Рядовой Уоррен много говорил о войне. Наш эскадрон, по его рассказам, отправили в запас, в тыл. Судя по всему, обе армии не могли продолжать боевые действия в грязи и решили окопаться и подождать. Землянки постепенно превратились в окопы, а окопы соединились друг с другом, так что от самого моря до Швейцарии протянулась целая сеть окопов и траншей.

– Весной, – сказал он, – нас снова пошлют на передовую, и опять начнутся бои. Мы будем очень нужны армии, потому что кавалерия может пройти там, где не пройдёт пехота, к тому же кавалерия значительно быстрее пехоты и способна добраться туда, где уже нет траншей. Мы покажем пехоте, как воевать, – говорил он. – Но прежде всего нужно пережить зиму, дождаться, когда грязь подсохнет, и тогда кавалерия сможет показать себя.

Всю зиму мы с Топторном старались помочь друг другу укрыться от дождя и снега, а всего в нескольких милях от нас днём и ночью строчили пулемёты и грохотали пушки. Мы видели, как мимо проходят весёлые солдаты в касках – улыбаясь, посвистывая, напевая и подшучивая друг над другом, они шли на передовую. А ещё мы видели, как возвращаются те, кто выжил, – измученные, молчаливые, промокшие до нитки под проливным дождём.

Время от времени рядовой Уоррен получал письма из дома и шёпотом читал их мне, чтобы никто не подслушал. Все письма были от матери и почти не отличались одно от другого.

«Дорогой Чарли, – читал рядовой Уоррен, – отец надеется, что с тобой всё в порядке, и я тоже. Как жаль, что тебя не было с нами на Рождество – за столом на кухне было пусто без тебя. Твой младший брат помогает, как может, и отец считает, что он неплохо справляется, хотя, конечно, он ещё маленький и у него не хватет сил, чтобы удерживать лошадей. На прошлой неделе умерла Минни Уиттл, вдова с фермы Хэннифорд. Ей было восемьдесят, так что тут ей не на что жаловаться, хотя, мне кажется, она всё равно стала бы ворчать, если бы, конечно, смогла. Она только и делала что ворчала, помнишь? Ну вот, сынок, и все наши новости. Салли передаёт тебе привет и говорит, что скоро тоже тебе напишет. Держись, мой мальчик. И побыстрее возвращайся домой! Твоя мама».

– Но Салли мне не напишет. Она почти не умеет писать. Ну, умеет немножко, но не очень хорошо. Знаешь, Джоуи, когда война закончится, я вернусь домой и женюсь на ней. Я ведь с ней вырос бок о бок, Джоуи. Я знаю её всю жизнь. Наверно, я знаю её так же хорошо, как самого себя, только она мне нравится гораздо больше.

Дни шли за днями – долгие, скучные, одинаковые. Я бы совсем загрустил, если бы не рядовой Уоррен. Он часто беседовал со мной, и мне становилось легче, да и Топторну тоже нравилось, когда он приходил. Уоррен даже не подозревал, как много он для нас делает. В ту страшную зиму многих лошадей отправляли к ветеринарам, и почти ни одна не возвращалась назад. Большинство лошадей в армии стригли так, как обычно стригут тех, на которых выезжают на охоту, и потому у нас были почти голые живот и грудь. Первыми погибли самые слабые – они не выдержали бесконечного дождя и грязи. Но мы с Топторном выстояли и дождались весны, хотя Топторн всё же перенёс страшный кашель, который сотрясал его крепкое тело, как будто пытаясь изнутри разорвать на части. Топторна спас капитан Стюарт. Он кормил его тёплым, распаренным овсом и укрывал от холода.

