Марат – студент. То есть был им пятнадцать лет назад. Марийка – тоже студентка-балеринка. Легкая, воздушная, прозрачная. Она ездила поступать в училище – не взяли. Почему не взяли? Она же лучше всех танцует. Марату обидно, а ей хоть бы что. Учится себе на педагога и в ус не дует. Подумаешь, будет выделывать па не на сцене, а в классе. Какая разница? Главное – танцевать.

– Я стану известным дирижером, и тебе откроются все театры мира! – Марат говорит серьезно, основательно. Он уверен в успехе. Марийка счастливо смеется, потягивается и устраивается поудобнее у него под мышкой.

– Лучше укради меня, дирижер! – шепчет она.

– Ты серьезно? – Марат приподнимается на локте, Марийка соскальзывает на подушку. – Правда хочешь этого?

– А почему нет? – Черные, чуть раскосые бусинки глаз хитро блестят. Девушка игриво накручивает на палец длинную прядь. Ей так хочется иметь кудряшки. Так, чтобы они подпрыгивали при каждом фуэте, чтобы склонялись в реверансах, пружинили на поддержках и еще чтобы они были яркие, рыжие, огненные. А у нее – идеально гладкие темные волосы, как у большинства киргизок. Марийка кокетливо улыбается юноше, но он не разделяет ее игры. Хмурится, думает, переживает.

– Зачем тебе этот пережиток прошлого?

– Пережиток прошлого? Вовсе нет. Невест крадут сплошь и рядом. Даже в Бишкеке.

– И что? Ты хочешь сказать, что цена тебе пятьсот долларов, конфеты, печенье, баран да ящик водки?

У Марийки начинает подрагивать нижняя губа, она отворачивается, и Марат тут же жалеет о своей резкости.

– Мась, ну, прости меня. Ну, ты же умная девочка, начитанная, образованная. И между нами все решено. Зачем ерундой заниматься?

Марийка надулась, бухтит:

– Просто это так романтично. Но ты разве поймешь? – Она разочарованно вздыхает, а Марат начинает кипятиться.

– Романтично?! Это для тебя, дуреха, романтично. – Марийке – всего восемнадцать, а Марату – двадцать два. Он уже кое-что понимает. – Да ты знаешь, сколько за этой романтикой сломанных судеб, исковерканных жизней, несчастных женщин?! Ты называешь романтикой настоящее варварство, понятно?

– Марат, – Марийка смущена такой горячностью, – но у нас же все по-другому. Я же буду счастливой. Я же добровольно. Это кража понарошку.

– Если ты так поступаешь, значит, поддерживаешь традицию.

– Но это действительно традиция. Красивый, древний обычай.

– Красивый, – кривится Марат. – И это говорит девушка! Как красиво заставлять, принуждать, покупать. Нашла традицию!

– Традиция, – настаивает на своем Марийка скорее из упрямства. – Кого ни возьми из знакомых, у всех бабушек украли. Да и мам у многих. А Нателла? А тетя Айжана? Все этим занимаются.

– Все еще и простыни после брачной ночи вывешивают. Ты тоже будешь?

– Это не одно и то же! – Марийка видит, что Марат не на шутку расстроен, и решает пропустить оскорбление мимо ушей.

– Одно!

– Не одно!

– Одно!

Марийка вскакивает с кровати и начинает торопливо одеваться.

– Ты куда?

– Пойду погуляю.

– Да ладно. Чего ты? Обиделась? Мась, ну ты что, дурочка, замуж, что ли, хочешь? Так давай распишемся, хоть завтра.

– Ты что?! – пугается девушка. – Меня родители убьют. Я же учиться приехала, а не замуж.

– Глупенькая! – Марат нежно обнимает девушку. – «Укради, укради». Ты и так моя.

– Твоя, – соглашается Марийка, и прогулка откладывается.

Откладывается и конец рабочего дня.

– Ладно. Краску я завтра сам куплю с утречка. – Прораб сосредоточенно чешет в затылке. – Только вот это безобразие надо сегодня убрать. И шпатлевочкой еще раз пройтись. Чтоб завтра аккурат по сухому и покрасить. Н-да… Это ж сколько мне еще с тобой тут сидеть получается… Часа три, не меньше. Домой ночью явлюсь. Опять Нинка будет обнюхивать да осматривать с подозрением. Никакого понятия у бабы! Работаешь как лошадь, а ей все шашни мерещатся.

