Другой вопрос: справедливо ли Гувер назвал Хемингуэя «последним человеком» для разведки? Хемингуэй, как уже говорилось, был наблюдателен, обладал прекрасными аналитическими способностями, умел добывать информацию и завоевывать доверие людей. В то же время он: а) много пил; б) был человеком нечестным — не в том смысле, что непорядочным, а в том, что любил врать; в) не умел держать язык за зубами. Не первый человек для разведки. Но все-таки и не последний. Линн назвал деятельность Хемингуэя «ковбойством»; Мейерс полагает, что ковбойство присутствовало, но было и здравое зерно, а ФБР действительно преследовало Хемингуэя и пыталось его дискредитировать.
Гувер, безусловно, «придирался» к Хемингуэю. Но на эту историю надо взглянуть и с другой стороны. Какая разведка потерпит, чтоб ее подменяли самодеятельностью? В начале 1942-го Штаты еще были плохо готовы к войне, потому и соглашались на всякую помощь; любительские организации, подобные «фабрике», действовали не только на Кубе. Но постепенно военная машина, в том числе разведывательная, приводилась в порядок, профессионалы сменяли любителей. Опасностью шпионажа на Кубе они отнюдь не пренебрегали. В 1942 году кубинской контрразведкой совместно с ФБР был раскрыт и казнен агент абвера Гейнц Лунинг, который передавал сведения о передвижениях судов США и союзников. («Плутовская фабрика» никакого отношения к поимке Лунинга не имела.) «Американские контрразведчики не исключали, что Лунинг был второстепенной фигурой, которой пожертвовали, чтобы прикрыть других, куда более опасных агентов, — пишет специалист по латиноамериканским разведывательным операциям Нил Никандров. — Чтобы подстраховаться, Гувер направил в резидентуру СРС в Гаване дополнительных сотрудников». Однако ни фашистского подполья, ни шпионов, кроме Лунинга, этим сотрудникам (как и Хемингуэю) найти не удалось. Возможно, их и не было: Куба представляла для Гитлера мало интереса. Никандров: «Чтобы загрузить работой вновь прибывшие кадры, их нацелили на потенциальных „противников“ Соединенных Штатов — коммунистов и связанные с ними организации».
Двадцать первого мая 1943 года, уже не будучи агентом 08, но продолжая операцию «Френдлесс», Хемингуэй ушел в море; в начале июня опять приехали Патрик и Грегори, и их стали брать с собой. Последнее патрулирование прошло 18 июля. Военно-морское ведомство прекратило финансирование «Френдлесс» — у него была теперь своя разведка. Капитан «Пилар» впал в депрессию. Говорил Маклишу, что задумал роман — «есть 2–3 идеи, все о море» — но во время войны писать невозможно. Состоялась премьера фильма «По ком звонит колокол» — не поехал. (Ему не нравился сценарий Дадли Никольса: испанские партизаны выглядели, по его словам, как персонажи «Кармен».) Жена опять предлагала ехать в Европу — отвечал, что войн много, на всякую не наездишься. Власти родной страны его разочаровали, он обвинял их в предательстве — поэтому вполне логичным выглядит упоминание в документах Васильева, что именно осенью 1943-го Хемингуэй вышел на связь с советской разведкой. «В сентябре 1943 года, когда „Арго“ находился в Гаване, где у него имеется вилла, наш сотрудник связывался с ним и, перед отъездом „Арго“ в Европу, они дважды встречались».
До 1943 года СССР не имел дипломатических отношений с Кубой; при Батисте они были установлены, в апреле посланником в Гаване стал М. М. Литвинов (по совместительству, в ноябре его сменил А. А. Громыко). Под крышей посольства обосновались люди с особыми функциями — вице-консул Д. Заикин и второй секретарь Ф. Гаранин, резидент НКВД. О существовании «Арго» они знали, и интереса к нему Москва не потеряла, несмотря на фиаско в Китае: в конце 1941 года Центр предписал «Максиму», то есть легендарному шпиону В. М. Зарубину, до апреля 1943-го бывшему резидентом советской внешней разведки в Нью-Йорке, «изыскивать возможности поездки его [Хемингуэя] за границу в интересующие нас страны». Но Хемингуэй никуда ехать не собирался — возможно, поэтому Заикин и Гаранин его не беспокоили. В сентябре, однако, он сам пришел в посольство. С какой целью, неясно. Если знал, что является «Арго», то, конечно, хотел установить контакт. Но мог прийти, не подозревая о том, кто он такой: просто пообщаться, ведь он так любил русских.
