Снаружи ресторан разочаровывает: у него низкая крыша, как у мотеля. Заходим в тихий зал, где стоят пальмы и большие вазы с цветами. Из тени выплывает официант-кореец и проводит нас к столику в обеденном зале; на каждом из безупречно накрытых столов стоит скульптура. Кроме нас, в зале еще всего две пары, но я замечаю и табурет с тканевой обивкой между нашими стульями, и изысканные кольца для салфеток, и серебряные подтарельники. Официант приносит большие меню в твердой обложке (в моем, разумеется, нет цен) и возвращается, чтобы наполнить наши бокалы искрящимся просекко.

Вежливая сноска в меню предупреждает дорогого клиента о том, что возможна задержка в обслуживании, которая может показаться долгой, но объясняется лишь тем, что каждое блюдо готовится индивидуально.

Заказываю крем-суп из спаржи с морскими гребешками, а Игнацио — паштет из утки. Приносят шесть золотистых моллюсков в ярко-зеленой спаржевой лужице; легкий копченый привкус хорошо сочетается с деликатным вкусом спаржи. Жирный сливочный паштет сопровождается пирамидкой ягодного желе и крошечным стаканчиком сотерна. По залу разносятся звуки классической фортепьянной музыки, а трое официантов бесшумно порхают от столика к столику, обслуживая шестерых гостей.

Мы с Игнацио полушепотом разговариваем о Флоренции, затем принимаемся обсуждать его дочь. Я вспоминаю свой аборт и вызываю его на откровенный разговор, спрашивая, была ли любовью всей его жизни, но он ведет себя сдержанно, он чопорен, окружающая обстановка явно на него влияет. Мне хочется кричать, хочется напиться и щелкнуть пальцами у него перед носом, но я веду себя безупречно. Ведь это он меня пригласил.

Приносят моего голубя в липком соусе из портвейна. Божественно нежное мясо само отделяется от костей на подушке из воздушной поленты. Игнацио заказал медальоны из баранины; они приправлены каштановым медом. За столиком со свечами мы потягиваем мягкое красное перкарло [25]. Делаю пометки в блокноте: претенциозный, чересчур чопорный ресторан. Я прихожу к выводу, что, несмотря на роскошное содержимое наших тарелок, современная оригинальная кухня удается итальянским рестораторам гораздо хуже, чем традиционная крестьянская еда. Здешним блюдам не хватает домашнего вкуса, который я так люблю. Когда Игнацио возвращается из туалета, мы делим пополам нежное суфле из сыра бри с завитком меда и карамелизованным яблоком, с хрустящими засахаренными грецкими орехами. Я соглашаюсь, что не мешало бы еще выпить, Игнацио оплачивает громадный счет (скромно у входа, пока я допиваю десертное вино), мы садимся в машину и начинаем искать бар, который еще открыт.

Работает только бар на пьяцца Беккария; мы садимся с «маргаритами» за липкий столик в тусклом зале, и наконец начинается разговор по душам. Мы вспоминаем нашу совместную жизнь, наши отношения, и я вижу слезы в глазах Игнацио. Он говорит мне самые прекрасные слова, которые я и не надеялась от него услышать, и тот период в нашей жизни, когда мы были вместе, благодаря этим словам вдруг становится драгоценным и священным. В машине на светофоре он вдруг поворачивается ко мне и прижимается к моим губам своими идеальными губами купидона, потом шепчет мне на ухо, как ему жаль, что мы не остались вместе, как жаль, что все это так быстро кончилось. И наконец я чувствую себя спокойно — история завершилась, пусть через восемнадцать лет, но завершилась.

Сильвана, чей день рождения мы празднуем, переживает из-за лишних килограммов, поэтому в прохладном зале «Нелло» в мой последний день в Тоскане заказывает лишь кростини с прошутто, мясо в бульоне и шпинат. Чувствую себя отвратительно. Я почти не спала, голова гудит, а в животе буча. По настоянию Сильваны заказываю панцанеллу и белые грибы на гриле, а Паоло — телячью отбивную.

У Джанфранко этим утром, к моему ужасу, отключили воду. Кое-как помывшись тремя бутылками минеральной воды, все еще чувствую, как вчерашняя жирная еда, десертные вина и коктейли просачиваются наружу липким потом, особенно рядом с сияющей, румяной Сильваной и аккуратным, элегантным Паоло.

