С этими словами Кирилыч вновь распахнул дверь «склада хозяйственного инвентаря». Помимо воли я отпрыгнул назад… и тут же нервно хохотнул. Действительно, инвентарь. И каморка-то крошечная, три на четыре метра. Никаких вам уховёрток, светящихся мхов. Никакого коридора, где бродит чудовище, дышащее вечностью,и прочего пугающего добра. Вернее, зла. Только носилки, лопаты, мётлы да тачка без колеса.

Я мотнул головой:

— Запирай.

Игнатьев закрыл дверь, повесил замок. На свёрток у меня под мышкой он старался не смотреть. Но время от времени помимо воли косил-таки глазом.

— Хочешь взглянуть?

— Нет. — Он замотал головой, словно эпилептик. — И тебе не советую. Лучше было вообще её не трогать. Если высшие проведают, что Кодекс у тебя, я за твою жизнь и мышиного трупика не дам. — Кирилыч помолчал и добавил: — Меня ведь, Родя, даже не столько за Председательницу пытали, сколько за эту книгу. Хотели, чтоб отдал. А я, дурак, молчал. Думал, она мне власть дарует. Да только ни черта она не дарует. Зато отнимает многое. Почти все.

— Это действительно подлинник Книги Рафли?

— Копия, конечно. Даже не первая. Но ценность её от этого ничуть не меньше. И вред тоже. Зачем она тебе… — Кирилыч пожевал губами и выдавил, как пощёчину отвесил: — …человечек?

— Не грузись чужими проблемами, старый. Обещаю вскорости вернуть твою прелес-с-сть.

— Да чего там, — отмахнулся Игнатьев. — Это ты не грузись, тёзка. Книга ко мне сама вернётся. Не в первый раз.

— Что?

— Она меня выбрала, Родя. Признала владельцем. А может, хранителем. И вернётся всё равно. С тобой или, — он гаденько хихикнул, — без тебя.

— Типун тебе на язык, кровосос, — пробормотал я.

Весила Книга Рафли килограмма три. Как я уже упоминал, обложена она была плоскими черепашьими панцирями. Панцири скреплялись между собой медными кольцами. На кольцах имелись насечки, но такие мелкие, что я и в лупу не смог разобрать, письмена это, рисунки или просто орнамент. Страницы выглядели как пергаментные; все проложены тонкими листами материала вроде слюды. От раскрытия книгу оберегали два хитрых, тоже медных, замочка. Думаю, при желании сломать их не составило бы труда.

Соблазн полистать одну из знаменитых отречённых книгбыл, конечно, огромным. Не исключено, что именно этот манускрипт входил в пропавшую библиотеку Ивана Грозного. Что именно в нём безумный царь видел лица или имена бояр, которых считал заговорщиками, посягающими на его власть. Разумеется, то не было правдой ни на йоту.

Если Книгу Рафли впрямь написал Чернобог, каждый знак в ней, каждая точка, каждая виньетка на миниатюрах была пропитана ложью. Достоверной, как самая чистая правда, убедительной — и от этого ещё более страшной — ложью.

Что текст? Даже переплёт её таил в себе угрозу. С первого взгляда на него создавалось ощущение: роговые пластины на черепашьих панцирях располагаются таким образом, что узор непременно что-то означает. Казалось, стоит внимательно посмотреть на него минуту-другую, и откроется некий тайный код. Но минуты шли, код не открывался, увиденные образы через мгновение оборачивались обыкновенным переплетением линий. Зато росло какое-то тупое раздражение. Появлялось острейшее желание того, чтобы вот сейчас кто-нибудь вошёл, помешал изучать не поддающиеся расшифровке узоры. И тогда-то, в конце концов, нашлось бы на ком сорвать злобу.

Поймав себя на этой гадостной мысли в очередной раз, я ругнулся, набросил на проклятый манускрипт мешковину, перевязал шпагатом и сунул свёрток в оружейный сейф.

Раздражение, однако, не прошло.

Не знаю, как у других, а у меня для успокоения нервов имеется надёжнейшее средство. Нужно заняться снаряжением боеприпасов и уходом за оружием.

Первым делом я поправил на оселке ножи, топорик и казацкую шашку. Вообще-то шашка — почти идеальное оружие для ближнего боя. Тело низшего упыря сравнительно некрепко. Рассечь его от шеи до седалища или смахнуть голову сможет и подросток. Но в тесных помещениях и подвалах, где приходится орудовать чаще всего, длинный клинок оказывается скорее обузой. Поэтому с некоторой поры я переключился на кинжалы.

