Сюзанна со смехом признала, что Ирен права: в раю надо следить за собой. Потом мы распрощались. Сюзанна ушла. Мы стояли и смотрели ей вслед. Потом медленно пошли к машине. Свен вел, а я сидела так тихо, что в конце концов он не выдержал:
— Сюзанна справится. Она сильная. Не волнуйся за нее, — сказал он, искоса взглянув на меня.
— Я не волнуюсь, но мне как-то не по себе, — ответила я.
Свен решил не углубляться в эту тему и завел разговор, о каком-то преступнике, про которого рассказывала Сюзанна. Благодаря усилиям известного адвоката парня освободили, хотя ни у кого не было сомнений в его виновности.
— Раньше преступники имели при себе ампулу с цианидом на случай ареста, теперь достаточно визитки престижного адвоката в кармане, — констатировал Свен.
Свен лег спать, а я все размышляла о том, что он сказал. Я думала о цианиде или каком-нибудь другом яде, когда обдумывала месть Бьёрну. Но выяснилось, что яд не так просто добыть. И в конце концов я пришла к выводу, что на самом деле не желаю Бьёрну смерти.
Конечно, он вел себя непростительно, но мама поступила еще хуже, когда мне не поверила. Мало того, она меня высмеяла. Пиковый Король по ночам шептал мне: «Жизнь за жизнь!», и я понимала, что он имеет в виду. Бьёрна надо было наказать. Еще один шаг на пути к цели. Он заслужил кару, и она должна соответствовать тяжести преступления. Он был хищником, но хищником мягким и пушистым. На той картине он был бы крысой, грызущей веревку.
Крыса и подала мне идею, как лучше всего наказать Бьёрна. Однажды мама прибежала из подвала бледная как полотно, крича, что видела там мышь. Грызуны вызывали у нее отвращение. Папа получил задание купить мышеловки и вскоре приволок целую кучу всяких старомодных устройств, в которые кладут кусочек сыра, и стоит мышке к нему подойти, как мышеловка захлопывается, разрубая ее тельце пополам. Мы проверили их вдвоем с папой: засунули внутрь кончик ножа и наблюдали, как она захлопывается. Я задумалась о том, умирает ли мышка сразу или нет, и можно ли прищемить себе палец, но на самом деле это было неважно. Главное, чтобы было больно, настолько больно, чтобы запомнилось на всю жизнь.
После моей болезни у нас в доме наступило перемирие. Вскоре папин офис перевели в Гётеборг, и ему пришлось проводить там всю неделю и приезжать домой только на выходные. Он не сразу согласился на такой вариант, но, насколько я поняла, в Гётеборге были проблемы, и папа был там жизненно необходим. Слово «безработный» вслух не произносилось, и никто не говорил, что в случае отказа папа потерял бы место, но сейчас я думаю, что так оно на самом деле и было: он просто побоялся сказать «нет». А вот мамина фирма, по иронии судьбы, процветала, и маму постоянно повышали. Она зарабатывала намного больше папы.
Папино отсутствие не пошло на пользу нашим с ней отношениям. Оставаясь наедине, мы старались не общаться. Мама задерживалась на работе допоздна, и меня это вполне устраивало. Вечеринки у нас дома прекратились, но теперь мама могла позвонить мне и сообщить, что задержится на работе, чтобы обсудить с коллегой срочные дела.
— Я приду домой в десять, — говорила она.
— Точно? — спрашивала я.
— Конечно, обещаю, в десять я буду дома, мы успеем выпить чаю и поболтать.
Я ждала, пока не пробьет десять. В половине одиннадцатого или в одиннадцать звонила Сигрид, или Леннарту, или Яну, и мне отвечали пьяные голоса на фоне смеха и криков. Когда подзывали маму, она брала трубку и лепетала:
— Я уже иду-у-у. Я тока… Ева… хи-хи-хи, прекрати, щекотно, я иду-у-у.
Я звонила ей два, три или даже четыре раза, и мама отвечала все более пьяным голосом. Когда она возвращалась, я уже спала. Утром она выглядела как обычно, только в ванной и спальне стоял запах перегара.
