Если рабочий остерегался и помнил все правила, его увольняли другим способом; в настоящий момент ты не нужен, но ты можешь оставить у себя свой табельный номер, ты будешь числиться в ведомости заработной платы и тебя известят, когда будет вакансия. Таким образом у Форда фабриковались статистические данные, но это означало, что нигде в другом месте ты не получишь работу, потому что новый хозяин спросит о последнем месте работы и для проверки позвонит на фордовский завод, и, конечно, не захочет взять рабочего, который числится в фордовской ведомости заработной платы.

С каждым месяцем положение становилось все хуже и хуже. Двадцать пять тысяч рабочих фордовского завода были доведены сверхнапряженной работой до изнеможения. Временами кого-нибудь выносили на носилках — когда рабочие так измучены, несчастные случаи неизбежны. Ни о чем другом Генри не писал так красноречиво, как об охране безопасности; но то и дело его «отдел охраны безопасности» уступал «отделу рационализации», и рабочие говорили, что завод в среднем губит одну жизнь в день. У Форда был собственный госпиталь, поэтому никаких точных сведений получить было нельзя.

Генри Форду теперь было уже под семьдесят, он стал богатейшим человеком в мире и совершенным воплощением теории, известной под названием «экономического детерминизма». Поначалу сколько у него было благих идей, сколько в сердце благих желаний, сколько решимости сделать свою жизнь полезной! И вот он стал миллиардером — и деньги держали его, как паутина держит муху. Самый могущественный человек в мире был беспомощен в тисках миллиарда долларов. Никогда не думал он быть таким, каким сделали его деньги. Они были хозяевами не только его поступков, но и его мыслей, так что Генри не знал, во что он превратился; он был слеп не только к тому, что творилось на его предприятиях, но и к тому, что происходило в его душе.

Он восхвалял индустрию, сделал ее своей религией: труд, труд — вот спасение человека, производство — бог. Автомобильный король обладал самой поразительной в мире производственной машиной — и она простаивала девять десятых времени. Он нанял двести тысяч рабочих и внушал им, что они могут положиться на него, — и вот теперь ему приходилось нанимать новые тысячи, чтобы они дубинками и револьверами отгоняли их от него. Он сделал зависимым от себя миллион людей, от куска хлеба, который он им давал, — и теперь он предоставил им гибнуть на чердаках, в подвалах и пустых складах, в шалашах, сделанных из жести и картона, в ямах, вырытых в земле, — где угодно, только бы они не попадались на глаза Генри!

Когда-то он держался просто и был доступен для всех, но его миллиард долларов предписал ему вести жизнь восточного деспота, замкнувшегося от мира, окруженного шпионами и телохранителями. Он, который любил поболтать с рабочими и показывать им, как надо работать, не осмеливался теперь пройти мимо своего конвейера без охраны из шпиков. Он, который был таким разговорчивым, стал теперь сдержанным и угрюмым, Он общался только с теми, кто поддакивал ему, кто соглашался с ним во всем. Он редко встречался с посторонними, потому что все выпрашивали у него денег, и ему это смертельно надоело. Секретари Генри охраняли его одиночество, потому что он много раз ставил себя в глупое положение, и у них никогда не было уверенности, что он не выкинет какой-нибудь глупости.

Он пребывал в своем большом каменном доме или в собственном парке, где были деревья, цветы и его любимицы — птицы. На них можно было положиться, при хорошем обращении они ведут себя как положено, не то что злобные и неблагодарные люди. Дети, старомодные танцы и скрипачи, играющие джиги, вот что услаждало сердце несчастливого старого короля. Но дети, которых он собирал вокруг себя, должны были быть хорошо упитанны и счастливы; да не осмелится никто упомянуть о десяти тысячах голодающих ребят, которые каждый день становятся в очередь за куском хлеба в городе Детройте! Да не коснется никто наболевшего вопроса, не заговорит о требовании муниципалитета, чтобы Генри взял на себя часть заботы об этих детях, поскольку их родители в большинстве своем безработные, уволенные с фордовского завода. Так как все заводы Генри помещались в окрестностях Детройта, он не платил городу никаких налогов, но город считал, что это несправедливо.

