Она часто-часто заморгала:

— Вячек, ты что? Ты серьезно? — как-то так неуверенно переспросила Агния, ухватившись руками за его плечи.

— А че такое? — хмыкнул он, наслаждаясь тем, что гладил пальцами ее лицо, обводя каждую впадинку и выступ.

— Вячек, но ЭТО — ДОМ! Кто дом дарит на день рождения? — Бусинка все еще моргала.

Павда, может и потому, что он сейчас балдел, гладя пальцем ее ресницы.

— Я, — вполне доступно, вроде бы, объяснил он очевидное. И поднялся, потянув Бусинку за собой. Одернул ее футболку. — А теперь насчет кухни. Если подумать, я таки дико голодный, — он подмигнул ей.

Все еще частично очумевшая малышка, попыталась кое-как пригладить волосы и достала штаны из сумки, стоящей у угла кровати. Повертела их в руках. Зыркнула в сторону двери в ванную. Но ничего не сказала, блин. А он дурак, не сразу понял.

— Да, я сейчас что-то нагрею… — кивнула Агния, начав одеваться.

Вячеслав вздохнул, подошел, обнял ее со спины и жадно вдохнул. Поцеловал в затылок:

— Не парься, малышка. Че я, не в состоянии нам яичницы пожарить? Иди в душ.

— Вячек…

Кажется, она сомневалась в его кулинарных способностях. Ну, он на место шеф-повара своего ресторана и не метил по ходу. Но с яичницей точно справится. Дело нехитрое. Да и не всегда у него был ресторан или деньги, чтоб купить еду. Сколько они с Федотом сами перебивались.

— Давай, давай, — он настойчиво подтолкнул замершую Бусинку. — Если че, я еще и Федота поднапрягу. Он картошку хорошо жарит, кстати, получше меня, это факт.

Лысый сначала решил, что таки недоспал. Даже глаза потер, на всякий случай. Он, конечно, мало спал за последние сутки, дежуря по очереди с Федотом. Но из-за этого ли не врубался, что творится на кухне?

Вячеслав Генрихович, в джинсах и расстегнутой рубашке, что-то негромко рассказывал Федоту. При этом, стоял Боров спиной к Лысому. У плиты. И жарил что-то. Судя по звуку шипящего масла и запаху — яичницу. Федот слушал, периодически уточняя что-то «по движению и обороту», смысла в чем Лысый вообще не улавливал. И резал хлеб.

Агнии нигде видно не было.

— Ну, че пялишься, Лысый? Заходи, завтракать будешь?

Затылком Боруцкий его учуял, что ли?

— Эм… Вячеслав Генрихович, — Лысый переступил с ноги на ногу. — Того, может в ресторан сгонять? Я быстро. Честное слово. За полчаса обернусь… Чего вы это… Ну…

Боруцкий обернулся, глянул на него так… Ну, в общем, Лысый себя совсем тупым почувствовал от этого взгляда. А потом Вячеслав Генрихович усмехнулся. Взял одну тарелку и осторожно выложил на ту порцию яичницы:

— Придурок ты, Лысый, — незлобно поддел он. — Но есть шанс, что и до тебя что-то допрет когда-нибудь. На хера тебе тот ресторан сейчас? Садись, — Боруцкий кивнул головой в сторону подоконника.

Федот только хмыкнул, наблюдая за ними. А Вячеслав Генрихович, заставив Лысого совсем растеряться и почувствовать себя не к месту, повернулся к лестнице. Лысый только сейчас заметил, что по ступенькам спускается Агния. И волосы у нее мокрые.

Боруцкий так улыбнулся девчонке, что Лысый решил на участок в окне посмотреть. Он, конечно, уже допер, что никакая она ему не крестница. Не охраняют так крестниц, как Боров потребовал от него охранять Агнию, когда утром из постели поднял. Разве что жен или детей. А она ему дочкой точно не была. Но Вове все равно как-то не по себе было.

— Лысый, ты не голодный или че? — это уже Федот его окликнул. — Возьми и колбасу порежь.

Вова скосил глаза через плечо, проверяя обстановку: Агния сидела на одной из двух табуреток, совсем близко к Борову, ела с той самой тарелки, на которую Вячеслав Генрихович перед ее приходом еду накладывал, и следила за тем, что Боруцкий делает. А он, собственно, вместе с Федотом продолжал готовить.

