Возражать против подобного рода литературной ругани мы считаем делом излишним и малодостойным. Но самый факт этой ругани — очень важен, и указать на него с исторической точки зрения мы сочли необходимым. Здесь важно учитывать только то обстоятельство, что А. Л. Волынский был эпигоном символизма, а может быть, и настоящим его ренегатом.

12. Сводка предыдущего.Эта сводка настолько ясна, что напрашивается сама собой. Именно Вл. Соловьев волей или неволей оказался предначинателем и учителем всего русского символизма. Одни из символистов, Брюсов, Бальмонт и Блок, безусловно, сознавали свое соловьевское ученичество и возвышенную память о нем сохранили до конца своих дней, несмотря на свои новые художественные пути и новое, уже несоловьевское, мировоззрение. Другие — Вячеслав Иванов и Андрей Белый — оказались более глубокими почитателями Вл. Соловьева, развивавшими соловьевское мировоззрение и соловьевскую поэзию в разных направлениях, заложенных уже у самого Вл. Соловьева. Чулков и Мережковский, оставаясь символистами, пытались развивать соловьевство в революционном направлении, что им не удалось и не могло удаться и что не осталось без критики со стороны самих же символистов, как, например, С. М. Соловьевамладшего. Вл. Соловьев был крайним либералом и противником старого режима, но называть его революционером можно только в каком‑то переносном, модернизированном и совершенно антиисторическом смысле. Особенно символисты настаивали на пророческом духе произведений и личности Вл. Соловьева, понимая его как прямого предшественника величайших катастроф XX века. С такой оценкой Вл. Соловьева согласны решительно все русские символисты. Не обошлось дело и без противников Вл. Соловьева, вышедших из тех же литературных кругов, что и он. Таков был Волынский.

Собирая материалы к биографии Владимира Сергеевича Соловьева и зная, какую роль сыграло в его жизни сближение его с графиней Софьей Андреевной Толстой, вдовой графа Алексея Константиновича Толстого, и с Софьей Петровной Хитрово, ее племянницей, а через них и со всем духовным наследием Толстого, которого Соловьев ценил так высоко, я принял с чувством живейшей признательности предложение Елизаветы Михайловны Мухановой, дочери С. П. Хитрово, ознакомиться по изготовленной ею точной копии с воспоминаниями ее покойной матери.

Полученный мною в июле 1918 года рукописный материал — несколько самодельных тетрадей в четверку, всего около 270 страниц — был вскоре же возвращен мною по принадлежности, но при этом я заручился любезным разрешением воспользоваться извлечениями из него для моей работы о Соловьеве.

В воспоминаниях С. П. Хитрово, к писанию которых она приступила лет за двенадцать до смерти, изображаются ее детство и ранняя юность, протекшие в ближайшем общении с Толстыми и под их непосредственными воздействиями. Рассказ — без особенной строгой датировки — доведен примерно до 1866 года, когда автору воспоминаний было около 18 лет. Собственно о Соловьеве речи в записках нет, что вполне естественно, так как на жизненной сцене С. П. Хитрово он появился лишь во второй половине 70–х годов. Но тонкая обрисовка образов А. К. Толстого и С. А. Толстой, обилие живых и выразительных подробностей быта, некоторая невольная самохарактеристика — все это придает воспоминаниям С. П. Хитрово бесспорную историко–литературную ценность для биографов Соловьева, не говоря уже про биографов Толстого и его жены. Под пером С. П. Хитрово отчетливо выступает та богатая художественными и литературными интересами среда, которою окружали себя супруги Толстые и которая наложила такой заметный отпечаток и на личность их воспитанницы. Среда эта не распалась и после смерти Толстого (28 сентября 1875 года), ибо держалась она не им одним. В эту среду попал и 24–летний Соловьев, после переселения своего из Москвы в Петербург (в начале 1877 года). Самого Толстого он не знал, но в лице С. А. Толстой и С. П. Хитрово для него как бы вдвойне ожил чарующий облик покойного поэта, многие духовные черты которого были ему дороги еще прежде.

Зимой 1850/51 года, когда С. А. Бахметева–Миллер сблизилась с А. К. Толстым, ей было около 23—24 лет; в 1877 году, когда с ней познакомился Соловьев, ей, уже вдове Толстого, было под 50. С. П. Хитрово, проживавшей, вследствие особых семейных обстоятельств, по большей части вместе с С. А. Толстой, только что минуло тогда же 29 лет, и она была в расцвете сил и молодости.

Появилась на свет С. П. Хитрово, рожденная Бахметева, 29 февраля 1848 года, почти на пять лет раньше Соловьева, а скончалась она 22 сентября 1910 года, позднее его на десять лет с небольшим. Всего она прожила 62 года и без малого семь месяцев. С. А. Толстая скончалась 9 апреля 1892 года в возрасте около 65 лет, лет за восемь до смерти Соловьева. Дружба Соловьева с С. П. Хитрово продолжалась в течение всей второй половины его жизни, то есть около 23 лет; на долю С. А. Толстой выпало из этого срока около 15 лет.