Через несколько дней Заикин и Гаранин нанесли ответный визит. «Обсуждали ход войны, перспективы разгрома гитлеровских армий и открытия англо-американскими союзниками второго фронта, — пишет Н. Никандров. — Гаранину писатель явно понравился: „Он простой и душевный человек. Знаменитая с проседью борода делает его весьма похожим на Энгельса“. Договорились о новой встрече, и вскоре Гаранин снова приехал к Хемингуэю. В качестве подарка привез бутылку водки. „Это как раз то, что надо“, — сказал писатель и, посетовав, что на Кубе в условиях войны трудно достать настоящую русскую водку, тут же предложил выпить за победу над общим врагом. Потом последовали другие „союзнические тосты“, в том числе за Сталина, Жукова и Красную Армию. Налаживание отношений, без всяких сомнений, удалось, и Гаранин, чтобы развить успех, пригласил писателя к себе в гости. Из Москвы лаконично порекомендовали: „Окажите ‘Арго’ соответствующий прием и внимание, но никакого разговора о нашей работе не ведите. О дате выезда ‘Арго’ в Англию и его предполагаемом адресе сообщите телеграфом“».
Из этого рассказа нельзя понять главного: знал ли Хемингуэй, что он агент, или мистификация Норта продолжалась? И если была мистификация, поняли ли это Заикин и Гаранин? На Кубе тогда были и другие советские агенты, например, певица Мариана Гонич: Гаранин с нею работал, поручал задания, Хемингуэю ничего не поручил, более того, Москва велела «не говорить с ним о работе». Что это за работник, с которым нельзя говорить о работе? Возможно, причиной было то, что Хемингуэй служил американской разведке (о чем болтала вся Гавана), но к сентябрю он с ней рассорился, о чем также было известно: почему его не попросили дать информацию, например, о действующих на Кубе агентах ФБР? Уж он бы столько порассказал…
Из справки: «Встречи с „Арго“ в Гаване проводились с целью изучения его возможностей для нашей работы. За все это время „Арго“ не предоставил никакой политической информации, хотя неоднократно выражал готовность помогать нам». Если хотел помогать — чего ж не помогал? Он не был «последним человеком для разведки»; он симпатизировал Советской стране и был обижен на свою — так сделал бы хоть что-нибудь! Не потому ли Москва запретила «говорить о работе», что догадалась: «агент» понятия не имеет, чего от него хотят? Из рассказа Гаранина складывается впечатление, что во время встреч с «Арго» не было упоминаний о том, что он завербован, и встречи он воспринимал как просто дружеские. Но не могли же разведчики признать, что произошло недоразумение: неприятности наживешь, проще числить «Арго» в «законсервированных контактах», а когда-нибудь при случае он, глядишь, и сообщит что-нибудь.
Марта заключила новый контракт с «Кольерс» и 25 октября уехала в Европу. Ее муж туда, несмотря на данное Гаранину обещание, так и не собрался. Рыбачил, посещал злачные места, но больше сидел дома и читал. С Дураном он поссорился, американское посольство пустело (Джойс поступил на настоящую разведывательную службу и уехал), сотрудники советского посольства, поняв, что он не представляет интереса, дружбы с ним не завязали. Бамби, учившийся в университете штата Монтана, завербовался в армию, служил в военной полиции в Северной Африке, отцу не нравилось, что сын стал «полицейским», на что он жаловался Бриггсу. Писал Патрику, как тоскует по нему, Хедли — как он одинок, всеми брошен, болен, слаб. 26 ноября «Клуб избранных изданий» присудил «Колоколу» золотую медаль, Синклер Льюис произнес речь, но автор на награждение не поехал. Если не считать визита Патрика и Грегори на Рождество, он четыре месяца прожил в обществе одних лишь слуг.
Персонал в Финке был немалый: повар, горничная, шофер, садовник, два мальчика на побегушках; руководил ими управляющий Рене Вильяреаль. Он после смерти Хемингуэя был заведующим его домом-музеем, потом эмигрировал в США, дал множество интервью, а в 1995 году надиктовал своему сыну книгу: «Вспоминая Папу Хемингуэя: жизнь в кубинском раю». Вильяреали жили по соседству с «Ла Вихией»; ребенком Рене часто видел соседа: «Сильный, тучный мужчина, а ходил в шортах, как мы. Он дал каждому из нас по доллару. Тогда один доллар был большими деньгами. Мы сказали: „Спасибо, господин, благодарим вас“. Он покраснел, заволновался и сказал: „Стойте, стойте, не надо“». Дети играли в бейсбол на дороге, Хемингуэй спросил, почему они не играют во дворе, они отвечали, что нет места: домовладельцы их гонят. Он сказал, что у него есть сыновья их возраста и он хотел бы, чтоб они дружили с местными мальчиками. Устроил на своей территории площадку для бейсбола, купил детям снаряжение. Когда Рене было 11 лет, его семилетний брат попал под машину, Хемингуэй отвез его в больницу, оплатил лечение, но ребенок не выжил. Сосед пришел к матери Рене, был очень нежен, пытался утешить, просил присылать детей играть в его дом. Рене и другой его брат стали приходить — он учил их боксировать. «Я очень рано полюбил Папу как настоящего отца, — вспоминал Вильяреаль. — Для меня он был подобен Богу. Он сказал мне: „я хочу, чтобы ты жил в усадьбе как член моей семьи“».
