Неторопливый поворот, и я оказываюсь над рекой. Тёмный бег осенних вод скован гранитом набережных, человеческие огни отражаются в своевольной глади наряду с сиянием иных миров и нездешних чар. Текущая вода, дорога старых сказаний. Я опускаюсь почти к самой поверхности, вижу своё отражение. Тело птицы, сменяемое раскинувшей руки девушкой в просторной футболке, сменяемое совой, сменяемое чем-то ещё… Резкими взмахами крыльев карабкаюсь по пластам не-реальности. Один, второй, третий, потом сразу седьмой, нырок вниз, и вот я уже лечу над рекой в мире чистого волшебства.

Напитанные силой воды плавно текут среди высоких, древних, как само время, лесов. Чужое небо… Если бы ты мог это видеть, братик, ты бы не стал больше шутить о земной луне! А воздух? Разлитая в осенней свежести магия, и каждый вздох — точно глоток силы, и каждое движение отзывается томительной радостью!

Глаза не видят человеческих красок, но разве доступны людям те цвета, что можно найти здесь? Тёмный, окутанный ночью пожар осенних клёнов. В листьях деревьев живёт огненная стихия, в непостижимой гармонии с силой земли, наполняющей ветви и корни. Пламя над водами: золото, багрянец, медовая, солнечная тягучесть янтаря.

Зов подгоняет, заставляя свернуть и, сложив крылья, устремиться к почтительно расступающимся стволам. Закладываю круг, постепенно снижаясь. Прогалина — точно зал, сплетённый из поцелованных пожаром ветвей.

Уоу-х. Похоже, я опоздала.

Опять.

Звёзды и листья обнялись в танце, оседая на медяных травах, на гривах коней, на плащах всадников. Тревожные всплески музыки и похожий на переливы арфы смех. Хищное предвкушение в воздухе. Моё сердце болезненно замирает, затем несётся вскачь.

Скакуны, чьи серебряные копыта нервно переступают по колдовским травам, прекрасны. Сотканное из света и тени сочетание хрупкого изящества арабской породы с силой и мощью першеронов. Гривы молочного тумана, глаза, в которых мерцают звёзды, — это не кони, это платоновские идеи, воплощающие самое прекрасное в лошади.

Псы, ластящиеся к ногам хозяев, несут отголосок стремительности, даже застыв в ожидании. Серебряный полумесяц мерцает на их лбах как знак чистоты породы, умные глаза впитали в себя лунный свет. Нет дичи, что скрыла бы свои следы от гончей теней. Нет добычи, что смогла бы противостоять слаженной атаке такой стаи.

Хищные птицы восседают на руках царственных всадников. Всадников… Есть ли слова, чтобы описать этих существ? Линии их тонких лиц и узких плеч, варварскую пышность их одеяний и утончённую сдержанность драгоценных камней? Сила течёт сквозь дивные тела, наполняя их магией, как воздух наполняет флейту музыкой. Глаза сияют внутренним волшебством, чем-то ещё, более неуловимым, и чуждым, и прекрасным.

Прежде всего — прекрасным. По спирали огибая звенящих музыкой и чарами высоких фейри, я как никогда чётко понимаю, что нигде больше я не увижу ничего чудеснее Королевской Охоты. Первобытная сила ритмично бьётся в воздухе, подобно древнему сердцу, подобно смене сезонов, подобно зарождению миров.

Знаю, что нет в моей жизни действа, настолько исполненного смыслом, и сотворением, и памятью.

И больше всего на свете я хочу оказаться как можно дальше от этого чуда.

Силы могут вернуться к истокам мира, и я ничуть не буду против. Предназначение пусть предсказывает судьбу самому себе, если уж больше нечем заняться. А серая неясыть по имени Дарья хочет домой. К пледу, к книжкам и другу-компьютеру. К брату, который не смотрел бы на неё, точно на липкую, дурно пахнущую субстанцию, непонятно как оказавшуюся под его ботинком.

Жаль, что моё мнение на этот счёт никого не интересует.

Дама Аламандин изящно поднимает затянутую в охотничью перчатку руку, и я приземляюсь на её запястье, несколько раз бью крыльями, чтобы удержать равновесие. Зов вспыхивает последней вспышкой боли и исчезает, растворяясь в глубинах моего тела. До следующего раза.

— Ты опоздала, — серебристым голосом говорит хозяйка, легко касаясь перьев на моей спине. — Опять.