В очередных главах моей обширной работы о Соловьеве я надеюсь представить обстоятельный обзор отношений его и к С. А. Толстой, и к семейству Хитрово. В этом обзоре будут возможно широко использованы как воспоминания С. П. Хитрово, так и другие накопившиеся у меня материалы. К сожалению, я не могу, однако же, предвидеть, скоро ли поступит в печать соответствующая часть моей работы, остановившейся пока на третьей книге. Вот почему я и решился выделить кое‑что из названных воспоминаний в форме настоящего очерка, в надежде, что даже отрывочные и немногочисленные извлечения из них будут признаны небесполезными.

Свои выписки, подобранные в некоторой систематической последовательности, я распределяю ради удобства дальнейших ссылок под отдельными номерами. Пропуски против оригинального текста отмечаются у меня многоточиями из пяти точек [653]. Мелкие орфографические погрешности мною исправлены, но галлицизмы и шероховатости стиля сохранены. По части подстрочных примечаний я должен был, из-за недостатка места, ограничиться самым необходимым. Немногочисленные мои вставки, допущенные ради ясности, заключены в прямые скобки.

1. Духовно–нравственный образ А. К. Толстого установился в литературе уже довольно прочно, и все, высказывавшиеся о нем, единогласно утверждают, что это был не только выдающийся поэт, но и превосходный человек, рыцарски благородный, смелый и независимый в своих суждениях и привязанностях, чуждый духу узкой партийности, органически враждебный всякому мещанству, в чем бы оно ни состояло, всегда готовый прийти на помощь нуждающемуся и обиженному. Менее согласны литературные свидетельства в оценке С. А. Толстой, хотя и о ней преобладают отзывы благоприятные, в особенности со стороны тех, кто ближе ее знал и чаще с нею встречался. По понятным причинам, внимание исследователей сосредоточивалось преимущественно на А. К. Толстом, а не на С. А. Толстой — такова уж судьба жен всех знаменитостей. Но, нисколько не преувеличивая объективных достоинств С. А. Толстой, следует все‑таки помнить, что на протяжении целой четверти века она была любящей духовной сотрудницей Толстого, глубоко понимавшей его и неизменно ободрявшей его в его художественной работе. В основном и существенном супруги были всегда согласны между собою, и притом не слепо, а совершенно сознательно.

В воспоминаниях С. П. Хитрово А К. Толстой и С. А. Толстая являются вполне достойными друг друга, и они не столько противопоставляются, сколько просто сопоставляются.

В одном месте С. П. Хитрово выражается так: «Толстой и Софа [654]были для меня недосягаемым идеалом доброты, от них все исходило для меня, они мне давали ответы на все мои сомнения и стремления; я сознавала, что я не только люблю, но и боюсь их, и вместе с тем я вложила в них все мое доверие, все мое сердце, всем мои идеалы, помимо них ничего не могло существовать для меня. — Иногда характер Толстого, неровный и вспыльчивый, пугал меня, но уверенность в его дружбе и любви ко мне была непоколебима. Софу я всегда жалела, она всегда несла ношу слишком тяжелую…» В другом месте, указывая на то, что иногда Толстой не умел скрыть своего неудовольствия на себя и на других, С. П. Хитрово сейчас же прибавляет: «Но стоило Софе словом отмахнуть от него весь наплыв ежедневных дрязг и осветить своим всепонимающим и всепрощающим умом его растревоженную душу, и он возвращался с молодыми, чистыми силами. — Страдание, зло, боли, печали не имели власти над бодростью и чистотой его духа». Нравственные обязанности были для обоих супругов действительно обязанностями, а не выражением прихотливо изменчивых настроений. Всего резче обнаружилось это в многолетних заботах А. К. Толстого и С. А. Толстой об ее племянниках и племянницах [655]. «Взяв нас на свою ответственность, — говорит С. П. Хитрово, — Толстой, со всей щедростью своего горячего сердца, принял на себя многочисленные материальные обязанности и нравственный нелегкий долг, неминуемые спутники детских жизней, вырванных из нормальных условий. — Софа и Толстой, взявши нас из Смалькова, вполне приняли на себя всю ответственность; они это сделали сознательно и решительно. Софа — вероятно, из любви к моему отцу, — хотела избавить его от того страшного чувства неисполненного долга по отношению детей; она знала его добрый, бесконечно добрый характер, но она тоже знала, как он был слаб и легко поддавался чужому влиянию, она знала, как трудно ему было бы бороться в жизни, и как, вероятно, и он, и мы пострадали бы в этой борьбе». Заботы распространялись — по крайней мере, отчасти — и на взрослых родственников и родственниц С. А. Толстой. Легко догадаться, о какой «тяжелой ноше» упоминает выше автор воспоминаний.