В переписке Виктора Астафьева с Еленой Тяпкиной для нас, конечно, интересны не только сюжеты, связанные с судьбой главной героини «Большого вальса». Письма литератора актрисе особенно ценны тем, что они помогают нам представить, как рождались некоторые произведения писателя. Из этих писем тянутся ниточки к двум астафьевским затесям. Мы можем проследить, как из случайно брошенной фразы, творческого «сора» (вспомним Ахматову: «Когда б вы знали из какого сора / Растут стихи, не ведая стыда…») рождается замысел произведения. Кроме этого, они дают нам представление о замыслах писателя в 1970-х годах, его творческих целях и интересах.

Передо мной — газета «Вологодский комсомолец» за 12 января 1975 года. Всю последнюю ее полосу здесь занимает затесь «Старое кино» с посвящением Е. А. Тяпкиной. На газетном поле — автограф писателя:

«Елене Алексеевне Тяпкиной в память о давней и незабываемой встрече!

Будьте здоровы!

В. Астафьев».

На страницах, вырванных из журнала «Север» (№ 1, 1975), с «короткими рассказами» Астафьева — еще один авторский автограф:

«Милой Елене Алексеевне от автора и вечного поклонника ее искреннего таланта, произросшего из добрейшей души.

В. Астафьев.

д. Сибла, май, 1975 г.».

(В записной книжке Е. А. Тяпкиной за 1975 год находим точный адрес:

162209, Вологодская обл., Харовский район, п/о Никольское, деревня Сибла, Астафьеву В. П.)

Естественно, одна из главных тем писем Астафьева связана с его отношением к искусству кино. Возьмем, например, письмо, отправленное им 31 мая 1975 года:

«Дорогая Елена Алексеевна!

Наконец-то я раздобыл второй журнал и с радостью их высылаю. Сейчас я уже в деревне сижу, пробую работать, иногда наезжаю в город.

На „киношников“ я пожаловался в „Лит. Россию“; они напёрли на „Экран“ и оттуда ответили, что „власть переменилась“, новый редактор и секретарь ничего не знали, но что да, перед автором извинятся и сделают сценарную поправку.

Посмотрим!

Как Вы живы-здоровы? Хотя бы изредка пишите мне. Рука-то у Вас, надеюсь, не ушиблена? Никто Вам поленницу на пути не поставил?

Когда случится мне быть в Москве, я дам знать, и мы еще повидаемся. А пока кланяюсь Вам и желаю доброго здоровья Вашим друзьям и прежде всего Эрасту Гарину наш общий с женою поклон и то же пожелание — здоровья!

Ваш В. Астафьев».

Интерес к кинематографу Астафьева не случаен. Виктор Петрович как-то обмолвился, что он — зритель с детства. Следует помнить, что в тридцатые, сороковые и даже пятидесятые годы прошлого столетия кино для большинства населения страны было единственным прикосновением к культуре, радостью, отдушиной. Об этом, кстати, и пишет Виктор Астафьев в затесях «Счастье», «Старое кино». Артисты тех лет были неимоверно популярны и почитаемы никак не меньше, чем нынешние. И такое отношение к актерам прозаик сохранил на всю жизнь.

Мне приходилось быть свидетелем его общения с Георгием Жженовым, Олегом Борисовым, Львом Дуровым, Михаилом Ульяновым… Это были встречи и разговоры особой тональности, как правило, с взаимно подчеркнутым уважением. К этому времени Астафьев, пожалуй, никак не уступал им в популярности, общественном весе. Более того, он обычно вызывал едва ли не больший интерес собеседника. Так, например, случилось при знакомстве с Олегом Ивановичем Борисовым. Их встреча состоялась 20 декабря 1990 года в ЦАТСА после спектакля «Павел I». Виктор Петрович пришел за кулисы поблагодарить актера за хорошую игру. Борисов выглядел растерянным. После самых первых фраз знакомства он стал сбивчиво говорить о том, как ценит книги писателя, какая это для него честь, что человек такого масштаба пришел к нему в артистическую, благодарит за спектакль. А когда Астафьев сказал, что ему очень понравилось чтение Олегом Ивановичем закадрового текста к фильму «Однажды в Америке», то волнение актера еще более усилилось. Затем он вдруг примолк, разговор прервался. Решив, что актер устал, Виктор Петрович стал прощаться. Их встреча продлилась не более четверти часа, но была очень искренней и бесхитростной, с очевидным обожанием друг друга.

Помню и другой эпизод, когда с напряжением и волнением Виктор Петрович ожидал звонка от Н. С. Михалкова. У Астафьева была тайная мечта вместе с Никитой Сергеевичем поработать над фильмом на сибирскую тему. Жаль, что не сложилось. По сути дела, мы так и не имеем ни одного сильного фильма по произведениям В. П. Астафьева.