Вячеслав смотрел на дисплей своего телефона, где мигал значок сообщения. Оно пришло от номера, который мог активироваться только при определенном условии. Входящий вызов, четыре гудка. Подтверждение человека, которого он нашел для Соболева, чтобы все «подчистить». Картов мертв. Теперь надо позвонить Никольскому, чтобы тот Соболю отчитался…

— Что-то случилось? — Бусинка, стоящая у старой плиты, потому что ей вдруг показалось безумно важным приготовить блинов, неуверенно глянула через плечо в сторону Вячеслава.

— Нет, малышка. Мелочи. Федот насчет приема товаров в магазине уточняет.

Его жена кивнула и вернулась к своему занятию, тихо ворча, что совершенно разучилась управляться с блинами.

Вячеслав хрустнул суставами пальцев, ощущая себя абсолютно беспомощным, что было довольно паскудным чувством. Вышел в коридор, но так, чтоб продолжать видеть Бусинку, и набрал номер Бориса.

— Все. Готов, — сообщил он, как только Никольский поднял трубку.

С первым покончено. Теперь черед его шага. Начало расплаты Шамалко. И осознание этого было довольно приятным. Он ждал и предвкушал тот момент, когда доберется до этой твари…

Малышка на кухне вдруг раздраженно подхватила сковородку с плиты, резкими движениями собрала лопаткой блин и выбросила в мусор. Так же резко кинула сковороду назад, на конфорку. Так, что по квартире разнесся грохот. Выключила газ и уперлась руками в стол, чуть покачиваясь.

Боруцкий с силой вдавил кулак в стену, глядя на это.

Он не знал, что делать и как помочь своей Бусинке. Вячеслав наблюдал едва ли не за каждым ее шагом, за каждым вздохом. Видел, как его девочка старается, замечал каждое усилие, прилагаемое ею, чтобы побороть уже даже не тягу к наркотикам, а полное безразличие, овладевшее ею в последние недели. Она могла часами сидеть на одном месте и смотреть в стену, не реагируя ни на что вокруг. Словно не слышала звуков, не видела ничего. А потом вдруг вскакивала и начинала лихорадочно носиться по квартире, что-то готовить, перекладывать, убирать. И Вячеслав, если честно, не мог бы сказать, что рад хоть какому-то из этих ее сменяющихся периодов. Потому что, когда апатия вроде бы пасовала перед оживлением — он не мог смотреть в глаза своей Бусинке. Не имел сил видеть тот стыд и отвращение к самой себе, которое она испытывала.

Он старался, искал слова, пытался привести ей железобетонные доводы в том, что уж кто-то, а Бусинка меньше всех виновата в том, что с ней сделала эта сволочь. Агния же в ответ улыбалась губами, кивала, но не смотрела ему в глаза. Однако что просто убивало Вячеслава — Агния стала избегать его прикосновений. Даже от купаний пыталась увильнуть, малейшего контакта чуралась. И только во сне, как и прежде, как это было всегда, чуть ли не полностью взбиралась на него. Это было единственным, в чем ему удавалось черпать силы и выдержку. Что давало хоть какую-то надежду.

Поначалу у него сердце застыло, когда она в первый раз дернулась, попытавшись вывернуться из его объятий. Тогда он решил, что теперь, полностью избавившись от дурмана наркоты, оправившись от шока после его «воскрешения» — малышка в полной мере осознала, что именно перенесла по его вине, что с ней сотворили из-за Вячеслава. И что он мог ей на такое сказать? Как искупить такую вину?

Но малышка нашла способ заставить Вячеслава чувствовать себя еще паршивей. Просто убила наповал. Оказывается, призналась она ему, Бусинка себя считала отвратительной и грязной после всего, что Шамалко с ней сделал. За то, что сейчас не могла полностью избавиться от последствий своей зависимости, хоть и прилагала столько усилий.

Он не ждал, конечно (хоть и надеялся глубоко внутри, что они этот вопрос еще в поезде уладили), что сумеет ее в два счета убедить в нелепости подобных идей. Говорил, объяснял, обнимал, удерживая рядом. Даже орал, чего уж там. Срывался и кричал, пытаясь доказать, донести, убедить свою девочку. Наглядно аргументировал, какой он сам гад, насколько виноват перед нею. А Агния только слабо и невесело улыбалась уголками губ, шепча: «люблю тебя». И позволяла себя обнимать. Даже сама уже пару раз шла ему навстречу, прижималась крепко-крепко, словно впитывала силу и тепло тела Вячеслава. И все равно, он чувствовал, что внутри у любимой нет мира. Нет покоя. Даже четкой уверенности в себе, в том, что делает — что всегда отличало Агнию, по ходу, нет.