Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Последовавшее после прорыва красными перекопских позиций обращение от имени правительства, акцентировавшее внимание потенциальных беженцев на трудностях жизни на чужбине и неопределенности будущего остатков русской армии, содержало прямой призыв остаться всем, кто не опасается репрессий со стороны советской власти. А ведь Врангель хорошо знал, что такое красный террор, да и сам в свое время расстреливал пленных красноармейцев сотнями и тысячами. Так что Петр Николаевич хорошо представлял себе, что все листовки Троцкого и Фрунзе с обещаниями амнистии ничего не стоят и что в действительности всем, кто даже косвенно был связан с Белым движением и остался в Крыму, угрожает смертельная опасность. Правда, большинство военнослужащих деникинской армии, захваченных в Новороссийске, включая офицеров, были не расстреляны, а мобилизованы в Красную армию и направлены на Польский фронт. Но тогда красные нуждались в них для войны с поляками, против которых, как полагали Ленин и Троцкий, бывшие белые будут сражаться с энтузиазмом как против врагов России. Теперь же война окончилась, и на бывших чинов Русской армии красные смотрели только как на потенциальных заговорщиков и участников антибольшевистских восстаний.

Оставляя в Крыму «балласт» — тех, кто не мог пригодиться в дальнейшей борьбе, — Врангель действовал вполне осознанно. Если бы он вывез в Константинополь 500 или даже 400 тысяч беженцев, ни о каком отдельном лагере, да еще с сохранением оружия солдатам и офицерам, не могло быть и речи. Французы такую ораву не прокормили бы. Значит, выехавших из Крыма сразу перевели бы на положение беженцев, и они рассеялись бы по Европе, осев частью на Балканах, частью в Чехословакии, частью в Германии и Франции. А кто-то сразу перебрался бы в США и страны Латинской Америки. Врангель сразу потерял бы над ними власть и вряд ли смог бы в дальнейшем организовать Русский общевоинский союз (РОВС) в том виде, в каком он был создан в действительности — как боевая, сплоченная и на первых порах достаточно многочисленная организация единомышленников, мечтавших когда-нибудь с оружием в руках вернуться в Россию, чтобы свергнуть большевиков.

С. А. Мацылев дал зарисовку последнего обхода Врангелем портов погрузки:

«Вдруг на горизонте показалась небольшая черная точка, которая быстро росла и приближалась к пристани. Через несколько минут можно было различить, что это военный морской катер. Его начищенная медная труба ярко блестела. За десяток саженей от берега он повернул и пошел вдоль пристани. На носу стоял Врангель в офицерском пальто и Корниловской фуражке, рядом с ним виднелась фигура адмирала Кедрова, командующего Черноморским Флотом.

Сделав всё возможное, чтобы посадить войска на суда, использовав для этого все плавучие средства вплоть до шаланд, которые были взяты на буксир, прежде чем отплыть от берегов Крыма, Врангель решил в последний раз взглянуть, что делается на пристанях и в городе. Погрузить он уже больше никого не мог, все суда были перегружены до отказа…

Толпа на берегу замерла… Большинство взяло под козырек… Какой-то молодой солдатик негромким голосом закричал ура, но его никто не поддержал. Врангель смотрел на обреченных людей, его лицо исказилось от боли и страдания за них… Сделать для них он уже ничего не мог… Он отдал честь, катер повернул и начал быстро уходить в море…»

Свидетельство Мацылева опровергает тот образ покидающего Крым Врангеля, который известен нам по поэме Маяковского «Хорошо!»:

Глядя на ноги,
шагом резким
шел Врангель
в черной черкеске.
Город бросили.
На молу — голо.
Лодка шестивесельная
стоит у мола.
И над белым тленом,
как от пули падающий,
На оба колена
упал главнокомандующий.
Трижды землю поцеловавши,
Трижды город перекрестил…
Под пулями в лодку прыгнул. — Ваше
Превосходительство, грести?
— Грести…

На самом деле никаких пуль, свистящих над головой главнокомандующего, не было — красные вошли в Севастополь лишь сутки спустя. И мол отнюдь не был пустым — там стояла толпа тех, кто не захотел или не смог уехать. Маяковский просто повторил хрестоматийный образ «черного барона». В действительности Петр Николаевич был во время прощания с родной землей не в кубанской, а в армейской форме. Ведь теперь ему уже незачем стало подчеркивать свое единство с кубанскими казаками, а важнее было продемонстрировать свою солидарность с армейцами, которых было большинство среди будущих галлиполийцев и членов РОВСа. Поэтому корниловская фуражка была уместнее казачьей папахи. Ведь именно «цветные» полки должны были стать наиболее надежными кадрами военной эмиграции.