Я разворачиваю голову так, как это умеют только совы — почти на сто восемьдесят градусов. Она в последний момент успевает отдёрнуть пальцы, и мой клюв щёлкает вхолостую. Послушной и воспитанной зверушкой я не была никогда.

Аламандин смеётся, запрокидывая увенчанную тяжёлой причёской голову, и в воздухе раскалённым золотом растекается её искреннее веселье. Волосы моей хозяйки темны, а кожа столь светла, что кажется почти прозрачной. Тонкие жилки вен чуть ли не сияют пульсирующей в них магией, создавая вокруг неё ореол обманчивой хрупкости. Раскосые глаза её цвета камня, который дал ей внешнее имя, но из драгоценностей моя госпожа предпочитает прозрачные, исполненные внутреннего света слезинки, бриллиантов.

Хозяйка моя не принадлежит к высшей знати: единственный титул Аламандин — рыцарство, пожалованное ей в последней крупной войне. Не знаю, за что именно: это было за несколько столетий до моего рождения, а вопросами я себя не особенно утруждаю. Честно говоря, мне просто страшно их задавать. Сила дамы Аламандин сосредоточена в основном вокруг трав и растений, хотя она так же изумительно умеет работать с кристаллами. При дворе моя госпожа считается негласным специалистом по зельям и наркотикам, изменяющим сознание и пленяющим разум иллюзиями. Не хочу думать, как именно её умения можно превратить в оружие массового уничтожения. И того, что мелькало в интригах и дуэлях двора, более чем достаточно. Если бы высокую даму не забавляли мои попытки бунтовать, она давно бы могла убедить меня в чём угодно и добиться сколь угодно рабской покорности. Однако же метанья глупого птенца почему-то развлекают госпожу, а фейри мало что ценят превыше возможности развеять скуку. И мне предоставлена иллюзия свободы.

Относительной, разумеется. Время от времени поводок дёргают и смотрят, как я бьюсь в затягивающейся всё туже и туже удавке. Вот, например, сегодня…

— Его высочество изволит быть хмурым в эту прекраснейшую из ночей, — раздаётся сдержанный, чуть хрипловатый голос, от которого перья на моей спине встают дыбом. Причём отнюдь не от страха. Сэр Шерессан, Властелин Дальних Ветров (чем бы они, эти ветра, ни отличались от всех остальных сквозняков), оказывает подобное воздействие на женщин. Вне зависимости от того, в каком физическом теле они в данный момент обитают.

— Настроения принца легки, точно Туман на перевалах. — Дама Аламандин не поворачивается к нобилю, держащему на запястье беркута, но даже затылком своим умудряется передать впечатление, что уж она-то знает и чем вызвана хандра его высочества, и как использовать её к собственной выгоде. — Они мерцают и изменяются. Но горы остаются прежними.

— Ветер подтачивает даже горы.

— Но воля короля остаётся неизменной.

— Воля короля остаётся неизменно исполненной.

— Разве я сказала иначе?

Хозяйка игриво щёлкает меня по клюву, ведёт рукой. Моя голова поворачивается вслед за кончиками её пальцев, описывая почти полный круг. Снова пытаюсь цапнуть, промахиваюсь, получаю ещё один щелчок. Губы моей госпожи изгибаются в улыбке. На мгновение мелькают клыки, слишком тонкие и острые, чтобы принадлежать примату.

Интере-есный диалог. Что же я пропустила на этот раз? И вообще, по какому поводу назначена охота? До Самейна и осеннего выезда в мир смертных ещё две недели, да и не похоже это сборище на официальное Деяние Силы. Раз сам король отсутствует, речь идёт не о великой магии, а о рутинной перетасовке энергий. В то же время подслушанный разговор наводит на размышления о более… политической подоплёке.

Я выпрямляюсь на руке госпожи и, игнорируя дальнейшие подначки, вращаю головой, оглядывая высокое собрание. Королевская семья представлена лишь младшим принцем, золотокожим юношей с рассыпанными по чёрным доспехам волосами цвета снега. Рядом, придерживая нетерпеливых коней, застыли королевские рыцари, вежливой такой стеной отделяя его высочество от остальной свиты. Принц не выглядит хмурым. Скорее задумчивым, непроницаемым и очень одиноким. Но мало ли каким он кажется? Я готова признать, что благородные фэйри куда более поднаторели в чтении себе подобных, нежели едва оперившийся совёнок.