Район очень сильно изменился, он не будоражит Женину память, не вызывает сладких грез о временах беспечной юности. Фасады домов отшлифовали, здание школы перекрасил новый директор, заброшенный пустырь украсила детская площадка. Нет, Жене эти изменения вовсе не кажутся плохими. Она не консерватор. Просто они уже чужие и ей не принадлежат. Если бы она по-прежнему каждый вечер возвращалась сюда, то считала бы все это неотъемлемой частью своей жизни, но теперь в ее жизни иные части и совершенно другие составляющие. А здесь? Здесь от прошлого остался только сосед-алкоголик. Вернее, сосед уже другой, пристрастия те же. Даже родная квартира, полностью переделанная родителями несколько лет назад, стала неузнаваемой. Не осталось ни игрушек, ни рисунков, ни тетрадей дочерей, ни дверей с зарубками роста, ни следов на обоях от приделанных к ним плакатов с изображениями модных рок-групп. Теперь новые стены и изящные тумбы украшены художествами внуков. Все правильно. Так и должно быть. Время утекает.

– Как бежит время, – мама пристально разглядывает вошедшую Женю. – Женюра, неужели тебе вот-вот стукнет сорок?

– Нам обязательно говорить об этом? – Женя быстро скидывает куртку и обувь и устремляется в глубь квартиры: – Папа! Пап! – По крайней мере, отец не станет рассуждать о ее возрасте.

– Его нет. В магазин пошел, – откликается не отстающая мама.

«Отослала?» – едва не слетает с Жениных губ, но она все же сдерживается:

– О! Новая? – быстро показывает она на картину. – Красивая. Когда купили?

– Два года назад. И ты уже спрашивала это несколько раз.

«Черт! Надо же было так опростоволоситься!»

– Евгения!

«Начинается...»

– Нам надо серьезно поговорить!

«Уже началось...»

– А без этого никак нельзя? – Женя почти умоляюще смотрит на мать. Но не тут-то было. Миниатюрная, ухоженная, с вкрадчивым, почти елейным голосом, эта женщина производит впечатление милой, домашней кошечки, но те, кому не удалось ограничиться шапочным знакомством, знают, что единственная дочь генерала Советской армии – настоящий кремень.

– Нельзя! – решение окончательное и обжалованию не подлежит.

– Ладно. О чем? – Терпение и покорность – все, на что остается уповать Жене в данной ситуации. Тем более что тема обсуждения заранее известна. Она неизменна уже несколько лет: «Работа не может отнимать столько времени. Жизнь проходит мимо тебя. Оглянись вокруг, у всех давным-давно семьи, а у многих и не первые. Вот у тети Иры, Зои, Маши, Глаши... есть сын, племянник, знакомый... Так вот, он хочет, жаждет, мечтает... увидеть, лицезреть, познакомиться... и, конечно же, отказывать просто невежливо. Ведь речь идет о родственнике самой Даши, Саши, Вени, Фени». В общем, Жене заранее хочется взвыть от скуки. Тем более что мама, елейно улыбаясь, заговорщицки сообщает:

– Не о чем, а о ком! – Она садится на кожаный белоснежный диван.

Женя невзлюбила этот образец современного минимализма при первой же встрече – то ли оттого, что своим цветом он почему-то напоминал ей больничную обстановку, то ли оттого, что она заранее почувствовала, что именно на этом диване мама станет вести все серьезные разговоры. Этот не исключение. Жестом Женю приглашают присесть рядом. Она опускается на холодную кожу и безразлично спрашивает:

– Так о ком же?

– О дельфинах! – следует торжественное объявление, и Женя чуть не вскакивает от неожиданности.

– О дельфинах? А что, собственно, ты можешь о них...

– Что я могу о них сказать? Ты права, дорогая, ровным счетом ничего. Я хотела бы спросить.

– Да? – Женя не верит свои ушам и не скрывает заинтересованности так же, как до этой секунды не пыталась скрыть безразличие.

– Кто такие дельфины? – вопрос странный и неконкретный, но Женя мечтательно улыбается.

