Соня была также в ужасе от бесцеремонной выходки Каткова, все «укравшего» у ее Лёвочки, и она послала в газету «Новое время» свое возражение по этому поводу. Спас положение Николай Николаевич Страхов, который предложил издать роман отдельной книгой. К тому же он был готов взять всю подготовку материала на себя.

Муж с радостью принял это предложение, и критик принялся за дело. Он перечитал роман, исправил орфографию, потом пунктуацию, попутно указав Лёвочке на места, нуждавшиеся в корректуре. Николай Николаевич правил страницы и сразу же передавал их автору. Так они дошли до середины романа. За это время Лёвочка успел настолько увлечься правкой, что даже обогнал Страхова, и теперь тот едва поспевал за автором.

Каждый день за утренним кофе они вдоволь наговаривались друг с другом, после чего расходились по своим рабочим местам. Лёвочка — на второй этаж, а критик — в нижний кабинет, ставший на это время «страховским». Устав от работы над текстом, они отправлялись на прогулку, чтобы «нагулять аппетит». Иногда Лёвочка пропускал прогулки, потому что не мог оторваться от работы, за обедом обычно был рассеянным и неразговорчивым. Так продолжалось больше месяца, и за это время Страхов увидел, какое значение писатель придавал своему труду: он упорно отстаивал свою точку зрения, не соглашаясь с замечаниями, обдумывал каждое слово, будто какой‑нибудь щепетильный стихотворец. Теперь Николай Николаевич, как и Соня, понял, что небрежность Толстого только кажущаяся. На самом деле за ней стоял неимоверный труд «лит — те — ратора» — профессионала, превративший его в «писательную машину». Вскоре исправленный текст «Анны Карениной» был передан Страховым в типографию Риса для публикации отдельным изданием.

Глядя на критика, Соня вспоминала, как сама разбирала близорукими глазами Лёвочкины каракули, до поздней ночи сидя за письменным столиком в гостиной. Иногда даже она не могла разобрать скверный почерк мужа, который имел обыкновение вписывать, втискивать целые фразы между строк или в уголках страницы, а то и поперек ее. Приходилось обращаться к нему за разъяснениями. Теперь Соня ждала, когда же будет окончательно, в полном объеме, напечатан «их роман» «Анна Каренина», на который так и не отреагировала Александрин Толстая, сообщившая в письме, что она прочитала роман вместе с императрицей Марией Александровной, но при этом не высказала о нем своего мнения. И как раз в это время муж потерял интерес к своему сочинению. Лёвочка всегда охладевал, когда дело подходило к концу, потому что уже торопился к новой работе. Но Соне удалось выпросить у него «подарочек» за то, что она так усердно переписывала «Анну», и он вскоре привез из Москвы «очень хорошенькое кольцо, в середине рубин, а по краям два бриллианта». Она очень любила украшения, драгоценные камни, наряды. Теперь на одном из ее пальцев красовался мужнин подарок. Что ж, не только сестре Лизе носить бриллианты…

В один прекрасный день Соня снова почувствовала «брыканье» в животе, и страх за собственную жизнь и жизнь будущего ребенка не заставил себя долго ждать. Она очень боялась родов. 6 декабря 1877 года у нее благополучно родился восьмой ребенок, сын Андрей. Тревоги ее были вызваны потерей трех малолетних детей, и она действительно очень тяжело носила Андрея, даже последнее время не могла ходить. Тем не менее малыш родился славный. Соня крайне бережно относилась к новорожденному. В ее чувстве к нему было что‑то «болезненно — нежное», что передалось ее «большим» детям, и они вслед за мама стали обожать Андрюшу. Этот ребенок был слабым, его постоянно мучили то ложные крупы, то поносы, то экземы, то воспаление оболочек мозга. Это заставляло Соню задуматься о судьбе малыша и еще о том, как болезни могут повлиять на его характер. Она как могла охраняла его, сама кормила грудью, выхаживала, в общем, целиком посвящала себя ему. В это время понадобилась новая няня. Старая, Мария Афанасьевна, как показалось Соне, уже не могла ухаживать за болезненным младенцем, и она предложила ей заняться хозяйством, а сама подыскала ей замену — дворовую женщину Анну Степановну из Судакова, которая оказалась очень проворной и надежной.

