— Могу я спросить, как тебе удавалось оплачивать пребывание Оливии в монастыре?

Воцарилась тишина. Все ждали ответа, прекрасно зная, каков он будет. Генрих только покачал головой, не поднимая глаз от стола. Кэтрин накрыла своей рукой его руку, а сэр Лоуренс вопросительно посмотрел на нее.

— Я принесла приданое, сэр Лоуренс, но оно было в основном привязано к земле. Сейчас же осталось так мало работников, способных обрабатывать землю, что мы два года не могли ни убрать урожай кукурузы, ни посеять новую.

— И еще мы потеряли и управляющего, и эконома, сразу обоих. А теперь у нас еще ртов прибавилось, — вставил Генрих и почти осуждающе посмотрел на Оливию.

Та уперла руки в стол и отодвинула свой стул от стола, чувствуя себя страшно оскорбленной. Она больше не станет слушать и смотреть, как ее брат корчится перед каменным лицом этого человека. Но прежде чем она смогла удалиться, железная рука сдавила ее запястье и придавила к столу. Оливия попыталась вырваться и даже охнула от такого неожиданного посягательства на ее свободу.

— Пожалуйста, останься, дамуазель. Этот разговор и тебя касается как члена этой семьи.

Сэр Лоуренс не смотрел на нее, но его лицо было мрачным и не допускало никаких возражений.

Оливия перестала сопротивляться, и он убрал Руку. Ее рука почему-то осталась лежать на столе, и белые следы от его пальцев постепенно краснели.

— А Оливия? — тем же железным тоном спросил сэр Лоуренс. — Что умеет делать Оливия?

И опять ответом ему было молчание. Наглость этого человека зашла слишком далеко, подумала она. Почему все должны отчитываться перед ним? Оливия искоса поглядела на сэра Лоуренса. Его лицо вызвало необъяснимое чувство протеста и страха. Словно чтобы отогнать эти мысли, она сделала быстрый, нетерпеливый жест, противясь даже мысли о том, чтобы оправдываться перед ним.

В этот момент сэр Лоуренс повернул голову и встретился с ней глазами, в которых ясно читалось, что ей нельзя уходить. Она ответила гневным сверкающим взглядом, взвешивая, насколько далеко можно пойти в своем протесте.

— Я могу вышивать, — произнесла она с нажимом, заранее злорадствуя, что это ее мастерство он сумеет оценить менее всего.

— И все? — вопрос был задан достаточно мягко.

— Нет. Не все. Но остальное, что я умею делать, столь бесполезно, что даже не имеет смысла упоминать.

— Понятно.

— Да уж, в этом-то я не сомневаюсь! — отрезала она с яростным выражением глаз.

Сэр Лоуренс посмотрел на нее, а потом на Генриха.

— А что насчет ее приданого? Разве отец не распорядился насчет приданого для Оливии?

Генрих схватил кувшин с вином и налил в кубок, расплескав его на белую скатерть. Он сделал большой глоток и поставил кубок на стол, вцепившись в него обеими дрожащими руками. Его глубоко запавшие, печальные глаза посмотрели на Оливию.

— Да, на это были отложены деньги. Но год назад мне пришлось их истратить.

Оливия вздохнула и сжала губы. Она посмотрела на свои руки, сцепленные на столе, а потом расслабилась и опустила плечи.

— Что же, не хватит даже заплатить за то, чтобы Оливия стала послушницей в монастыре? — Сэр Лоуренс задал свой вопрос мягко, так, как будто эта мысль только что пришла ему в голову.

— Это уж слишком! — выпалила Оливия, вскочив на ноги. — Кто вам позволил так распоряжаться моей судьбой?! Я не собираюсь становиться монахиней и никогда не собиралась!

К ее удивлению, он улыбнулся, посмотрел на нее с одобрением и слегка кивнул, глядя ей в глаза.

— Конечно, я в этом и не сомневался, — сказал он мягко.

Солнце уже встало и светило в открытое окно, когда Оливия наконец проснулась. Она лежала в полудреме, и вчерашние события, кружась в пестром хороводе, проплывали перед ее мысленным взором. Она потрогала свое запястье, которое он вчера так сильно сжал, и вытащила руку из-под одеяла, чтобы взглянуть, нет ли синяков. Ее запястье «украшали» пять фиолетовых пятен, оставленных его железными пальцами.

— Животное! — прошептала Оливия. — Как он посмел командовать мной в моем собственном доме?