Моя панцанелла (хлебный салат) приготовлена с огромным количеством базилика, и я словно глотаю само лето, но вот, съев полпорции грибов, чуть обуглившихся на гриле, чувствую тошноту. Разговор не клеится; сегодня мы почему-то не можем весело болтать о пустяках. Паоло ест быстро и не так общителен, как всегда, а я волнуюсь, как бы не опоздать на поезд в Перуджу.

У ресторана крепко обнимаемся, и я быстрым шагом отправляюсь вниз по улицам, ведущим к вилле. Началось лето. В просторной кухне один из поваров фарширует молочного поросенка; другой учит Надю чистить артишоки. Сажусь на каменную стену в уютном дворике и слежу за входом, поджидая Игнацио, который обещал отвезти меня на вокзал во Флоренцию. Надя надела длинный белый фартук, затянув завязки на своей тоненькой талии, и, кажется, чувствует себя вполне в своей тарелке у разделочной доски, уверенно снимая с артишока внешние листья. С грустью задумываюсь о том, изменится ли ее жизнь так же, как моя, после этого любовного романа и кулинарного ученичества. Желаю ей удачи — сначала молча, про себя, потом шепотом на ухо, когда мы прощаемся.

В квартире Джанфранко мы с Игнацио грузим мой багаж в машину — и как же его много, как он мог так потяжелеть за эти несколько дней? Тут у дома останавливается джип. Джанфранко приехал попрощаться со мной, и, несмотря на то что за темным стеклом на пассажирском сиденье сидит Надя, я крепко обнимаю его, обхватываю его шею руками, благодарю за гостеприимство и дружбу и сожалею, что мы так мало времени провели вместе.

— Позвони мне из Перуджи, — говорит он, и я обещаю, что так и сделаю.

Минутой позже мы с Игнацио уже едем по холмам и серпантинам Кьянти во Флоренцию.

Даже если бы с момента нашей встречи прошло пятьдесят лет, я бы узнала Раймондо. Я знаю только одного человека с такой походкой: он ходит быстро и целеустремленно. Он также единственный, кто всегда, независимо от моды и погоды, носит костюм с галстуком. Сегодня на нем ярко-красный шелковый галстук и такой же платок в кармашке, а пиджак и усы, как обычно, делают его похожим на героя мультфильма. У входа на вокзал мы летим друг к другу и наперебой начинаем твердить, как похорошели и ни капли не постарели. Но на самом деле, сидя рядом с Раймондо в его маленьком «фиате», я вижу, что он постарел, однако ему это к лицу. Он немного раздался в талии, волосы посеребрила седина — по моим подсчетам, ему уже больше шестидесяти.

Колеся по извилистой горной дороге, ведущей в город, он рассказывает о своем ресторане, который становится все более и более популярным, о сложностях с неуправляемым молодым сыном. Нам так много нужно рассказать друг другу, и каждый поворот средневекового города навевает почти такую же ностальгию, как во Флоренции. Раймондо рассказывает про Наташу, свою подругу из Украины, — рассказывает осторожно, потому что, хотя со смерти нашей обожаемой Аннамарии прошло восемь лет, он помнит, как близки мы с ней были. Наш разговор то и дело прерывается: Раймондо то запевает песенку, то жмет на клаксон, то ругается с неумелыми водителями на дороге. Чудом нам удается поставить машину всего в паре минут от узкой виа Улиссе Роччи и его ресторана.

«Веккья Перузиа» тот же, что и прежде. Великолепный стол с закусками стоит посреди маленького зала; красивое бледное лицо Франки — шеф-повара — выглядывает из кухни. Нас приветствует огромная женщина — знаменитая Наташа. Она быстро окидывает меня взглядом и сдержанно пожимает руку. Раймондо ведет меня в крошечный закуток на кухне рядом с посудомоечной машиной и разливает по бокалам белое вино. Мы поднимаем тост и пьем. И Раймондо снова подмигивает мне, как при Аннамарии: мол, у нас с тобой маленький заговор, а она ничего не знает. Он как школьник. Смеемся — мы снова довольные соучастники.