От удивления я прищелкнул языком — как всегда, когда ведутся подобные разговоры. Про такие дивизии я слышал не раз, от американских офицеров, от немецких и русских. Да и мои офицеры времен Первой мировой клятвенно заверяли меня: в такой дивизии служу и я. Я готов поверить в существование дивизии, состоящей из любителей повоевать, когда мне говорит о ней солдат — если он трезвый и по-настоящему понюхал пороху. В общем, если такие дивизии есть, в период между войнами их надо хранить в замороженном виде.
— А вы? — спросила Марта, врываясь в созданную капитаном Доннини биографию майора Эванса, замешанную на крови вкупе с громом небесным.
Капитан улыбнулся:
— Я в Европе недавно и не могу — извините за выражение — отыскать в темноте собственную задницу. Мои легкие все еще наполнены воздухом форта Беннинг в штате Джорджия. Вот майор — он настоящий герой, воюет уже три года без передышки.
— Я никак не рассчитывал загреметь сюда в роли констебля, мелкого чиновника и Стены Плача одновременно, — сказал майор Эванс, возникнув в дверном проеме задней комнаты. — Папаша, мне нужен этот стол. Для себя делали?
— Зачем мне такой стол? Я делал его для русского коменданта.
— Ваш приятель?
Я попытался изобразить улыбку, но, похоже, вышло неубедительно.
— Если бы я отказался, мы с вами сейчас не разговаривали бы. И с ним я не разговаривал бы, если бы отказался делать кровать для нацистского коменданта — с гирляндой из свастики и первой строфой из нацистского гимна в изголовье.
Капитан улыбнулся мне, но майор — нет.
— Это особый случай, — заметил майор. — Сам открыто заявляет, что пособничал врагу.
— Я этого не заявлял, — спокойно возразил я.
— Не надо портить впечатление, — возразил майор Эванс. — Пусть будет свежая струя.
Марта внезапно заторопилась наверх.
— Я никому не пособничал, — повторил я.
— Ясное дело — не давали врагу пощады. Кто же сомневается? Все понятно. Зайдите на минутку сюда. Хочу поговорить о столе.
Он сел на незаконченный стол — огромный и, на мой вкус, жуткий образчик мебельного строительства. Я замыслил это стол как некую приватную пародию, с учетом дурного вкуса русского коменданта и его лицемерной любви к символам роскоши. Стол получился предельно претенциозным, с огромным количеством украшений — фантазия русского крестьянина на тему о том, как выглядит стол банкира с Уолл-стрит. Он блестел кусочками цветной мозаики, подобно вделанным в дерево драгоценным камням, в нужных местах я использовал краску для радиаторов, и результат смахивал на позолоту. Теперь выяснялось, что пародии суждено остаться приватной, потому что американского коменданта она захватила не меньше, чем русского.
— Вот это мебель, я понимаю, — прокомментировал майор Эванс.
— Очень мило, — рассеянно подтвердил капитан Доннини. Он смотрел на лестницу, по которой упорхнула Марта.
— Но одна поправка все же требуется, папаша.
— Серп и молот, знаю. Я собирался…
— Правильно собирался. — Майор отвел назад обутую в сапог ногу и яростно пнул в ребро массивную пластинку с орнаментом. Кругляш выскочил и пьяно покатился в угол, где сделал брр, шлепнулся лицом вниз и успокоился. Подошел кот, с подозрением обнюхал новый предмет и на всякий случай отступил подальше.
— Здесь должен быть орел, папаша. — Майор снял фуражку и показал мне кокарду с американским орлом. — Вот такой.
— Рисунок непростой. Сразу не сделаешь, — сказал я.
— Не такой простой, как свастика или серп с молотом, так?
Я месяцами мечтал, как поделюсь шуткой насчет стола с американцами, как расскажу им о тайном ящичке, который сделал для русского коменданта — это всем шуткам шутка. И вот американцы здесь, я дождался их, но ощущения у меня не совсем те, на душе мерзко, пусто и одиноко. И делиться шуткой ни с кем, кроме Марты, не хотелось.
— Нет, сэр, — ответил я на ядовитую шутку майора. — Не такой простой.
А что еще я мог сказать?
Виски остался под половицами, а тайный ящик в столе сохранил свою тайну.
Американский гарнизон в Беде состоял человек из ста, почти все они, кроме капитана Доннини, не один год сражались в бронетанковой дивизии, где геройствовал и майор Эванс. Они вели себя как завоеватели, и майор Эванс полностью поддерживал их в этом начинании. Я так ждал прихода американцев, надеялся, что ко мне и Марте вернутся гордость и чувство собственного достоинства, мы заживем чуть лучше, еда на столе станет вкуснее, Марта познает радости жизни. Вместо этого мы столкнулись с агрессивным недоверием майора Эванса, нового коменданта, помноженным на сто благодаря его подчиненным.
Жизнь в военное время — сущий кошмар, чтобы не пойти ко дну, нужны специальные навыки. В частности, понимание психологии оккупационных войск. Русские не походили на нацистов, американцы сильно отличались от тех и других. Слава Богу, насилия со стороны русских и нацистов не было — ни стрельбы, ни пыток. А с американцами происходила интересная вещь: прежде чем начать куролесить, они должны были напиться. К несчастью для Беды, майор Эванс позволял своим людям пить столько, сколько им хотелось. И вот, напившись, они начинали резвиться: воровать — под видом поиска сувениров, — гонять по улицам на джипах с сумасшедшей скоростью, стрелять в воздух, материться, задевать прохожих и бить стекла.
Жители Беды привыкли помалкивать и не высовываться — что бы ни произошло, — поэтому мы не сразу поняли, чем американцы принципиально отличаются от остальных. Их грубые и жестокие выходки носили весьма поверхностный характер, а в глубине души они здорово побаивались. Мы выяснили, что они легко приходят в смущение, когда женщины или люди постарше по-родительски делают им замечания, ругают за плохое поведение. Это их тут же отрезвляло — как ушат холодной воды.
Разобравшись, таким образом, во внутреннем мире наших завоевателей, мы, понятно, облегчили себе жизнь, но не очень сильно. Мы сделали тягостное открытие: американцы видят в нас врагов — в этом смысле они не сильно отличались от русских, — и майор хотел, чтобы нас наказали. Горожан организовали в трудовые батальоны и заставили работать под надзором вооруженной охраны, как военнопленных. Одно обстоятельство делало работу совершенно невыносимой: люди не восстанавливали город после нанесенного войной ущерба, нет, они делали штаб американского гарнизона более комфортабельным и возводили огромный и безобразный памятник в честь американцев, погибших в бою за Беду. Погибших было четверо. Майор Эванс сделал так, что в городе воцарилась тюремная атмосфера. Мы должны были испытывать чувство стыда, и ростки гордости или надежды быстро вырубили под корень. Права на эти чувства мы не имели.
Единственным лучом света был капитан Доннини, американец, еще более несчастный, чем мы. Выполнять распоряжения майора приходилось именно ему, и несколько раз он пытался напиться, но с ним не происходило того, что происходило с другими. Распоряжения он выполнял неохотно, за что его вполне могли бы отдать под трибунал. Мало того, в нашем с Мартой обществе он проводил столько же времени, сколько в обществе майора, и в основном сдержанно извинялся за то, чем ему приходилось заниматься. Забавно, но мы с Мартой утешали этого печального темноволосого гиганта, а не он нас.
Стоя за своим верстаком в задней комнате, я думал о майоре — американский орел для стола коменданта был близок к завершению. Марта лежала на кушетке и смотрела в потолок. Туфли ее побелели от каменной крошки. Она весь день работала на строительстве памятника.
— Что ж, — сказал я мрачно, — если бы я воевал три года, возможно, дружелюбия у меня поубавилось бы. Посмотрим правде в глаза: хотелось нам того или нет, но мы поставляли людей и материалы, чтобы отправить на тот свет сотни тысяч американцев. — Я простер руку в западном направлении, в сторону гор. — Вон где русские взяли уран.
— Око за око, зуб за зуб, — сказала Марта. — Сколько это еще продлится?