И вот однажды в начале весны, холодной ночью, когда мы спали, покрытые белым инеем, к нам вдруг пришли солдаты. Было ещё совсем рано. Всю ночь на передовой не смолкали орудия. В лагере царило непривычное оживление. Это явно не было похоже на обычные учения. Солдаты подошли к нам в полной экипировке – в ремнях, с сумками для противогазов, винтовками и саблями. На нас надели сёдла, сели верхом и тихо вывели из лагеря на дорогу. Бойцы обсуждали предстоящую битву, многие пели. Горечь и раздражение, накопившиеся за зиму, которую солдаты вынуждены были провести в лагере, как будто испарились. Мой рядовой Уоррен пел вместе с остальными. В серых предрассветных сумерках эскадрон добрался до полка, расположившегося в полуразрушенной деревне, в которой остались только кошки. Там мы простояли около часа, дожидаясь бледного весеннего рассвета. Неподалёку по-прежнему били орудия, и земля сотрясалась у нас под копытами. Наконец мы отправились дальше. Прошли мимо полевых госпиталей и лёгкой артиллерии, перебрались через окопы огневой поддержки и наконец впервые оказались на поле боя. Здесь царило полное опустошение. Кругом одни развалины, земля изрыта, и на ней – ни одной травинки. Бойцы умолкли, и мы пошли дальше в зловещей тишине. Вскоре впереди показались основные траншеи, в которых сидели пехотинцы, сжимая в руках винтовки со штыками. Копыта гулко застучали по настилам, перекинутым через траншеи, и некоторые бойцы поприветствовали нас. Вскоре мы оказались на нейтральной полосе, там, где повсюду были следы от снарядов и колючая проволока. Внезапно орудия позади нас замолчали. Мы выбрались за колючую проволоку. Эскадрон выстроился в широкий, неровный эшелон, запел горн. Я ощутил, как в бока мои вонзились шпоры, и мы с Топторном перешли на рысь.

– Вперёд, Джоуи! – воскликнул рядовой Уоррен, выхватывая саблю из ножен. – Только вперёд!

Несколько мгновений мы трусили по нейтральной полосе так же, как на учениях. В зловещей тишине слышалось только позвякивание упряжи и всхрапывание лошадей. Мы шли, обходя воронки и в то же время стараясь не нарушать строй. Впереди, на вершине пологого холма, чернели остатки выжженного войной леса, а ниже, от края до края, сколько хватало глаз, растянулась спираль ржавой колючей проволоки.

– Проволока, – процедил сквозь зубы рядовой Уоррен. – Бог ты мой, Джоуи, они же обещали, что артиллерия снесёт проволоку!

Мы перешли на галоп, но врага по-прежнему не было видно. Кавалеристы выставили сабли и кричали, как будто пытаясь напугать невидимого неприятеля. Я рванул вперёд, чтобы не отстать от Топторна, и здесь упали первые снаряды и застрочил пулемёт. Послышались крики, тут и там солдаты падали на землю, лошади вставали на дыбы и кричали от боли и ужаса. Земля взрывалась справа и слева, отбрасывая людей и коней. Снаряды выли и ревели над головой, и каждый взрыв казался страшнее целого землетрясения. Но никто не повернул назад. Эскадрон шёл вперёд – к колючей проволоке на вершине холма, и я шёл со всеми.

Рядовой Уоррен больно сжал мне бока, я споткнулся, почувствовал, что он потерял стремя, притормозил, подождал, пока он его поймает. Топторн был впереди. Он мчался, высоко подняв голову, и его хвост развевался на ветру. Я собрался с силами и решил во что бы то ни стало его догнать. Рядовой Уоррен молился вслух, но молитва быстро сменилась проклятиями, как только он понял, что творится. Колючей проволоки достигли немногие, в том числе мы с Топторном. В самом деле артиллерии удалось пробить в заграждении несколько дыр, и некоторые из лошадей смогли пробраться за проволоку и достичь вражеских окопов. Но в них никого не было. Стреляли теперь из-за деревьев выше по склону. Поэтому мы перестроились, пошли вперёд и наткнулись на ещё один ряд колючей проволоки. Кое-кто из лошадей запутался в ней, не успев сообразить, в чём дело. Люди пытались их высвободить. Один из рядовых слез с коня, достал винтовку и пристрелил его из жалости, а потом сам упал замертво на проволоку. Я сразу понял, что здесь брешей не будет, и выход только один – прыгать. Я увидел, что Топторн нашёл место, где заграждение было пониже, и перескочил через него. Я последовал его примеру, и мы наконец увидели врага. Из траншей, из-за деревьев – отовсюду они бежали на поле битвы, не обращая на нас внимания. Группа солдат окружила нас и наставила на нас винтовки.

Грохот снарядов и треск пулемётов вдруг стих. Я огляделся и понял, что мы с Топторном остались одни. Позади лошади без всадников бежали назад к нашим окопам, а поле было усеяно убитыми и ранеными. Вот и всё, что осталось от нашего эскадрона.

– Бросайте саблю, рядовой, – приказал капитан Стюарт и сам нагнулся и опустил саблю на землю. – Достаточно крови. Довольно людей и лошадей полегло ни за что. – Он подъехал к нам. – Я вам говорил как-то, что у нас с вами лучшие кони в полку, во всей армии, и сегодня они это доказали. Заметьте, на них ни царапинки.