Вскоре Соня была вынуждена переключить свое внимание на старшего сына Сережу, которому предстояло поступать в тульскую гимназию. Но прежде Лёвочка сам проверил знания сына. Соне нужно было купить все необходимое для будущего гимназиста Сережи, и она вместе с детьми отправилась в Тулу. Для ненабалованных детей эта поездка оказалась очень ярким событием. Они потом с упоением рассказывали, как заказывали Сереже и Тане пальто, как сделали фотографии, как «старательно» вели себя в ателье, и как остались довольны этой поездкой. А Лев Николаевич поведал им о том, как посетил Оптину пустынь, беседовал со старцем Амвросием и отстоял в монастыре всенощную.

Соня хотела как можно лучше подготовить детей к взрослой жизни, учила их правильно сидеть за столом, по — светски вести себя в гостиной, с умом проводить время в тоскливые зимние дни, обучала иностранным языкам и другому.

Безусловно, дети очень многое перенимали от своих родителей — манеры, знания о мире, их окружавшем, но этого было недостаточно. Кто‑то должен был постоянно, систематически заниматься с ними. Соня заинтересовалась практикой воспитания, которая бытовала в семье мужа. Первой воспитательницей, конечно, была татап, она вела детский журнал поведения, в котором подмечала все сильные и слабые стороны своих питомцев. Мария Николаевна отмечала, например, в поведении старшего сына Николеньки очень много положительного. Поэтому за такие похвальные качества, как учтивость, всячески поощряла малыша. От ее зоркого взгляда не ускользнули и недостатки сына: склонность к капризам, блажь, тщеславие. Видя это, она прибегала к самой суровой мере наказания: ставила Николеньку в угол. Мария Николаевна мечтала, чтобы дети росли добрыми, ласковыми и некапризными. Матап регулярно оценивала поведение своих подопечных с помощью «билетиков», на которых писала замечания: «порядочно», «изрядно, но не без блажи». Она придавала огромное значение воспитанию и обучению своих мальчиков, используя с этой целью необходимую литературу, например сочинения мадам Жанлис. Не гнушалась и собственным опытом, доставшимся ей от отца, князя Волконского, сурового и строгого воспитателя. Именно он посеял в ней «семя нравоучения», научил свою дочь здравому размышлению, не забыл о деловых навыках, приучил ее к регулярным подсчетам всех припасов для барского стола и дворни, а также кормов для скота и лошадей. Дочь внимательно подсчитывала все доходы, получаемые от скотного двора и от пряжи, изготовленной из льняного волокна. Она должна была знать, какова стоимость обоза до Тулы и до Москвы. Эту отцовскую модель воспитания Мария Николаевна стремилась активно внедрить в своей родительской практике. Идя по стопам своего строгого родителя, она повторила его воспитательный опыт: ее дети прекрасно читали по — русски уже в четырехлетием возрасте, а по — французски — в пять лет. Мария Николаевна привила детям любовь к книгам, питавшим их души на протяжении жизни, к ботаническим прогулкам по Ясной Поляне, когда‑то совершаемых ею под руководством немца — учителя. К сожалению, Лёвочка остался без матери в два года — она не выдержала последних тяжелых родов и скоро угасла.

Соня радовалась, что их с Лёвочкой старший сын Сережа уже в три года знал азбуку. Не случайно же он так похож на отца! Но разве можно справиться ей без гувернеров и учителей? Родителям и позже опекунам мужа это удовольствие обходилось очень дорого. Как рассказывал Лёвочка, на жалованье учителей и гувернеров ежегодно уходило более 12 тысяч рублей, которые его тетка Алина получала от Языкова, опекуна детей, на расходы. Но образование, безусловно, стоило этого.

У братьев Толстых было три гувернера из французов и немцев, две гувернантки, шесть учителей, священник, обучавший Закону Божию, был даже учитель верховой езды. Гувернерам, немцу Федору Ивановичу Ресселю и французу Сен — Тома, платили по 1500 рублей в год ассигнациями. Через год жалованье было увеличено еще на 500 рублей. При этом каждый гувернер имел отдельную комнату, когда семья жила в Москве, в доме с мезонином на Плющихе, слугу и прекрасно оборудованную классную комнату, в которой висело расписание занятий, проводимых с восьми часов утра и до самого вечера. Сен — Тома преподавал латинский и французский языки, а также французскую литературу, а после уроков проверял задания, данные другими учителями. Также он публично разбирал этику поведения своих подопечных. Учителям платили по 1040 рублей, а студентам — преподавателям — по 520 рублей в год. «Лёва — рева» запомнил и полюбил своего первого учителя, немца Фридриха Ресселя, бескорыстного, готового работать без жалованья исключительно из любви к детям, с которыми не мог расстаться, потому что очень к ним привык.