Четвертого октября 1919 года все части Кавказской армии перешли в наступление и к 10-му числу вышли на линию Дубовка — хутор Шишкин.

Советские войска были отброшены на 50 верст от Царицына. Однако Врангель счел, что его ослабленная армия не в состоянии далее продолжать наступление. В разговоре по прямому проводу с Романовским он попросил отменить задачу наступать на Камышин и Саратов и разрешить перейти к обороне, тем более что к тому времени неудачей закончилось и наступление войск Эрдели на Астрахань. Однако Романовский настаивал на продолжении операции. Тогда Врангель решил выехать в Таганрог, чтобы лично переговорить с Деникиным.

Петр Николаевич прибыл в Ростов-на-Дону 7 (20) октября. Деникин мог принять его в Таганроге лишь на следующий день. Чтобы убить время, Врангель отправился в театр. Они с графом Тендряковым расположились в глубине ложи второго яруса. Давали оперетту «Птички певчие».

После антракта занавес долго не поднимался. Наконец на авансцену вышел некто в штатском и обратился к зрителям: «В то время как мы здесь веселимся, предаваясь сладостям жизни, там, на фронте геройские наши войска борются за честь Единой, Великой и Неделимой России! Стальной грудью прикрывают они нас от врага, обеспечивая мир и благоденствие населению… Мы обязаны им всем, этим героям и их славным вождям. Я предлагаю вам всем приветствовать одного из них, находящегося здесь, — героя Царицына, командующего Кавказской армией, генерала Врангеля!»

Луч прожектора осветил ложу, где сидел Врангель, оркестр грянул туш. Поднялся занавес, труппа и зрители зааплодировали.

Не дожидаясь конца спектакля, Врангель с Гендриковым незаметно вышли из театра. Они хотели поужинать в ресторане гостиницы «Паллас», но и там не смогли избежать внимания публики. Барона приветствовали бурными криками «ура!». Все встали из-за столов, музыканты опять заиграли туш. Каждый норовил чокнуться с героем-генералом. Петр Николаевич вспоминал:

«Один за другим стали подходить знакомые и незнакомые, поздравляя с последними победами, расспрашивая о положении на фронте… Среди прочих задавались вопросы:

„Ну, как отношения ваши с генералом Деникиным?“, „Правда ли, что вы окончательно разошлись с Главнокомандующим?“

Чья-то невидимая рука продолжала неустанно вести закулисную интригу, сея смуту и сомнения в умах.

Отказавшись от ужина, я поспешил вернуться к себе в поезд».

В десять часов утра Врангель был принят главнокомандующим в присутствии начальника штаба, генерала Романовского. Деникин встретил его весьма любезно, однако прежней сердечности уже не было, под внешним доброжелательством чувствовалась холодная сдержанность. Подробно доложив обстановку, Врангель повторил свое соображение о невозможности нового наступления его армии. Вопреки мнению Романовского, ему удалось убедить главнокомандующего, и тот отдал приказание начальнику штаба: «Кавказской армии вести активную оборону Царицына». Петр Николаевич был приглашен Деникиным на обед.

Врангель в мемуарах в который уже раз обращается к теме нарастания разногласий между ним и Деникиным, утраты последним чувства реальности и падения авторитета у участников Белого движения.

«Время до обеда, — писал он, — я использовал, чтобы повидать некоторых нужных мне лиц, в том числе генерал-квартирмейстера генерала Плющевского-Плющик. В оперативном отделении видел я нескольких молодых офицеров Генерального штаба, старых моих знакомых, и убедился, что непрочность нашего стратегического положения им в полной мере ясна. Некоторые из них обращались ко мне с просьбой „обратить внимание Главнокомандующего“, „повлиять на Главнокомандующего“… Видно было, что вера в высшее командование среди ближайших сотрудников в значительной мере поколеблена.

