Почти всю Гражданскую войну мать Врангеля прожила в Петрограде под своей фамилией. Баронесса устроилась на работу внештатной служащей в музей Александра III (Русский музей), позже — в Аничков дворец. «И вот начались мои мытарства, — вспоминала Мария Дмитриевна. — В 7 часов утра бежала в чайную за кипятком. Напившись ржаного кофе без сахара, конечно, и без молока, с кусочком ужасного черного хлеба, мчалась на службу, в стужу и непогоду, в разных башмаках, без чулок, ноги обматывала тряпкой… Питалась я в общественной столовой с рабочими, курьерами, метельщиками, ела темню бурду с нечищеной гнилой картофелью, сухую, как камень, воблу или селедку, иногда табачного вида чечевицу или прежуткую бурду, хлеба 1 фунт в день, ужасного, из опилок, высевок, дуранды и только 15 процентов ржаной муки… Бог меня хранил. Я потеряла, правда, два пуда весу, была желта как воск от вечно мокрых, никогда не просыхающих ног… Мне свело пальцы на ногах, руки от стирки и стужи приморожены, от дыма печурки, недоедания и усиленной непрерывной письменной работы сильно ослабли глаза, но я за два года ни разу больна не была. Постичь не могу, как в 60 лет может так ко всему приспособиться человеческий организм…» Она работала в Эрмитаже с поддельной трудовой книжкой, где стояла запись: «Девица Врангель — конторщица».

Как и всех бывших хозяев больших квартир, Марию Дмитриевну «уплотнили» — подселили к ней еще пять жильцов. Все они разместились в лучших комнатах, она же жила в самой маленькой ради экономии дров. Один из соседей, «ужаснейший красноармеец», смущал ее, расхаживая по дому в белых подштанниках и туфлях на босу ногу, с трубкой в зубах, и горланя на всю квартиру неприличные песни.

После того как Петр Николаевич возглавил белую армию в Крыму, оставаться в квартире стало опасно, и друзья — семья художника Поленова — помогли ей переехать в общежитие беженцев, куда ее прописала художница Веронелли и где она помещалась за ситцевой занавеской в комнате с еще тремя жиличками. Однако в музее Мария Дмитриевна продолжала работать под своей настоящей фамилией. В конце октября 1920 года ей организовали бегство в Финляндию. Это стоило около миллиона советских рублей — десять тысяч финских марок, собранных знакомыми.

Можно считать чудом, что отец и мать Петра Николаевича остались живы в Советской России и смогли перебраться на Запад. Многие другие представители рода Врангелей не были столь удачливы — они стали жертвами красного террора или умерли от голода и болезней.

В начале 1920 года из Новороссийска в Крым были переброшены почти все части Добровольческой армии (около 25 тысяч человек), значительное количество донцов (около десяти тысяч) и небольшое количество кубанцев, а также некоторые другие мелкие части. В Новороссийске остались почти вся артиллерия, много пулеметов, винтовок, большинство лошадей, запасы амуниции, продовольствия и другого военного имущества.

Остатки Вооруженных сил Юга России были деморализованы. Единственной боеспособной силой в Крыму оставался корпус Слащева, упорно оборонявшийся на перешейках. Он насчитывал 3500 штыков и до двух тысяч шашек и дрался против значительно превосходящих его сил противника.

Отсутствие хлеба, лошадей, горючего и боеприпасов делало длительную оборону Крыма безнадежной.

Между тем в Крыму среди офицеров нарастало недовольство Деникиным и обсуждались различные варианты его замены. М. А. Критский записал рассказ А. П. Кутепова:

«Слащев, одетый в фантастическую форму, им самим придуманную, с блеском в глазах от кокаина, стал пространно рассказывать, что в войсках его корпуса общее недовольство Главнокомандующим. Такое же настроение во всем населении Крыма, в духовенстве, во флоте и даже, будто бы, среди чинов Добровольческого корпуса. Затем Слащев сказал, что 23-го марта предположено собрать совещание из представителей духовенства, флота и населения для обсуждения создавшегося положения и что, вероятно, это совещание решит обратиться к генералу Деникину с просьбой о сдаче им командования. Ввиду же того, что в Крым прибыл Кутепов, Слащев считает необходимым и его участие в этом совещании.

