Но на этом Кемаль не останавливается: «В деревнях и городах я вижу, что лица женщин, наших товарищей, полностью прикрыты. Я уверен, что особенно в жаркое время года эта практика доставляет им мучение. Друзья мои, всё это результат нашего эгоизма. Будем честны и внимательны. Наши женщины чувствуют и мыслят, как и мы. Пусть они покажут свои лица миру и сами внимательно смотрят на мир. Нечего бояться».
Кемалю действительно нечего опасаться администрации и огромной толпы, встречающей его. После появления его в шляпе фески стали быстро исчезать, некоторые даже рвали их на части, и все дружно отправились на поиски шляп или чего-то подобного. Но Кемаль тем не менее не питает иллюзий. Накануне своего возвращения в Анкару он обрушился с критикой на секты и братства, расшатывающие власть в Анатолии: «Мы знаем, что шейхи, дервиши и другие религиозные деятели не поддерживают республику, — и переходит к угрозе: — Цель реформ, которые мы реализуем, — это превращение народа Турецкой Республики в современное общество как по форме, так и по содержанию. Такова основная задача наших реформ. Те, кто не воспринимает эту реальность, будут уничтожены».
Революционные реформы Кемаля
Кемаль проводит в Анкаре всего несколько часов; этого оказалось достаточно, чтобы Совет министров принял решение о закрытии монастырей, принадлежащих различным сектам и братствам, а также постановление, обязывающее всех чиновников носить шляпы и регламентирующее одежду религиозных деятелей. Далее он отправляется в Западную Анатолию, Бурсу, Балыкесир, Измир, Ушак и Конью, продолжая пропагандировать замену фесок на шляпы. В честь Кемаля организуют «церемонии, на которых демонстративно рвут фески» и дарят ему шляпу местного производства. Поездка проходит настолько успешно, что мэр Балыкесира позволил себе исключительное сравнение: «Если бы Аллах не учил нас тому, что Магомет — последний пророк, я сказал бы: о гази, вы — пророк!» В своих выступлениях Кемаль делится мечтами о модернизации общества: «Пусть в Бурсе будет так много заводов, чтобы их число сравнялось с количеством религиозных заведений». Он даже собирался поехать в Стамбул, чтобы наладить отношения с оппозицией. Английские дипломаты комментируют поездку Кемаля: «Гази, безусловно, человек необычайной силы и целенаправленности; в нем удивительным образом сочетаются смелость и осторожность, что позволяет ему наносить жестокие удары, но только в том случае, если он верит, что удар достигнет цели. Подлинный патриотизм вдохновляет его, и он искренне желает, чтобы его родина стала сильной и процветающей; одновременно он абсолютно убежден в том, что только он способен справиться с огромной задачей реконструкции страны». «Где он остановится?» — задается вопросом представитель Лондона.
В самом деле, ничто не способно его остановить, даже законы природы. Его жена и его любовницы не дали ему детей, и Кемаль решает удочерить двух девочек, встреченных в Бурсе и Измире, а затем еще шестерых. Восемь девочек и ни одного мальчика [58]. Он якобы признавался одному из близких друзей, Джеваду Аббасу, что не хотел бы иметь сына, так как боится, что тот «может оказаться дегенератом» [59]. Мудрая предосторожность. Гази не испытывал династической амбиции.
