— А если есть любовь?
— Любовь? — Мария Николаевна пожала плечами. — Забытое слово из школьной программы. Природа сделала всех женщин и всех мужчин одинаковыми, значит, она не рассчитывала на такое явление, как любовь. Боюсь, Анюта, это всего лишь уловка, с помощью которой люди пытаются выбраться из серой монотонности жизни. Хотя, впрочем… — Взгляд Машки стал мечтательным.
— Постой, — перебила ее Анна, — я ведь тебе еще не все рассказала: та история на кладбище во время похорон имела продолжение!
— И ты молчала… — ахнула Машка. — А еще считаешься лучшей подругой!
— Ну не успела я тебе рассказать, — покаялась Анна. — Понимаешь — фантастика! Не так давно возвращаюсь с работы домой, а поздно уже, темно, вхожу под арку и вижу — стоят двое. Если бы я их раньше заметила, то, конечно же, не пошла бы, но чувствую, отступать поздно. Иду. Сердце, как овечий хвост, и от страха аж в глазах темно. Мне, думаю, только бы добраться до двора, где фонарь, там, если закричу, кто-нибудь да услышит… Но не тут-то было! Вижу, один, что пониже, отклеился от стены — и ко мне. Сумку выхватил и этак с ленцой, не спеша, вытряхнул все мои вещички на асфальт. Куда, говорит, барынька, торопишься, торопиться-то уже некуда. Представляешь?! Душа у меня, конечно, в пятках, если бы даже захотела, закричать бы не смогла — горло перехватило. А второй, тот, что повыше и помоложе, заходит сзади… Ну, думаю, пришел, Анька, твой последний час! Только вдруг со стороны двора, вижу, выходит мужчина. Что-то в нем мне показалось странным, я только потом сообразила, что одежда. Представляешь, в нашей-то грязи, когда приходится пробираться по тропочке между свалками мусора, появляется некто в вечернем костюме с галстуком-бабочкой, при тросточке и в шляпе. И, что меня особенно поразило, в лакированных полуботинках, в которых впору на балу танцевать. Ну да все это я потом разглядела, а в тот момент мне было совсем не до того. А он идет, руки в брюки, только крахмальные манжеты светятся и манишка на груди. Бандиты тоже его заметили и как-то боком от меня отодвинулись, будто они сами по себе. Мужчина подходит и этак светски спрашивает:
— Надеюсь, не помешал? — и улыбается.
Тот бандит, что пониже, шагнул к нему, и, смотрю, рука его скользнула в карман пальто.
— Вали, пижон, отсюда, мы тебя не тронем!
— Я боюсь, я очень боюсь… — начал мужчина, но бандит перебил его:
— Знаем, что боишься, вот и проваливай!
— Жаль, Колобок, что ты меня не дослушал, — улыбнулся мужчина, но только как-то по-особому, одними губами. — Я-то хотел сказать: боюсь, на этот раз тебе не повезло.
Бандит при этих словах вздрогнул, а я смотрю, он действительно похож на колобка.
— Ну что ж, тогда, падла, молись своей милицейской божьей маме!
Колобок вытащил из кармана нож и сделал шаг к мужчине. Что произошло дальше, я не знаю, но только он отлетел к стене и стукнулся о нее с такой силой, что дом содрогнулся…
— А дальше что было? — Машка перевела дух, ломая от волнения спички, закурила. Наклонившись вперед, она ловила каждое слово, переживала каждый поворот ситуации.
— Ничего. Он проводил меня до подъезда…
— А как же второй бандит? — Мария Николаевна разочарованно откинулась к буфету. — Неужели ушел?
— Действительно, самое интересное я тебе и не рассказала! Помнишь, длинный зашел мне за спину? Так вот, я мгновенно разворачиваюсь и единым движением бью ему носком сапога в пах. Он, естественно, сгибается, и тогда я наношу второй удар ребром ладони по шее.
— Ты? Удар? — Машка поднесла сигарету к губам, но втянуть в себя дым забыла. — Да ты при виде мыши падаешь в обморок!
— Ну так он на мышь и не был похож. — Анна поставила на плиту новую порцию кофе. — Они так вместе с Колобком на асфальте и отдыхали, голова к голове.
Мария Николаевна озадаченно посмотрела на подругу.
— Ну а мужчина что?