После обеда генерал Деникин пригласил меня в свой рабочий кабинет, где мы пробеседовали более двух часов. Общее наше стратегическое положение, по словам генерала Деникина, было блестяще. Главнокомандующий, видимо, не допускал мысли о возможности поворота боевого счастья и считал „занятие Москвы“ лишь вопросом месяцев. По его словам, противник, разбитый и деморализованный, серьезного сопротивления оказать не может. Указывая на карте на левый фланг нашего бесконечно растянувшегося фронта… генерал Деникин, улыбаясь, заметил:

„Даже Розеншильд-Паулин, и тот безостановочно двигается вперед. Чем только он бьет врага — Господь ведает. Наскреб какие-то части и воюет…“

Восстанию разбойника Махно в тылу генерал Деникин также серьезного значения не придавал, считая, что „всё это мы быстро ликвидируем“.

С тревогой и недоумением слушал я слова Главнокомандующего.

В отношении нашей внешней и внутренней политики генерал Деникин не был столь оптимистичен. Он горько жаловался на англичан, „ведущих все время двойную игру“, и негодовал на наших соседей — грузин и поляков: „С этими господами я решил прекратить всякие переговоры, определенно заявив им, что ни клочка русской земли они не получат“.

Что же касается внутреннего нашего положения, то Главнокомандующий, отдавая себе отчет в неудовлетворительности его, раздраженно говорил об „интригах“ в Ростове, виновниками которых в значительной мере считал отдельных деятелей консервативной группы — совета государственного объединения, председателем которого являлся статс-секретарь А. В. Кривошеий.

Часть этой группы, стоя в оппозиции к главному командованию, будто бы настаивала на приглашении находящегося за границей Великого Князя Николая Николаевича, единственного человека, по мнению этой группы, могущего объединить вокруг себя разнообразные элементы национальной борьбы: „Конечно, всё это несерьезно, сам Великий Князь отказывается приехать в Россию, я приглашал его вернуться в Крым, но получил ответ, что Великий Князь считает, что его приезд мог бы повредить нашему делу, так как был бы встречен недоброжелательно Западной Европой, которая все же нас сейчас снабжает…“».

В чем Врангель и Деникин нашли общий язык — так это в критике «самостийности» казаков, особенно кубанцев: «…за последнее время демагогические группы кубанской Законодательной Рады всё более и более брали верх и недопустимые выпады против главного командования всё чаще повторялись». Барон продолжал считать, что самостийные течения, не проросшие глубокими корнями в казачестве и не встречающие сочувствия в большей части казачьих частей, не имеют под собой серьезной почвы, что грозный окрик главнокомандующего может отрезвить кубанцев, а твердо проводимая в дальнейшем общеказачья политика даст возможность установить взаимное доверие. Поэтому он предложил Деникину разрешить «кубанский вопрос» следующим образом:

«Не посягая на казачьи вольности и сохраняя автономию края, необходимо сосредоточить в руках атамана всю полноту власти, оставив его ответственным единственно перед Краевой Радой, высшей законодательной властью в крае, и главным командованием, в силу существующих договорных отношений. Ныне действующая Законодательная Рада должна быть упразднена, а вся исполнительная власть сосредоточена в руках ответственного перед атаманом правительства.

Соответствующий законопроект мог быть внесен в Краевую Раду какой-либо группой ее членов. Допуская возможность выступления левых оппозиционных групп, я предлагаю, воспользовавшись затишьем на фронте, отправить в Екатеринодар, под предлогом укомплектования и отдыха, некоторое число моих частей».

Немного подумав, Антон Иванович принял это предложение. Он попросил Врангеля еще на день задержаться в Ростове, чтобы снова встретиться с ним и генералом А. С. Лукомским, только что назначенным председателем правительственного Особого совещания.

Поезд Врангеля посетили член Особого совещания Н. В. Савич, помощник начальника управления внутренних дел В. Б. Похвиснев, а также будущий глава крымского правительства А. В. Кривошеий.

Во время визита в Ростов Врангель убедился, что он популярен не только на фронте, но и в тылу. Но на душе у него было тягостно. Собеседники убеждали его, что тыл разваливается.