— Дорогая, в самом деле, не хочешь ли ты заставить меня поверить в то, что человек может превращаться в зверя, выскакивать в полночь из постели и отправляться на охоту, затем возвращаться утром и, как обычно, идти на работу?

— Именно, — серьезно кивнула Мэри Лу. — Волки, как ты знаешь, почти всегда охотятся стаями, а тут одинокий и невероятно хитрый волк многие месяцы не давал покоя целой округе. Он убивал овец и собак, загрыз двух маленьких детей. Затем он убил старуху. Ее нашли с перекушенным горлом, но, как выяснилось, она была изнасилована; это заставило предположить, что загрызший ее волк — оборотень. Наконец он напал на дровосека, и тот ранил его топором в плечо. На другой день неожиданно умер деревенский дурачок, и когда его тело стали готовить к погребению, оказалось, что он умер от потери крови, и на его плече, в том самом месте, куда дровосек ударил волка, зияла огромная рана. Больше в той деревне не загрызали ни овец, ни людей. Поэтому всем стало совершенно ясно, что именно он был волком-оборотнем.

Ричард секунду задумчиво смотрел на нее.

— Конечно, человек мог совершить все это и не меняя своего обличия, — сказал он. — Если укушенный бешеной собакой человек заболевает водобоязнью, он лает, воет, скрежещет зубами и ведет себя, как настоящий пес. Более того, больной действительно верит в это. Ликантропия, которой, похоже, страдал бедняга, может быть заболеванием такого же рода.

Мэри Лу пожала плечами и встала.

— Что ж, раз ты не веришь мне, я умываю руки. Я исчерпала все свои аргументы и пойду лучше распоряжусь насчет ужина.

Когда за ней закрылась дверь, герцог спокойно проговорил:

— Это возможное объяснение, Ричард, но в судебных архивах любой страны имеется масса свидетельств, что подобные случаи действительно время от времени происходят. Облик, принимаемый оборотнями, конечно, разный. В Греции это, как правило, кабаны, в Африке — гиены и леопарды, в Китае — лисы, в Индии — тигры, а в Египте — шакалы. Но даже в доброй старой Англии, в Суррее, я могу познакомить вас со своим другом, который давно занимается лечебной практикой среди сельских жителей и который может поклясться, что старики-фермеры твердо верят в способность некоторых людей превращаться в зайцев, особенно в определенные лунные фазы.

— Но если вы в самом деле верите в подобную фантастику, — немного мрачно улыбнулся Ричард, — тогда вы, возможно сумеете найти разумное объяснение.

— Несомненно, — ответил де Ришло. Он поднялся из кресла и вновь принялся, расхаживая взад и вперед по лежавшему перед камином мягкому персидскому ковру, излагать эзотерическое учение, с которым познакомил Рэкса две ночи назад.

Саймон и Ричард молча выслушали повествование об извечной, скрытой от человеческих глаз борьбе между силами света и тьмы. Затем Ричард, впервые за этот вечер, с неподдельным интересом воскликнул:

— Я уверен, что вы проповедуете манихейскую ересь. Именно манихеи верили в два начала: свет и тьму и в три момента: прошлое, настоящее и будущее. Они учили, что в прошлом свет и тьма существовали раздельно; затем тьма вторглась в свет и смешалась с ним, сотворив настоящее, и весь этот мир, где добру сопутствует зло. Они также считали, что эстетизм способствует освобождению света, заключенного в человеческом теле, а в отдаленном будущем свет и тьма вновь будут отделены друг от друга.

Худое лицо де Ришло осветила улыбка.

— Совершенно верно, друг мой. Фундамент этого учения, конечно, куда более древний и восходит, самое раннее, к доегипетским временам, и перс Мани всего лишь был первым, кто разгласил ревностно хранимую тайну всему миру.

— Одно время оно серьезно соперничало с христианством.

— Да, — включился в разговор Саймон, — и выжило, несмотря на ужасные преследования со стороны христиан. Мани был распят на кресте через двести с небольшим лет после Христа, запретив последователям обращать людей в свою веру. Однако учение все же тайно распространялось. Ему следовали альбигойцы в двенадцатом веке в Южной Франции. Затем, когда их уничтожили, оно перекинулось в Богемию и пышно расцвело там в тринадцатом веке, почти через тысячу лет после смерти Мани. Некоторые секты исповедовали его вплоть до сороковых годов прошлого века, и даже в наши дни многие считают его единственной истинной религией.