А. П. ответил коротко:

— В настроении Добровольческого корпуса вы ошибаетесь. Я лично участвовать в каком-либо совещании без разрешения Главнокомандующего не буду. Однако придаю огромное значение всему, что вы мне сказали, и немедленно доложу об этом генералу Деникину.

А. П. встал и приказал везти себя в Феодосию.

— С тяжелым чувством, — рассказывал А. П. впоследствии, — я ехал к Деникину. Считал своим долгом… Надо было положить конец всем интригам, заговорам и шептаньям по углам. Ведь это развращало армию…

Генерал Деникин выслушал А. П., нисколько не удивился и только спросил его о настроении Добровольческого корпуса.

А. П. ответил, что одна дивизия вполне прочная, в другой настроение удовлетворительное, в двух — неблагополучно. Войска, критикуя наши неудачи, главным образом обвиняют в них начальника штаба Главнокомандующего — генерала Романовского. По мнению А. П., необходимо было принять спешные меры против намеченного совещания и вызвать всех старших начальников для того, чтобы генерал Деникин мог непосредственно выслушать их доклады о настроении войск.

С предложением Кутепова Деникин не согласился. Он счел, что наступило время выполнить свое решение — отказаться от поста Главнокомандующего».

Антон Иванович видел, что устранение Романовского не погасило недовольства, и в нем крепла решимость отказаться от продолжения борьбы. 20 марта (2 апреля) 1920 года Деникин поручил новому начальнику штаба разослать приказ генералам Вооруженных сил Юга России прибыть в Севастополь для выборов нового главнокомандующего. Сам же сказал в заключение: «Мое решение бесповоротно. Я всё взвесил и обдумал. Я болен физически и разбит морально: армия потеряла веру в вождя, я — в армию».

Деникин писал Драгомирову, который должен был председательствовать на военном совете:

«Три года российской смуты я вел борьбу, отдавая ей все свои силы и неся власть как тяжелый крест, ниспосланный судьбой.

Бог не благословил успехом войск, мною предводимых. И хотя вера в жизнеспособность армии и ее историческое призвание мною не потеряна, но внутренняя связь между вождем и армией порвана. И я не в силах более вести ее.

Предлагаю Военному совету избрать достойного, которому я передам преемственно власть и командование…»

В этот момент Антон Иванович уже понимал, что единственным человеком, который может сплотить армию и заставить ее продолжать борьбу, является его давний антагонист Врангель.

Петр Николаевич между тем собирался вместе с Ольгой Михайловной уехать в Сербию, полагая, что белая борьба закончена.

Как раз накануне отъезда четы Врангелей, 18 марта, британский адмирал де Робек пригласил барона позавтракать на флагманском корабле «Аякс». Врангелю на выходе из посольства вручили телеграмму из Феодосии. В ней сообщалось, что Деникин решил сложить с себя звание главнокомандующего: «Предлагаю прибыть к вечеру 21 марта в Севастополь на заседание Военного совета под председательством генерала от каВалерии Драгомирова для избрания преемника главнокомандующего Вооруженными Силами на Юге России. Состав совета: командиры Добровольческого и Крымского корпусов, их начальники дивизий, из числа командиров бригад и полков — половина (от Крымского корпуса, по боевой обстановке, норма может быть меньше), коменданты крепостей, командующий флотом, его начальник штаба, начальники морских управлений, четыре старших строевых начальника флота. От Донского корпуса генералы: Сидорин, Кельчевский и шесть лиц из состава генералов и командиров полков. От штаба главнокомандующего: начальник штаба, дежурный генерал, начальник военного управления, а также генералы: Врангель, Богаевский, Улагай, Шиллинг, Покровский, Боровский, Ефимов, Юзефович и Топорков».

Врангель был охвачен противоречивыми чувствами: «Телеграмма показалась мне весьма странной. На службе я уже более не состоял… Я завтракал на „Аяксе“. С большим трудом я поддерживал разговор. Мысли все время вертелись вокруг полученной телеграммы. Я не сомневался, что борьба проиграна, что гибель остатков армии неизбежна. Отправляясь в Крым, я оттуда, вероятно, уже не вернусь. В то же время долг подсказывал, что, идя с армией столько времени ее крестным путем, деля с ней светлые дни победы, я должен испить с ней и чашу унижения и разделить с ней участь ее до конца. В душе моей происходила тяжелая борьба».