Кемаль беззаветно любил Турцию, он даже отождествлял себя с ней. А приемные дети будут олицетворять то будущее, о котором он мечтал для своей родины. Девочки получат самое лучшее образование, какое тогда было возможно, в школе, открытой в Чанкая, затем в христианских учебных заведениях Стамбула и даже за границей. Он страстно желает создать образцовых представителей новой Турции. Кроме того, с психологической точки зрения удочерение девочек накладывает определенную ответственность. Обязательство в знак признательности, когда он удочерил Афет в Измире: ее мать жила в регионе Салоник, в доме, где скрывался Кемаль перед революцией 1908 года. Обязательство политического характера, как в случае с Сабихой в Бурсе, сиротой, как и большинство других приемных детей. Ведь сироты, которых было очень много после десяти лет войны, явились невинными жертвами той политики, какую осуждал Кемаль, а также войны за независимость. Во время войны за независимость Кязым Карабекир собрал около двух тысяч сирот в Восточной Анатолии. Как отмечала Халиде Эдип, Карабекир был известен как «друг детей», а сироты прозвали его «папа-паша». Тогда как Карабекир заботился о том, чтобы дети были обеспечены питанием, обучались музыке и столярному делу, Кемаль превращает сироту в символ. «При виде сироты я испытываю глубокое сострадание и начинаю плакать, — как-то признался он. — А ведь я плачу исключительно редко…»
Несколько приемных дочерей Кемаля оказались достойны своего отца. Афет Инан стала его советником, известным историком, активным проводником культурной революции, которую осуществлял Кемаль в тридцатые годы. Сабиха Гекчен стала первой женщиной — военным летчиком в стране [60]. Они — современные женщины, счастливые и свободные, образцовые представители новой Турции.
К этому времени шляпы были признаны всеми турками. Но в конце 1925 года шляпы еще только пробивали себе дорогу. Правда, в Стамбуле эта инициатива Кемаля была поддержана: в бывшей столице выстраивались очереди за шляпами, коммерсанты и местные производители не успевали удовлетворять запросы. Каждый хотел первым продемонстрировать свою шляпу. Единственный раз, когда Анкара приняла решение, не вызвавшее отрицательной реакции Стамбула!
Братья Борсалино удовлетворенно потирали руки: шляпная революция предоставила им турецкий рынок. Однако их энтузиазм длился недолго: в Сивасе, Кайсери, Эрзуруме, Ризе, Мараше, Гиресуне, Самсуне и многих других анатолийских городах ношение шляп вызвало бурю протеста. «Мы не хотим, чтобы наши государственные служащие были похожи на гяуров (неверных)!» — кричали манифестанты, часто возглавляемые религиозными деятелями или, как в Сивасе и Мараше, мэром города и бывшими депутатами. В этой части страны, на севере и востоке Анатолии, всё население за исключением армии и среды, близкой к правительству, отвергало шляпы и все другие идеи модернизации, пропагандируемые Кемалем.
Правительство не ожидало такого недовольства и динамизма оппозиции: одновременные выступления в разных городах наводили Исмета на мысль, что это движение организовано извне. Это было еще одной причиной не отступать и ответить ударом. Прислуга французского посла, отправившись на рынок, чуть не ударилась головой о ноги повешенных: шесть пар ног болтались на площадке перед посольством; в провинции аресты и смертные приговоры умножались, а город Ризе был обстрелян крейсером.
Но эти меры были только началом. Настоящий ответ оппозиции Кемаль подготовил в Национальном собрании менее чем за шестьдесят дней: международные время и календарь заменяют традиционную мусульманскую систему; разработан Гражданский кодекс; наконец, 1 марта 1926 года депутаты принимают Уголовный кодекс. Полигамия запрещена, законным считается только брак, зарегистрированный представителем государства; развод должен быть представлен на решение суда мужем или женой. Запрещается любая пропаганда против принципов светского государства.
Клод Фаррер, известный своими симпатиями к Османской империи, резко критикует светскую революцию, предпринятую Кемалем: «Искоренять религию народа, столь близкого еще к своим корням, для которого религия всегда была важной составляющей его жизни, — серьезная ошибка». В отличие от того, что думает Фаррер, Кемаль — не атеист, а его модель государства — вовсе не советская. Он борется с клерикализмом, а не с религией. Он считает, что религия — это личное дело каждого, что ее следует освободить от безрассудных обрядов, чтобы она не противостояла нации, и добьется своего: религия станет цивилизованной.
Что касается эмансипации женщин и полного отделения религии от государственных дел, то следует придерживаться единственного правила. «Эта нация признает теперь, что в интернациональной борьбе за существование единственное средство, которым располагают нации, — это признание западной цивилизации», — утверждает Кемаль на открытии факультета права в Анкаре. Еще более четко это сформулировано в преамбуле Гражданского кодекса, где заявлено, что «нет никаких фундаментальных различий в нуждах наций, принадлежащих к современной семье цивилизации»: западная цивилизация и цивилизация — это единственная и одна и та же реальность.