— Да, я могу это понять, — согласился Ричард. — Но одно дело — рассуждать о попытках великих философов, основателей брахманизма, буддизма и таоизма преодолеть рамки религии личного божества и слиться с праной, светом и вечным потоком жизни, а совершенно другое — заставить себя поверить в вервольфов и ведьм.

— Это всего лишь примеры проявления сверхъестественного зла, — возразил де Ришло. — Аналогично появление стигмат на теле исключительно набожных людей можно рассматривать как свидетельство сверхъестественного добра. Выдающиеся хирурги, исследовавшие стигматы, неоднократно подтверждали их подлинность. А ведь стигматы — это не что иное как изменение плоти святых, стремящихся достигнуть высшей формы бытия — Господа Иисуса Христа. Что же удивительного в том, что низменные натуры с помощью сил тьмы изменяют свою человеческую оболочку на звериную? Кстати, такое изменение всегда носит лишь временный характер, — после смерти оборотни всегда принимают человеческий облик. То, что вы называете сумасшествием, является лишь разновидностью бесовской одержимости, которой страдают эти несчастные люди. Никто, знакомый с достаточным количеством литературы по этому вопросу, не может поставить под сомнение многочисленные случаи подобных перевоплощений.

— Возможно, — неохотно согласился Ричард. — Но, я уверен, подавляющее большинство этих свидетельств — многовековой давности, и к ним наверняка примешалось немалое количество всякого рода суеверий и небылиц. В дебрях Сибири или в джунглях Индии вера в такие легенды вполне может побудить к действиям какое-нибудь несчастное создание. Но вы не сможете привести ни одного примера, случившегося в наше время в цивилизованной стране и документально подтвержденного.

— Неужели? — мрачно рассмеялся де Ришло. — А не помните ли вы случай, произошедший в Уттенхейме около Страсбурга? Фермеры жаловались на одинокого волка, в течение многих недель досаждавшего им. Местный егерь сумел выследить зверя. Волк атаковал егеря, и тот одним выстрелом убил его. Однако там, где должен был лежать звериный труп, охотник, к своему ужасу, обнаружил мертвое тело местного юноши. Беднягу обвинили в убийстве, но он поклялся всеми святыми, что стрелял в волка, и все окрестное население свидетельствовало в пользу обвиняемого, заявляя, что погибший неоднократно хвастался своей способностью превращаться в зверя.

— Это история XV или XVI века? — с легкой иронией спросил Ричард.

— Вовсе нет. Она произошла в ноябре 1925 года.

Де Ришло еще довольно долго расхаживал взад и вперед по комнате, терпеливо отвечая на вопросы Ричарда, и, когда Мэри Лу вернулась, из глаз Ричарда исчезло то ироничное выражение, которое совсем недавно искрилось в них.

Было уже восемь часов. Сгущались сумерки, и очертания деревьев в саду начинали сливаться в однородную темную массу. Однако друзья чувствовали себя бодрыми и внимательными, как солдаты перед боем. Долгая беседа, казалось, помогла всем яснее осознать ситуацию, в которой они находились, и укрепила их доверие друг к другу, что являлось, как они понимали, их главным оружием в предстоящей схватке.

Мэри Лу предложила всем пройти в столовую, где уже был накрыт стол. Ужин прошел в сосредоточенном молчании. Лишь однажды герцог обратился к Ричарду:

— Я думаю, самое подходящее место для моих экспериментов — это библиотека; мне потребуется большой кувшин с водой, несколько стаканов и фрукты.

— Конечно, — согласился Ричард и взглянул на дворецкого. — Прошу вас, Малэн, позаботьтесь обо всем, пожалуйста.

Затем он проинструктировал дворецкого относительно поведения слуг ближайшей ночью. В знак понимания Малэн молча склонил голову, и, глядя на вежливое и невозмутимое выражение его лица, невозможно было предположить, что через полчаса, после того, как Ричард многозначительно пожелал ему спокойной ночи, он в беседе с экономкой высказал, заговорщически подмигнув ей, свое мнение о намерениях господ: