Андрей Николаевич улыбнулся:

— Нет, Вовка. И он мне не папа, и я ему не подкидыш. Я пошутил.

Потом мы стали расставлять мебель, и Мишка очень здорово все время говорил, что куда нужно ставить. Андрей Николаевич почти во всем согласился с Мишкой и только журнальный столик поставил так, как я ему посоветовал.

И мне было приятно за Мишку перед Андреем Николаевичем. Мне было приятно, что Андрей Николаевич так советуется с Мишкой, и было приятно, что Мишка так здорово ему советует.

Я иногда стесняюсь Мишку. То есть не Мишку, а за Мишку. Вернее, не стесняюсь, а злюсь на него. Когда он начинает грудь надувать, или хвастаться, или врать...

Мне обидно. Потому что другие могут подумать, что он больше ничего не может, а может только грудь надувать и хвастаться. Со своими-то ничего, а вот при посторонних Мишку так и распирает. И поэтому мне было сейчас очень приятно за Мишку перед Андреем Николаевичем.

— Братцы! — сказал Андрей Николаевич. — Вы чудесный народ. Я очень рад, что буду с вами... Что я с вами познакомился, братцы!..

Я ничего не сказал. Мишка посмотрел на меня и сказал:

— А пенсионер когда приедет?

— Сейчас! — ответил Андрей Николаевич. — Пенсионер будет здесь в одно мгновение!..

Он усадил нас в кресла, приказал нам смотреть на дверь и вышел в коридор. Потом он заглянул в комнату и спросил у меня:

— Послушай, Вовка! Кроме нас, в квартире никого нет?

— Никого, — ответил я. — Но скоро придет Мишкина бабушка.

Андрей Николаевич оставил дверь открытой и опять скрылся в коридоре.

— Внимание!!! — крикнул он оттуда и...

Чтоб мне провалиться! Чтоб нам вместе с Мишкой провалиться на этом самом месте!.. Из коридора в комнату на руках вошел Андрей Николаевич!!!

Он дошел до середины комнаты, прыгнул с рук на ноги и сказал:

— Вуаля!

И поклонился. И достал из пиджака какую-то серенькую книжечку и положил ее перед нами на журнальный столик.

На книжечке было написано: «Пенсионное удостоверение». Мишка схватил книжечку, раскрыл ее и прочел вслух:

— Азанчеев, Андрей Николаевич...

— Ой!.. — сказали мы с Мишкой.

— Ой!.. — первым сказал я Мишке. — Там на этом сундучище тоже написано: «Азанчеев А.Н.»!!!

— Ой!.. — сказал Мишка Андрею Николаевичу. — Так это вы сами?

— Сам! — ответил Андрей Николаевич и сел на журнальный столик. — И перестаньте ойкать, мужчины...

— А как же старичок? — глупо спросил я.

Андрей Николаевич закурил сигарету.

— Если говорить честно, то старичка вы сами придумали, — сказал он.

— Это все ты! — набросился я на Мишку. — Пенсионер-старичок! Старичок-пенсионер!..

— Но ведь пенсионер же!.. — закричал Мишка. Он повернулся к Андрею Николаевичу и обиженно спросил: — А если вы не старичок, то почему же вы пенсионер?!

— А потому, что есть закон, который позволяет артисту цирка уйти на пенсию после двадцати лет непрерывной работы в цирке. Я выступал на арене с восемнадцати лет и вот теперь, в тридцать восемь, стал пенсионером. Понял? — объяснил ему Андрей Николаевич.

— Понял... — растерянно ответил ему Мишка.

Андрей Николаевич помолчал и грустно добавил:

— Я бы еще и поработал несколько лет в цирке, да вот сердце что-то не так стало постукивать... Ну это у меня, наверное, скоро пройдет. Как, по-твоему, Вовка, пройдет?

— Конечно, пройдет... — ответил я, и мне вдруг ужасно захотелось, чтобы он меня погладил...

Я в одной книжке читал про то, как в квартире жили два мальчика. Ну, вроде нас с Мишкой. И в ихней квартире тоже была соседка вроде Елены Ивановны, а у одного из пацанов тоже не было папы. И вот к ним в квартиру переехал один летчик. А эти пацаны плохо учились и вообще... А как только этот летчик к ним переехал, то силой своей воли он превратил злую соседку в добрую (она раскаялась), заставил этих пацанов хорошо учиться (они осознали) и женился на маме того пацана, у которого не было папы (они влюбились друг в дружку — тот летчик и мама).

Вообще-то книжка мне не очень понравилась, но я почему-то всегда про нее помнил, и, когда к нам приехал Андрей Николаевич, я особенно про эту книжку вспомнил. Но Мишке я про это не сказал, так как первая же неделя пребывания Андрея Николаевича в нашей квартире показала, что одно дело — книжка, а другое дело — жизнь.