— Помог собрать в сумку мои вещички, а когда выпрямился, посмотрел на меня этак задумчиво и говорит: «Позвольте дать профессиональный совет? В целом получилось неплохо, и впредь все так и будет, но, пожалуйста, не носите очень узкие юбки — они сковывают движения, и при ударе сначала идите вперед бедром и только потом выбрасывайте голень. Так и безопасней, и элегантней».
— Да… — протянула задумчиво и неопределенно Мария Николаевна. — А сам-то он как, ничего?
— Не скажу, что писаный красавец, — как бы вспоминая, начала Анна, — глаза пристальные, с прищуром, лицо то ли загорелое, то ли смуглое и очень спокойное. Что еще? Выше среднего, порядком уже седой… И, знаешь, проводил до подъезда, снял шляпу и поцеловал мне руку. А потом попросил…
— О свидании? — ахнула Машка.
— Не совсем. Попросил убрать куда-нибудь этот натюрморт, — Анна показала рукой на стену, — потому что он раздражает его своей безвкусицей.
Мария Николаевна подняла голову и внимательно посмотрела на картину. На холсте грубыми мазками была изображена глиняная тарелка с двумя почему-то синими грушами.
— А ты знаешь, — сказала она с видом знатока, — пожалуй, он прав! Есть в этих грушах нечто раздражающее, нечто противное высокой гармонии…
— Да при чем здесь твои груши и гармония? — рассердилась вдруг Анна. — Он-то как узнал о натюрморте? Между прочим, с того самого вечера картина регулярно срывается со стены. Я даже подушку у плинтуса положила…
Не успела Анна договорить, как натюрморт, проделав кульбит, рухнул мимо подушки на пол. Глиняная тарелка на холсте разлетелась в куски, а странного цвета груши, превратившись в повидлообразное месиво, сползли на линолеум. Мария Николаевна молча смотрела на подругу, сигарета дрожала у нее в пальцах. Анна лишь пожала плечами и пошла за веником и совком. Убрав остатки натюрморта, она устало опустилась на табурет, сказала, как если бы констатировала сухой научный факт:
— А еще у нас с Сергеем начались трудности… ну, короче, с сексом.
— Это бывает, — успокоила подругу Машка, — люди не автоматы…
— Да нет, у нас все по-другому! Ты, конечно, будешь смеяться, но в самый такой момент мы или начинаем хором икать, или, к примеру, подламывается ножка кровати. Был случай, когда Сергей вдруг запел: «Вставай, проклятьем заклейменный». Смешно? Смешно. Но только Интернационал в ту ночь он спел в полный голос двадцать два раза, не прерываясь ни на минуту! Представляешь, что подумали о нас соседи? Я понимаю, тебя это развлекает. Мы сперва тоже смеялись…
Мария Николаевна какое-то время молчала, потом сказала:
— Значит, получается, что он тебя все время преследует…
Анна вздохнула, посмотрела на подругу:
— Ничего ты, Машка, не поняла, хоть и кандидат наук. Не преследует, а любит! Иногда вхожу в квартиру и чувствую, как меня обнимают потоки нежности…
— Ну не знаю, преследует он тебя или любит, а только если ты позвала меня затем, чтобы рассказывать о потоках нежности, я, пожалуй, пойду. У меня готовка, стирка и вообще в квартире черт ногу сломит…
— Машка, милая Машка! — Анна подошла, обняла Марию Николаевну. — Не обижайся на меня… Кому же мне все рассказать, как не тебе. Я ведь и вправду не знаю, что делать. А еще, бывает, вхожу в спальню, а там букет цветов.
— Цветы — это не доказательство, — все еще нарочито ворчливо заметила Машка. — Цветы и Сергей может приносить. У мужиков случаются такие рецидивы влюбленности — еще не маразм, но нечто вроде того.
— Ну, Машка, до чего же ты все-таки циничная стерва. — Анна наклонилась, поцеловала Марию Николаевну. — Это все твоя диссертация, эти твои циники-киники с их грубыми выходками и шуточками! Посоветовала бы лучше, что мне делать. Если так дальше будет продолжаться, мы с Сергеем непременно попадем в психушку.
— Скажи, у тебя в последнее время не было переутомления или, может быть, ты начиталась чего-нибудь такого? — Мария Николаевна изучающе рассматривала подругу. — В жизни человека случаются моменты, когда он теряет контакт с окружающим и начинает жить в своем выдуманном мире…
— Короче, ты спрашиваешь, не тронулась ли я умом. Тогда так прямо и говори, а не ходи вокруг да около: «контакт с окружающим», «выдуманный мир», — передразнила Анна.
