, что эти два преступления – даже если между ними есть какая-то связь, обнаружить которую он пока не в силах, – независимы друг от друга и что убить Флагга мог только Касс. Касс и есть тот предполагаемый любовник, о котором говорил Паринелло. А что он любовник Франчески – ясно как дважды два четыре. Флагг надругался над ней, Касс отомстил. А участники – Флагг мертв; Франческа умирает; Саверио, пробел творения, недоступен боли и карам; остается только Касс, только ему предстоит терпеть и страдать дальше.
Лязг калитки заставил его очнуться; повернувшись, он увидел наплывающую тушу Паринелло, а рядом величественного капитана Ди Бартоло, вспомнил, с какой нежностью Франческа прошептала: «Касс», и решил, что сегодня на долю Самбуко и так уже выпало слишком много страданий. Он с силой вдохнул воздух, пытаясь побороть ощущение, что сходит с ума.
Потом отдал честь. Вид у следователя был деловитый и угрюмый.
– Девушка еще жива, капрал?
– Пока жива, капитан. В данную минуту она… спит. Сиделка…
– Она заговорила? – перебил его следователь. Этот сухопарый, аскетического вида человек в светлом плаще с погончиками и мягкой шляпе, надвинутой на лоб, внушал некоторый трепет. Несомненно, он видел много фильмов о Скотленд-Ярде, что сильно сказалось на стиле его работы; послужной список, однако, у него был великолепный и вполне оправдывал нарочитую, тщательную небрежность повадки. Он вынул из кармана желтую пачечку и протянул подчиненным.
– «Ригли»? – сказал он.
Сержант и Луиджи взяли по резинке и с минуту все трое молча стояли в саду и благодарно, но с легким чувством неловкости жевали.