– Кто такие дельфины? – ожил в памяти голос профессора Вяземского. Под торопливый скрип шариковых ручек он, признанный светило и гроза всей кафедры общей психологии, из конца в конец мерил аудиторию беспрерывными шаркающими шагами. – Ученые нашей лаборатории считают, что дельфины – это... – Но Жене не было никакого дела ни до дельфинов, ни до Вяземского, ни до предстоящего экзамена по зоопсихологии. Лекции можно списать, к экзамену подготовиться, на дельфинов посмотреть в зоопарке. В каком зоопарке? В Дижоне его, возможно, и нет, а в московский у нее теперь точно не будет времени заглянуть. А вдруг будет? А если не отпустят? Женька нервно сжала в кармане изрядно потрепанный листок. Уже неделю она не решалась показать его родителям. Пока они ничего не знают, она вольна мечтать о будущем сколько угодно, но стоит рассказать – и почти схваченная за пестрый хвост птица удачи может снова ускользнуть в неведомые дали. В конце концов, железный занавес рухнул не так уж давно, чтобы ее выросшие в Советском Союзе и пропитанные его духом родители могли бы спокойно отпустить дочь во Францию. Что делать? Как сообщить? Оставить письмо на видном месте? Не вариант – родители по-французски не понимают. Сейчас, кажется, идет Каннский фестиваль. Сказать, что в следующем году она, если захочет, сможет постоять возле красной дорожки? Решат, что это очередная глупая шутка их маленькой Женюры. Они почему-то до сих пор называют Женьку маленькой, хотя Дина на восемь лет младше. Да, если Женька уедет, нелегко придется сестренке. Уж ее-то ни за что никуда не отпустят.

Так как же преподнести новость? А может, не стоит изобретать велосипед? Да, так будет проще:

– Мое предложение по изучению психологии бриаров как отдельной породы заинтересовало одну лабораторию.

– Да ну?! – Отец обрадованно хлопнул в ладоши. Он всегда радовался успехам детей, особенно профессиональным.

– Неужели? Не думала, что кому-то это покажется заманчивым, – мама, как обычно, не могла удержаться от сарказма, но даже ирония получилась у нее на сей раз веселой.

– И что же это за лаборатория? – в нетерпении спросил папа.

– Ну... Она не в Москве.

– Конечно, не в Москве, – с энтузиазмом откликнулась мама. – Не тяни! Признавайся сразу! В Петропавловске-Камчатском? В Магадане? В Якутске? Имей в виду, ты туда не поедешь! И думать забудь!

– В Дижоне, – еле слышно произнесла Женя.

– Где? – хором переспросили родители, и отец тут же добавил: – Это тот Дижон, о котором я думаю?

– Да, французский.

– Но почему, собственно... – растерянно начала мама.

– Бриар – французская овчарка, – с готовностью пояснила Женя. Она говорила об этом уже десятки тысяч раз и каждый раз обижалась, почему никто в семье не может понять и разделить ее увлеченность этими великолепными собаками. Но сегодня она готова повторять это снова и снова, только бы ее наконец услышали, только бы поняли, только бы отпустили.

И они отпустили. Впоследствии Женя оценила этот поступок родителей, она всегда была благодарным ребенком и сумела понять, чего стоило маме, всегда считавшей увлеченность дочери животными вообще и собаками в частности чрезмерной и непонятной, согласиться на эту авантюру. Но в тот самый момент, когда Женя услышала сокровенное «поезжай», она не почувствовала ничего, кроме эйфории, безумного счастья и огромного облегчения. Желаемое на глазах воплощалось в действительное, и она была не в состоянии думать ни о чем, кроме предстоящей поездки.

По прошествии времени Женя так и не смогла вспомнить ни госэкзаменов, ни защиты диплома, ни того, что же говорил о дельфинах почтенный профессор Вяземский. Она просто подгоняла время, оставшееся до получения вожделенной корочки, и жила постоянным ожиданием отъезда в университет Дижона, который подарил ей грант на научную работу, посвященную бриарам. Женя бредила этими собаками, а дельфины в то время ее совершенно не интересовали. Какая разница, что из себя представляют эти холодные, скользкие, совершенно мокрые существа, если место в ее голове и сердце давно прочно заняли те, мокрым у которых является только нос? Женя могла бы часами рассуждать о том, кто такие бриары, а кто...