Какой Елена Ивановна была, такой она и осталась. Даже еще хуже. Мама ничуточки не влюбилась в Андрея Николаевича, Андрей Николаевич ничуточки в нее. Мы с Мишкой учились точно так же, как и раньше, а Мишка еще и схлопотал две двойки — по русскому и физкультуре. Стихи не те выучил и тапочки забыл дома.

Так что жизнь есть жизнь, и ее не в каждую книжку втиснешь. Жизнь, как сказала Мишкина бабушка, — это судьба. А судьба играет человеком, добавила бабушка. Но мы тогда были во втором классе и ничего не поняли. Сказала бы это бабушка сейчас! Сейчас, когда мы уже, слава Богу, побольше ее знаем.

Недели две тому назад у нас в школе на сборе отряда выступал один писатель. Я, правда, его книжек не читал, и, что самое удивительное, Мишка тоже, а Мишка уж всех писателей знает. Но Мария Васильевна сказала нам, что он очень знаменит. Так вот этот писатель говорил, что писать нужно с натуры. Берешь жизнь, вглядываешься в нее внимательно и начинаешь писать. И получается книжка.

И вот когда он это говорил, я подумал: а нельзя ли сделать наоборот? Взять хорошую книжку с интересно описанной судьбой человека, внимательно ее прочесть и, если эта судьба тебе подходит, начать делать свою жизнь по этой книге. Тоже с натуры. Ну может быть, не точь-в-точь, отличником становиться не обязательно, но во всем остальном чтобы было похоже... Потому что ведь не каждый доволен своей судьбой. И это вовсе ни к чему, чтобы судьба играла человеком. Это даже как-то унизительно. Пусть человек сам распоряжается своей судьбой. Правда ведь? Нужно только книгу хорошую достать. Да?

Как-то возвращаемся мы с Мишкой из школы и видим такую. картину: Андрей Николаевич, закатав рукава комбинезона, вытаскивает из своего громадного ящика какие-то вещи и носит их к себе в комнату.

— Помочь? — спросил я.

— А уроки? — спросил Андрей Николаевич.

— Завтра же воскресенье!.. — сказал Мишка.

— Тогда помочь, — сказал Андрей Николаевич.

Мы перетаскали из ящика все-все. И когда ящик освободился, Андрей Николаевич нам сказал:

— А что, братцы, если мы его в сарай оттащим?

— Зачем? — сказал Мишка. — Пусть стоит...

И тут я понял, что Мишке просто ужасно лень тащить этот ящик. Глаза у него стали безразличные и какие-то не его глаза. Мне не хотелось, чтобы Андрей Николаевич понял, что Мишке лень помочь ему, и тогда я сказал:

— Нет уж! Тебе хорошо, ты мимо него не ходишь, а я каждый раз об него трескаюсь!..

Но Андрей Николаевич, наверное, немножко догадался про Мишку и поэтому быстро сказал:

— Нет-нет, Мишка, я его и сам вытащу! Вы только с Вовкой входную дверь подержите...

Мишка испугался, сменил безразличные глаза на честные и стал быстро врать о том, что ему очень нравится ящик, и что с этим ящиком коридор выглядит гораздо красивее, и он, дескать, Мишка, подумал, что если его вынести, то в коридоре будет страшно неуютно...

Нужно было как-то прекратить Мишкино трусливое вранье, и поэтому я сказал первое, что мне пришло в голову:

— Андрей Николаевич, а что такое «Багаж срочной отправки»?

— Нет, правда, Андрей Николаевич, почему этот багаж срочный? — обрадованно подхватил Мишка.

Ох, с каким бы удовольствием я ему сейчас треснул по шее! Он, когда врет, становится таким искренним, таким правдивым, что прямо светится изнутри. Ну прямо копия того мальчика, который на плакате «Пионер — всем ребятам пример»!..

Андрей Николаевич, наверное, ничего не понял и ответил:

— Сейчас я попробую вам объяснить. Дело в том, что... Вовка, открой, пожалуйста, входную дверь! Спасибо. Дело в том, что артисты цирка живут особой и очень интересной жизнью, связанной с ежемесячными переездами... Мишка! Не хватай с той стороны один. Беритесь вместе с Вовкой. Я здесь один справлюсь... Вовка, поднимай свой угол. Осторожнее лапы!.. Мишка, разогни руки в локтях — легче будет нести ящик... Взяли! Ну вот... слушайте... Если директор любого театра может сказать, что в его театре работает столько-то артистов, то ни один директор цирка такой фразы произнести не может...