Между прочим, импресарио Маяковского П. И. Лавут, со слов которого поэт описал эвакуацию Севастополя, в своих мемуарах не говорит, что Врангель был одет в свою традиционную черкеску. Вот что пишет Павел Ильич: «15 ноября, в первом часу дня, только я вышел из своей квартиры, вижу — на противоположной стороне Большой Морской идет Врангель в направлении Нахимовского проспекта. Вначале я даже усомнился: он ли это? Почему без свиты? Но, вглядевшись, я убедился, что спереди и сзади, на почтительном расстоянии, стараясь быть незамеченной, следует его охрана. Со мной был мальчик лет двенадцати. Вместе с ним мы прошли весь Нахимовский проспект, очутились у Графской пристани и задержались возле одной из колонн. Врангель спустился по лестнице… У причала ждала моторная лодка. Он быстро сел в нее, а за ним еще двое. Перекрестился. Поцеловал пирс… И лодка набрала скорость. Она мчалась к яхте „Алмаз“».

Из мемуаров видно, что Павел Ильич плохо помнил, во что именно тогда был одет Врангель. По сути, Маяковский задал ему наводящий вопрос, подтолкнувший к ответу:

«— Вы не помните, на Врангеле была черная черкеска или белая?

Я растерялся: что же, он меня проверяет? Я было даже обиделся.

— Не помню точно, — ответил я нехотя. — Кажется, черная».

Если бы вопрос был сформулирован более корректно: «Во что был одет Врангель?» — то, возможно, Лавут припомнил бы, что Врангель был не в черкеске, а в генеральском пальто. Лавут так и пишет: «Думаю, что в эти дни окончательно оттачивалась шестнадцатая глава (поэмы „Хорошо!“. — Б. С.). Если бы я засвидетельствовал, что Врангель был не в черной черкеске, а в белой, то в поэме, надо полагать, осталась бы всё равно черная — не только из-за переклички двух „чер“ (черная черкеска), а потому, что именно этот штрих хорошо вяжется со всем обликом „черного барона“».

На самом деле Врангель был в армейской шинели и корниловской фуражке, что засвидетельствовали юнкер-атаманец и С. А. Мацылев. Но в поэме Маяковского и в восприятии советских людей он навсегда остался «черным бароном» в черной черкеске.

Закончить эту главу хочется тоже стихами — на сей раз не Маяковского, а одного из бойцов врангелевской армии, талантливого поэта Владимира Смоленского:

Над Черным морем, над белым Крымом
Летела слава России дымом.
Над голубыми полями клевера
Летели горе и гибель с Севера.
Летели русские пули градом,
Убили друга со мною рядом,
И ангел плакал над мертвым ангелом…
Мы уходили за море с Врангелем.

КРАСНЫЙ ТЕРРОР В КРЫМУ

Эвакуация из Феодосии была организована хуже, чем из других крымских портов. Даже Кубанский корпус, для эвакуации которого предназначалась Феодосия, погрузился не полностью — не хватило места 1-й Кубанской казачьей дивизии и Терско-Астраханской бригаде. К счастью, они успели дойти до Керчи и там сесть на корабли. Но в Феодосии остались тысячи отставших от своих полков солдат и офицеров, тыловые учреждения, госпитали, отдельные команды и подразделения, семьи военнослужащих и чиновников. В плен попали 2-й армейский запасной батальон, тыловые части 52-го пехотного Виленского полка, до ста чинов Одесских пулеметных курсов, Сырецкий госпиталь Красного креста и другие части и учреждения.

126
{"b":"159135","o":1}