Однако идея соединить свое творчество с киноискусством не покидала его. Свидетельством этому является, например, письмо Астафьева Дмитрию Мироновичу Молдавскому, литературному критику и литературоведу, возглавлявшему довольно продолжительное время (в должности главного редактора) 2-е творческое объединение «Ленфильма». Заметим, что с ним Виктор Петрович не был лично знаком.

«27 июля 76 г.

Дорогой Дмитрий!

Спасибо за добрые слова о моей повести и предложение экранизировать „Сон о белых горах“. К сожалению, „сон“ этот самый зафрахтован студией Горького. Я дал им право на экранизацию, и они уже подыскивают сценариста и режиссера, испросив с меня обязательство никуда эту главу не давать, и именно на нее, на эту главу, и спрос — ваше предложение уже третье.

Я не позвонил вам оттого, что сижу в деревне и редактирую „Царь-рыбу“ для отдельного издания, и хотя у меня здесь есть связь, называемая телефоном, но дальше Вологды она не берет. Как говорят вологодские телефонистки, все чего-то „сбрасывает“. Видимо, так много отнимают сил и возможностей средства подслушивания, что на работу связи уже ничего не остается. Во всяком случае, в Эфиопии связь быстрей и надежней — там бегают…

Желаю вам всего доброго!

В. Астафьев».

Конечно же здесь нельзя обойти стороной исключительной важности документ, поднимающий огромную проблему: «Писатель и кинематограф». Речь идет об ответах Астафьева на вопросы анкеты ленфильмовской многотиражки «Кадр»:

«Уважаемый тов. Е. Поротов!

Спасибо Вам за газету „Кадр“, за письмо и предложение ответить на Вашу анкету. Коротенько отвечаю (подробнее нет времени):

1. Я — зритель с детства. В деревенском клубе крутил „динамку“ немого кино, чтоб заработать право смотреть бесплатно фильм. Каждому огольцу доверялось прокрутить целую часть. Силы хватало не у всех, слабела рука, слабел свет на экране, исчезало изображение, публика громко выражала негодование, и слабака немедленно подменяли. Из фильмов, увиденных в детстве, мне ярче всего запомнился „Когда пробуждаются мертвые“ с участием молодого Игоря Ильинского. Видел я первый звуковой и цветной фильм — „Соловей-соловушко“. Впечатление чуда, сколь его потом не пытались уничтожить наши и заграничные ремесленники кино, так и не исчезло до сих пор.

Сейчас, в силу суеты и занятости, я уже не такой активный зритель кинематографа, появилось чувство усталости (не пресыщенности) от огромного количества фильмов серых, привычных и часто вторичных — из двухсот фильмов, выходящих за год, запоминается два-три — это очень мало, даже в литературе, переживающей сложные времена, нет такого многопроцентного серого потока продукции, а ведь воздействие кино на массы (не отдельных читателей и зрителей), куда более напористо ныне, нежели влияние литературы.

Из последних фильмов студии „Ленфильм“ (мною увиденных) запомнилась картина „Старые стены“, а в картине больше всего мне понравилась Гурченко, сделавшая сложную, если не сложнейшую, работу, перешагнувши через образ и стереотип той, что засела в памяти зрителей, скорее и не героиней, а персонажем, исполняющим песенку: „Пять минут, пять минут…“

Проблема: „Писатель и кинематограф“ будет до тех пор, пока существует то и другое, уж очень разные это вещи, а думаю я, что было и будет в этой проблеме главенствующее лицо — писатель, ибо, сколько бы у него ни было надзирателей, они не могут проникнуть в его тайну, тайну замысла, и, следовательно, никому не дано распоряжаться писателем, сколь бы ни старались, как бы ни изощрялись в этой бесполезной и бессмысленной работе люди, присваивающие себе право судей, диктаторов или „добрых советчиков“. И еще — писатель свободней кинематографистов был и будет потому, что процесс его работы стоит не дорого — бумага, перо, а место — если приспичит писать — можно найти хоть в лесу, хоть на чердаке. „Киношник“ обложен со всех сторон надзором, словно медведь в берлоге, и я удивляюсь даже, как это иным режиссерам при таком огромном количестве финансовых, идейных и прочих надзирателей еще удается иногда как-то извернуться и выпустить что-то интересное на экраны! Считаю это не просто удачей режиссера, сценариста, художника, оператора и актеров, а их творческим подвигом. Думаю, дальше будет еще труднее, уж очень много (год от года все больше и больше) появляется желающих руководить, направлять, указывать, ковыряться в душе художника, и все меньше и меньше желающих нести тяжелую каторгу творца. Демагог, если судить хотя бы по журналу „Экран“, становится все более напористым и властным диктатором; и, если учесть, что художник, „как собака, все понимает, но сказать не может…“, битву наглядно проигрывает он. Хотя когда демагог срубит „последнюю сосну“ и окажется лицом к лицу с пустыней, ему снова придется замолчать и ждать, когда другие, способные к труду и творческому подвигу, люди насадят и вырастят „лес“, и ему, демагогу, снова будет что срубать…