Но его насмешливый взгляд продолжал занимать ее мысли и тогда, когда она наконец вылезла из-под одеял и умылась.

Из соседней комнаты не доносилось ни звука, и она подумала: «Интересно, когда он наконец уедет? Может быть, он уже уехал?» С этой мыслью вдруг пришло странное чувство пустоты, и Оливия снова посмотрела на следы на своей руке, прижав ее к груди, и перед глазами возникли сильные руки и гордый профиль. Внизу, в холле, все было уже убрано и вымыто, скамьи и козлы из-под столешниц аккуратно расставлены вдоль стен. Слуги под неусыпным взглядом Кэтрин убирали столовое серебро в огромные буфеты.

— Доброе утро! Выспалась?

— Да, спасибо. Я спала гораздо дольше, чем обычно. Наверное, сильно устала.

Оливия присела на скамью, глядя, как Кэтрин заперла дверцы буфетов и мановением руки отослала слуг в кухню. Она спрятала связку ключей под фартук и села рядом, глядя в сторону и теребя руками аккуратно подшитый подол. Наконец она решилась.

— Я думаю, что вчера ты очень храбро выступила.

Оливия повернулась к ней, не веря своим ушам. Лицо Кэтрин вдруг показалось не таким агрессивным, как раньше. И даже голос как будто стал мягче. Разве это вчерашняя суровая хозяйка, которую она считала своим врагом еще до того, как увидела ее?

Кэтрин почувствовала ее долгий взгляд и повернулась к ней.

— Я не хочу, чтобы мы были врагами, Оливия. Я бы хотела, чтобы мы стали подругами, и мне теперь ясно, как ты беспокоишься за Генриха. Понимаешь, я так сильно его люблю… — Она прикусила губу и отвернулась. — Говорили, что ты очень красива, стоило взглянуть на тебя, и сразу стало ясно, что мне с тобой никогда не сравниться и что ты непременно окажешься заносчивой. И я думала, что надо сразу поставить тебя на место. Но потом я поняла, что все это совершенно не нужно, что ты так же расстроена всем этим, как и я. После смерти отца у Генриха сразу все пошло вкривь и вкось… — Она замолчала, глядя на свои руки, закрутившие подол фартука в плотный валик.

Оливия накрыла ее ладони своими и тихонько погладила их.

— Кэт, мы с тобой обе с самого начала ошибались, правда? Я тоже видела в тебе соперницу, потому что Генрих даже не написал мне о том, что женился…

— Он и это забыл, тупица! — взорвалась Кэтрин. — Про все забывает! А я, когда узнала, что тебе ничего не сообщили, решила, что он просто стыдится меня. — Ее голос опустился до шепота и глаза наполнились слезами.

— Стыдится тебя? — Оливия сжала ее руку. — Даже моя мать не смогла бы подать такой великолепный ужин, если бы у нее было так мало времени. Я думала, что ты была великолепна, и сказала себе, что обязательно должна у тебя этому научиться. А что касается смелости, так я вчера просто взорвалась! Этот самонадеянный грубиян… кстати, он ведь уже уехал?

— Нет. Они с Генрихом поехали осматривать владения. Мы вчера еще долго разговаривали после того, как ты ушла, и знаешь, он был гораздо Любезт нее, чем до этого. У него, кажется, много идей, как нам можно помочь.

Сердце Оливии колотилось. Значит, сэр Лоуренс все еще тут. И они вновь встретятся. Его глаза, руки… Она отбросила от себя эти мысли и заставила себя успокоиться. Дура, сказала она себе, человек приехал сюда по делам, ты про это не забыла ли?

— Сэр Лоуренс сказал, что проведет здесь еще одну ночь. Сказал, что у него есть некоторые предложения. Конечно, он потребует чего-нибудь взамен, но будь я проклята, если представляю, что мы еще можем сделать, кроме того, что уже делаем.

Она окинула взглядом холл, словно что-то могло навести ее на мысль.

— Пойдем, сегодня много дел. Должны привезти рыбу, и если не проследить за этим, то могут привезти слишком мало. — Она встала, расправив свой фартук.

Обед удался на славу. Кэтрин держалась раскованно и словно светилась изнутри в своем мягком розовом шерстяном платье, и Генрих не раз поглядел на нее с одобрением. Он выглядел более жизнерадостно, чем накануне, и вел себя как радушный и гостеприимный хозяин. Кэтрин следила за ним и не давала забывать о своих обязанностях.