Марат усмехается чуть пренебрежительно. Ему, ясное дело, наплевать. Да только стоит на объекте появиться молоденьким проектировщицам, прораб так распускает хвост, что на месте неизвестной Нины он бы тоже стал обнюхивать и осматривать.

– Оставьте мне ключ и идите.

Оставить – не оставить. Уйти – не уйти. Еще напортачит чего-нибудь. Да нет, не должен. Тут делов-то… Гадость эту убрать и зашпатлевать по новой, а шпатлевать этот интеллигентишка вроде навострился. Нет, ну где это видано? Уже год по объектам мотаемся, а он все выкает. И скрытный… Все у них, у интеллигентов, сложно, все в обход, все с закавыками. Даже ребят на расстоянии держит. Не откровенничает. Конечно! Они ему не чета. Другого поля ягоды. Тоже мне, птица большого полета. Орел, твою мать. Думает, сказал «маляр» – и все поверили. Как же. Держи карман шире. Что я, рук его не вижу, что ли? Уже год краску лупцует да клей замешивает, а ладошки все еще гладенькие. С мозолями, конечно, мужские, но не рабочие. Ох, не рабочие руки у нашего маляра. Оставить – не оставить…

– Ладно, – решается прораб. – Твоя правда. Чегой-то мне за тебя отдуваться? И так завтра ни свет ни заря на рынок придется пилюкать. Сиди еще тут с тобой.

Марат молча протягивает руку за ключом.

– Только смотри. Закрой тут все хорошенько. И завтра чтоб пришел вовремя. К девяти мраморщик с электриком явятся.

Марат кивает, убирает ключ и отворачивается. Берется за мастерок. Раз-два, раз-два. Свежая краска оседает на пол то огромными ошметками, то персиковой пылью. Раз-два. Раз-два. Вверх-вниз, вправо-влево. Почти как дирижерская палочка. Не будет он тут ничего закрывать и домой не поедет. Сколько до ближайшего поселка, минут десять? Значит, минут десять туда. Потом еще минут десять на уговоры какой-нибудь Ани, Гали, Вали. Бутылку надо не забыть прихватить, у ребят в подвале припрятана, он видел. Потом купит, принесет назад. Сюда девчонку привести или не надо? Да не. Пожалуй, не надо. Еще привяжется, прикипит. А этого не надо. Он бы и не ходил к ним, девчатам, вовсе, да только куда же от природы деваться. Ведь сам себе противен, а по-другому никак. Не может он по-другому. По-другому либо к проституткам, либо всерьез. К проституткам мерзко, а всерьез невозможно. Раз-два, раз-два, вверх-вниз, вправо-влево.

– Раз-два, раз-два, вверх-вниз, вправо-влево. Энергичней, больше нажима. Еще. Не стараешься. Можешь лучше. Раз-два, раз-два.

Роза знает, учительница права. Наталка что-то сегодня не в духе. Носок не тянет, каблуками не стучит. Она прикрывает дверь, опускается на банкетку, опять принимается за вязание.

– Вот. Вот. Уже лучше, – доносится из класса, и Роза улыбается. Пошло дело.

Петли перебегают со спицы на спицу под требовательный стук кастаньет. Надо будет в этом месяце как-то извернуться и заказать Наталке новые туфли. Эти уже никуда не годятся. И что за танец такой? Пару месяцев – и обувь долой. А в магазине говорили: «Сносу не будет»… И куда она смотрела? Подошва-то мягкая и тонкая, хоть и подносок ладный, и гвоздей набитых достаточно, и каблук деревянный. Говорят, испанцы и в подошву деревянные вставки делают. Поэтому настоящие сапатеадо звучат. Может, на заказ Наталке сшить? Нет. Это, наверное, дорого. Она ведь и из юбок скоро вырастет. Вон за пару месяцев как вытянулась. А юбки должны быть длинные, не выше щиколотки.

– Роза! – раскрасневшаяся девочка плюхается на банкетку. – Сначала что-то не получалось, а в конце я целых пять дробей с прямой спиной отбарабанила.

– Протанцевала, – улыбаясь, поправляет Роза.

– Неважно, – машет рукой Наталка и продолжает возбужденно рассказывать: – И колени почти ни разу не разогнула. Вот честное-пречестное, – она бьет себя ладошкой в грудь. – А еще Татьяна Михайловна сказала, что через пару недель начнем с веером репетировать.

Ну вот. Еще и веер. Не абы какой, конечно. Специальный. Из тех, что рублей шестьсот-семьсот стоят, не меньше, а то и больше. Роза вздыхает, складывает вязание. Наталка не замечает ее озабоченности.