По вечерам в доме было до омерзения тихо. И хотя я всегда ненавидела шумные вечеринки и вечных гостей, за долгие годы привыкла к ним, и теперь мертвая тишина казалась неестественной. Я старалась шуметь сама: слушала свинг, Нэнси Уилсон, «Битлз», радио, старалась громче топать, когда шла на кухню или в туалет. Я закрывалась в своей комнате, включала все лампы и забиралась под одеяло, словно в утробу матери.
Иногда я разговаривала с ушами Бустера или статуэткой Девы Марии, изредка у меня оставался на ночь кто-нибудь из подруг, которым очень нравилось, что у нас так тихо и нет родителей, братьев и сестер. Мы делали уроки или читали. По большей части они рассказывали мне о своих проблемах, потому что сама я не осмеливалась осмеливалась откровенничать. Так у меня появилось много друзей. Они обрушивали на меня свои исповеди, используя как фильтр, в котором застревала вся грязь, и уходили, очистившись, прозрачные, как родниковая вода.
Часы тишины давали мне возможность углубить свои познания в математике. Учитель, обрадовавшись, что кто-то проявляет интерес к дробям и процентам, охотно давал мне дополнительные задания.
Однажды вечером я украшала дом к Рождеству. Ко мне должна была прийти подруга, а пока ее не было, я сходила в подвал за елочными игрушками и прочими безделушками, расставила повсюду гномиков и ангелочков, воткнула свечи в подсвечники, повесила звезду на окно. Когда подруга пришла, мы сели за уроки, и вдруг мама неожиданно рано вернулась домой.
— Ой, как здорово вы все украсили! Вот это да! — воскликнула она, опуская пакеты с продуктами на пол.
Мы вышли ей навстречу. Мама поздоровалась с моей подругой:
— Привет! Я мама Евы, как ты уже догадалась. Спасибо тебе, я уверена, это была твоя идея, ведь Ева совсем не интересуется домом! — И она махнула рукой в сторону гномов.
Я догадалась, что у нее какие-то проблемы, и тут же вспомнила, что потратила несколько недель впустую, размышляя о мести Бьёрну, вместо того чтобы действовать. После той злополучной вечеринки он у нас не появлялся, но как-то позвонил в поисках мамы, и я говорила с ним по телефону. Он спросил, как у меня дела, я ответила коротко, но вежливо. Но теперь перемирие закончилось, и пришло время войны.
Как завлечь мужчину в расставленную для него ловушку? Я могла размышлять на эту тему сколь угодно долго, но у меня не было никакого опыта общения с противоположным полом. Папа и Пиковый Король были единственными мужчинами, которые что-то значили для меня, и они любили меня такой, какая я есть, без всяких ухищрений с моей стороны. Но мои одноклассницы уже начали пользоваться косметикой и носить откровенные наряды. На уроках они шептались о какой-то новой лондонской моде, которой увлекалась и моя мама, и однажды одна из них пришла в школу с черными как сажа ресницами, синими тенями и челкой, закрывавшей один глаз. Наши мальчики ее, естественно, высмеяли, но через неделю у нее появился бойфренд из соседней школы. Доказательств этому не было, но слухи роились в классе, как мухи перед дождем, и все чувствовали, что вот-вот разразится буря. Кто-то из моих сверстников повзрослел раньше, кто-то еще оставался ребенком: нас можно было сравнить с ведром персиков, в котором есть зеленые, желтые, оранжевые и красные, но все еще покрытые нежным пушком.
Я находилась где-то на промежуточной стадии между зеленым и красным. Грудь у меня выросла, и месячные начались, хоть и не регулярные. Но в остальном я все еще оставалась ребенком, и этот контраст делал меня весьма привлекательной. Моим главным достоинством по-прежнему были пышные золотисто-рыжие волосы, но я редко распускала их, чаще, даже не расчесывая, собирала в хвост.
Как-то вечером я лежала в постели и спрашивала у ушей Бустера совета, как вдруг до меня дошло, что сам Бустер и есть ответ на мой вопрос. Какая разница, кого приманивать — мужчину или собаку? И тому и другому нравится вкусная еда, и тот и другой любят гулять без поводка и ластятся, если их потрепать за загривок. Если применить к Бьёрну ту же тактику, что и к Бустеру, результат будет примерно такой же. У меня больше не было необходимости тренироваться на пауках и улитках — я уже научилась управлять своим страхом и не боялась людей так сильно, как когда-то Бустера.