Когда-то в Детройте было добронравное городское управление, которое финансировал Генри и которое выполняло его волю. Но жители города были недовольны, они отозвали фордовского мэра и избрали нового по собственному усмотрению, судью Мэрфи, ирландца-католика, и он был из тех, кого Генри называл демагогами, мечтателями и агитаторами, всеми теми словами, которые выражали ненавистное ему слово «политик». Детройт получил теперь что хотел, и Генри предоставил городу вариться в собственном соку.

Мэр-«демагог» назначил «комитет по безработице», который установил, что город расходует семьсот двадцать тысяч долларов в год на то, чтобы не дать умереть с голоду бывшим фордовским рабочим. Отдел социального обеспечения обвинил Генри в том, что он уволил отцов пяти тысяч семейств и ничего не сделал для оказания им помощи. Великий промышленник и специалист по улучшению рода человеческого потерял вкус к танцам, а сын его Эдзел, который обычно не обращал внимания на газетные сплетни, поместил в «Нью-Йорк таймс» пространную статью, пытаясь опровергнуть это обвинение. Кого в конце концов считать фордовскими рабочими? До каких пор Фордовская компания должна нести ответственность за тех, кто когда-то работал на ее предприятиях? Отсюда можно было сделать вывод, что Фордовская компания принимает на себя ответственность за тех, кто работал на нее в недалеком прошлом. Эбнер Шатт, к примеру, был бы очень рад получить такую весть от сына своего хозяина, но по неведомой причине об этом в статье не было сказано ни слова.

Вскоре после войны американское правительство постаралось отделаться от флотилии грузовых судов, которые были построены для снабжения армии и в которых мировая торговля не нуждалась. Генри купил сто девяносто девять этих судов, доставил их в Ривер-Руж и методически искромсал, всему найдя место на своем огромном заводе. Он не рассчитывал нажиться, его это забавляло, как других забавляет решение кроссвордов. Страстью Генри было сохранять вещи и изыскивать способы изготовления вещей.

Вместе с судами прибыли их команды; и по мере того, как суда один за другим шли на слом, освобождались люди, которым надо было найти место в фордовской империи, — еще одна проблема, интересующая Генри. Среди них был широко известный матрос-боксер Гарри Беннет; у него был внушительный вид и такие же кулаки, и он обладал качеством, которое было основой закона и порядка при древней системе феодализма, — когда он поступал на службу, он считал хозяйское дело своим кровным. Генри, живя при системе современного промышленного феодализма, испытывал потребность сродни той, которая побудила турецкого султана обзавестись янычарами, а итальянских князей эпохи Возрождения — кондотьерами; для охраны Генри и его миллиарда долларов требовалась целая армия хорошо вооруженных и обученных людей.

Беннет стал начальником фордовской «служебной организации» — такой титул можно было дать только после того, как миллиард долларов вытравил весь запас юмора в душе его обладателя. В обязанности Беннета входили организация и обучение трех тысяч шестисот частных полицейских, которые охраняли заводские ворота, наблюдали за работой во всех цехах, сообщали о нарушениях тысячи правил и толкались среди рабочих, выслеживая недовольных и смутьянов, профсоюзных деятелей и «красных» агитаторов. Такую работу надо было выполнять не только на территории завода, но и вне ее. Если в город приезжал организатор рабочих, фордовская «служебная организация» должна была знать, где он бывает и с кем встречается. Иными словами, в армии Генри Форда был создан шпионский центр, с разведчиками и контрразведчиками, необходимый во всякой войне. Поскольку лучшим средством защиты является нападение, армия Генри нападала, не стесняясь в средствах; это позволило Фрэнку Мэрфи, бывшему судье, а ныне мэру Детройта, на основании собственного опыта заявить: «У Генри Форда состоят на службе наихудшие из бандитов Детройта».