Их у меня два, оба выкованы на заказ из зубьев старинной бороны. У них тридцатисантиметровые лезвия; слегка загнутые, отточенные с обеих сторон концы; крепкие овальные гарды и рукоятки из лосиного рога. Гвозди ими рубить, может, и нельзя, но конечности у кровососов отсекаются без проблем. И черепа пробиваются как тыквы. Проверено.

Покончив с холодным оружием, я взялся за огнестрельное. Сначала почистил старый двуствольный обрез «тулки», потом «моссберг», оба зарядил. Семьи у меня нет, поэтому ружья держу с патронами в стволах. Привычка хоть и грубо нарушающая технику безопасности, но для моей профессии чрезвычайно полезная.

На сладкое взялся за любимый процесс изготовления пуль. Классическая пуля «федерал» для помпового ружья свинцовая, я же использую сплав. Семьдесят процентов свинца и тридцать серебра. Конечно, заряд обыкновенной свинцовой картечи, угодивший в голову или грудь, не оставляет кровососу ни единого шанса дождаться следующего заката. Однако «сержанты» дьявольски быстры. Далеко не всегда удаётся попасть, куда хотелось бы. И тут-то серебро в бое-припасе оказывается тем волшебным семечком, что запускает реакцию испарения упыря.

Только мне и этого мало. Сердцевину пуль я начиняю ртутью. Вот уж это для упырей — полный напалм! Хуже термоядерного удара. Грамм ртути способен заменить полкило серебра — и этим все сказано.

Через полчаса дело было сделано. Фирменные снаряды «нарцисс» для вас и ваших ночных кошмаров! Попав в цель, пуля раскроется как цветок (отсюда название), ртуть выплеснется, а кровосос, получивший гостинец, молниеносно превратится в пар. Во всяком случае, любой низший упырь — точно. Сохранится ли эффект при попадании в патриарха, мне предстояло выяснить очень скоро.

Отлив двадцать пять «нарциссов», я решил, что пока достаточно.

Как и следовало ожидать, нервы за время работы пришли в порядок. Чтобы окончательно вернуть себе доброе расположение духа, я затопил баню и позвонил так странно смотревшей на меня давеча разведёнке Лилии.

— Привет, цветочек, — сказал я, когда Лиля взяла трубку. — Спорим на коробку шампузо, что тебе безумно хочется этой ночью посмотреть на звёзды в мой телескоп?

— Продул, — сухо ответила Лиля. — Выигрыш заберу завтра.

В трубке издевательски захохотали короткие гудки.

Вздыхая, я отправился в гараж. Нужно было сгонять за уважаемой мною «Столичной», пока не закрылся алкомаркет. И за проигранным шампанским. Лиля любит полусладкое. Как все они. Как все эти разведёнки, одиночки и просто несчастные в браке женщины. С прочими мне почему-то никогда не везло.

По пути я набрал на мобильнике номер, который оставила Вера Рыкова.

— Слушаю, — ответила она почти сразу.

— Любишь полусладкое шампанское, красавица?

— Терпеть не могу.

— А водку?

— Безусловно, да.

— «Столичная» завода «Кристалл», — сказал я. — Холодная. А ещё баня, жаркая. Гитара… ну, немножко расстроенная. И я. Сама знаешь какой.

— Жди, — сказала она.

Разбудил меня телефон. Звякнул, вырвал из сна — и затих, зараза. Было без четырёх минут час ночи. Час! Егип-петские казни!

Голова, как ни странно, была ясная. Глаза, конечно, слипались. Спал я от силы двадцать минут. До водки со щами мы так и не добрались. Как и до гитары. Сразу из бани под одной махровой простынёй отправились в спальню. Разумеется, жалеть о пропущенном ужине я не помышлял.

Я погладил тёплое Верино плечо, не удержался и повёл ладонь дальше.

Телефон опять забренчал. Ругнувшись сквозь зубы, я схватил трубку, зашипел сердито:

— Слушаю, блин!

— Это я тебя слушаю, блин!

Меня продрало до самой селезёнки. Пот мгновенно выступил по всему телу, точно прессом выдавили. Голос полковника Рыкова, чья драгоценная половина, голая как младенчик, дрыхла рядышком со мной, перепутать с любым другим было воистину невозможно. Фамилия ему подходила идеально.