— Можно просто Гидеон.

— С удовольствием, Гидеон. Вы, должно быть, знаете, что индейские племена, называющие себя "коренными американцами", на самом деле не были первыми обитателями этого континента. Об этом известно уже давно. Однако многие племена постарались скрыть или уничтожить все, что могло бы свидетельствовать истинность этого вывода. Они боялись — и у них были для этого основания — что если они предстанут обычными завоевателями, занявшими место своих предшественников, то потеряют эмоциональное и историческое оправдание многим своим сомнительным занятиям, — например, появлению целого поколения азартных игроков, не вылезающих из казино.

— Захоронение во Флориде исследовала группа из Гарварда, — продолжил Эли, — и мы с Ионой попытались подброситькое-какие артефакты, чтобы доказать, что…

Эли вдруг умолк, услышав звуки колес кресла Малкольма Трессальяна на центральной палубе уровнем выше. Я понял, что все собравшиеся внизу беспокоятся за здоровье своего предводителя. Напряжение исчезло с их лиц, когда он подал голос:

— Ну какой же ужин без профессиональной дискуссии из-за разницы во взглядах! Хотя, доктор Вулф, вскоре вы поймете, что по вечерам эти споры приобретают порой весьма личный характер.

Медленные, тяжелые шаги Трессальяна по металлическим ступеням означали, что он спускается на костылях, и когда он наконец предстал перед нами, в его голубых глазах не было и следа прежних мук. За спиной Трессальяна я увидел полковника Слейтона, готового, если потребуется, немедленно прийти ему на помощь, и Ларису, выглядевшую после тяжелого боя с силами правопорядка еще привлекательней.

— Ну, джентльмены, кого мы сегодня бьем? — продолжал Трессальян. Я обратил внимание на то, что никому и в голову не пришло осведомиться о том, как он себя чувствует, раз он оправился от жестокого приступа, истерзавшего его голову, а затем и тело. Я решил вести себя так же, припомнив слова Тарбелла о том, что эти припадки случались довольно регулярно, и допустив, что Малкольм, как и в тот первый раз, когда я увидел его выбирающимся из кресла, вовсе не жаждал помощи и сострадания.

— Но, Малкольм, это же нелепо! — заорал Фуше, возникая из двери камбуза. — Эли и Иона все еще утверждают, что их выходка во Флориде вполне стоила тех проблем, что она нам принесла!

Все разом зашумели, и в воцарившемся гаме Лариса подвинулась ближе ко мне.

— Простите, что не смогла сама проводить вас в каюту, — сказала она тихо. Ее темные глаза мерцали в мягком свете столовой даже чуть ярче, чем серебристые волосы. — Все в порядке?

— О да, превосходно, — ответил я, вновь чувствуя ужасную неловкость от ее присутствия. — Доктор Тарбелл постарался помочь мне обустроиться, хотя это было нелегко. А ваш брат, он…

— Теперь с ним все в порядке, — она еще понизила голос. — Но мы сможем поговорить об этом позже.

Спор вокруг стола продолжался, пока Трессальян наконец не поднял руки:

— К порядку, джентльмены. Иона, Эли — я думаю, в ближайшем будущем нам придется просить вас ограничить действия, касающиеся азартных игр, чисто информационнымирамками. Мы не ставим вам в вину ваше усердие, ибо все понимаем размах проблемы и ложные посылки, лежащие в ее основе. Но сейчас мы первым делом должны заняться задачами поважней. Я уже не говорю о том, что мы непростительно невежливы с нашим гостем, который, если я не ошибаюсь, не понимает и десятой доли того, о чем мы тут говорим.

Я улыбнулся и покачал головой: — Нет, Малькольм, вы неошибаетесь.

— Тогда прошу садиться, а Жюльен подаст на стол, — Трессальян уселся во главе стола, указав мне на место рядом. — Доктор, мы постараемся прояснить ситуацию, после чего вы сможете оценить, как наши идеи работают в Афганистане.

Он наклонился ко мне, и его голубые глаза сверкнули:

— И тогда вы сможете понять, привлекает ли вас жизнь в центре котла, где варится глобальный хаос…

Глава 14

Вскоре из двери камбуза появился Фуше с подносами, уставленными простой, но изысканно приготовленной едой. Посмотрев на Трессальяна, я сразу понял, что все они годятся для человека, страдающего тяжелым нервным заболеванием. Мои впечатления подтвердились, когда я обнаружил, что он совершенно не употребляет алкоголя.

— Простите, — сказал я, продолжая изучать его, — но вы сказали "глобальный хаос"?

— Разумеется, исключительно с достойной целью, — поспешил ответить он. — Ну, по крайней мере, в целом. Однако чтобы понять эту цель, вам, боюсь, придется для начала усвоить философию, которую мы все здесь разделяем.

— Я весь внимание.

Трессальян кивнул.

— Итак, с чего начать? Возможно, нам послужит простое наблюдение. Как вам понравились прибрежные подводные виды?

Я в потрясении поднял на него глаза. Так вот зачем корабль провел столько времени в грязных прибрежных водах? Чтобы произвести на меня впечатление, подобно тому, какое произвела на меня Лариса, умело управлявшая большим рейлганом во время битвы с нашими преследователями?

— Гнетущее зрелище, — ответил я осторожно.

— А океан вокруг нас? — продолжал Трессальян. — Вы не заметили, что в нем чего-то не хватает?

— Рыбы, должно быть, — пошутил я, но осекся, заметив, с какой серьезностью смотрит на меня вся команда. — Господи! Неужели все и в самом деле так плохо?

— То, что вы видите вокруг, говорит само за себя, — полковник Слейтон провел пальцем вдоль шрама на щеке. — Прибрежные воды Атлантики превратились в самый настоящий свинарник, потому что правительство лжет, будто заставило весь мир строго следовать рыбоохранному законодательству. А на самом деле жалкие остатки основных видов рыб загнаны в дальние уголки океана, где их непременно найдут, и очень скоро истребят.

Он продолжал аккуратно ощупывать свой шрам, и я вспомнил, что именно "официальная ложь" правительства сделала его тайваньскую кампанию столь губительной.

— Да, — мрачно согласился Трессальян. — Конечно, хотелось бы надеяться, что все это лежит за гранью современных норм человеческого поведения. Однако же если принять во внимание разглагольствования, которыми нас кормили целое поколение, наш век должен был отойти от этих норм, не правда ли, доктор?

— Что вы имеете в виду?

— Согласитесь, что на заре нашего века человечество получило уникальную возможность улучшить и себя, и планету. У него были для этого все необходимые средства, — голос Трессальяна приобрел отчетливую ироническую нотку. — Но наступил век информации.

Его тон озадачил меня.

— В значительной мере благодаря вашему отцу…

— Да. В значительной мере благодаря моему отцу, — проговорил он жестко, безо всякой иронии.

Я отодвинул тарелку и наклонился к нему.

— Недавно вы назвали его работу «грехом». Почему?

— Перестаньте, доктор, — ответил Трессальян, поигрывая узким серебряным ножом. — Я думаю, что вы прекрасно знаете, почему. Более того, я подозреваю, что вы согласны с моей оценкой.

— Возможно, я разделяю некоторые из ваших убеждений, — сказал я, тщательно взвешивая слова, — однако я мог прийти к ним по иным причинам.

Он вновь улыбнулся.

— О, сомневаюсь. Но давайте все же попробуем разобраться. — Трессальян с трудом поднялся на ноги, оставив на тарелке добрую половину своего ужина, и начал медленно обходить стол. — Действительно, мой отец и его коллеги добились того, что большая часть населения Земли получила доступ к современному Интернету, который весьма заманчиво — и, надо сказать, успешно — рекламировался как "мир неограниченной информации". В эпоху торжества, в эру буйного расцвета капитализма и всемирного свободного рынка им не составило труда распространить убеждение в том, что, входя в Интернет, человек становится частью безграничной системы свободы, истины — и вместе с тем могущества. Человечество уселось за терминалы и принялось работать мышкой, а тех, кому не давали покоя философические сомнения, легко обольстили верой в то, что они распространяют демократические ценности свободного обмена не только товаром и информацией, но и идеями. Иными словами, их убедили в том, что они меняют мир к лучшему. — Он вновь обратил взгляд к океану, и выражение его лица чуть смягчилось. — А в это время загрязнение воды и воздуха росло, как никогда ранее, необъяснимо и неуклонно. Мир охватили новые пандемии, для лечения которых не существовало лекарств. Нищета, анархия и столкновения опустошали все новые уголки Земли. — Приподняв брови, он вздохнул: — И рыба — рыба исчезла.