Холод немного ослабил хватку. Рагнхильд стало чуть легче. Но порой за звуками копыт и колёс ей мерещился бесплотный голос: «Ты думаешь, это — спасение? Не радуйся раньше времени. Мы сломим тебя!» Из-за дуги кожаного фордека, накрывшего пассажиров, словно раковина, на миг показался чей-то прозрачный лик с острыми глазами-звёздами, взглянув из стылого воздуха в лицо жертвы.

Заставив себя забыть о приличиях, Гертье обнял девушку за плечи, чуть прижав к себе, чтобы ей стало немного теплее.

— Мой дом совсем недалеко, скоро приедем. Постель, ужин… вино, если захотите. Когда оттаете — скажете, кто вы и куда вас отвезти. Не бойтесь, мы — порядочные люди.

— О да! — важно фыркнул Бабель, потирая нос. — Мы — джентльмены!

— Мой милый джентльмен, мы будем спать на полу. Тюфяки и покрывала возьмём у консьержа.

— Если даст. Мне так и кажется, что он обложился всеми тюфяками, сколько у него есть.

— Думаю, уступит на ночь… по талеру за штуку. И вот ещё — войди к нему и отвлеки внимание. Мне всё равно, что старикан думает о нас, но репутация сьорэнн не может быть запятнана ни в коем случае. Она войдёт и выйдет незамеченной, и так будет, даже если ради этого тебе придётся отречься от пьянства, а мне — от наследства.

— Вот так оказия! — Кефас задумчиво поковырял плотно утоптанный снег наконечником трости. — А ведь мы почти настигли её. И вдруг… словно улетела, Не думаю, что сейчас она способна быстро двигаться.

Гереон осматривал улицу с того места, где обрывался след. Девушка не могла исчезнуть, не оставив никаких примет. Скажем, отпечатки башмачков. На снегу, прорезанном ободьями тележных колёс и смятом литыми каучуковыми шинами фиакров, виднелись оттиски подошв и каблуков, осели и твёрдо запечатлелись запахи. Гереон втянул едва ощутимый кисловатый дух крепко выделанной воловьей и козлиной кожи, шерстяной аромат отлично промытого и окрашенного сукна, стальной привкус обувных подковок и железо конских подков.

— Уехала в экипаже. Она остановилась здесь, — указал Гереон тростью. — Кто-то приблизился к ней, она повернулась… Некоторое время они беседовали, затем вместе пошли к проходу между сугробами. И отправились в ту сторону, — трость показала на северо-восток.

Кефас провёл глазами по траектории, описанной тростью Гереона, принюхиваясь и присматриваясь.

— Её увёз мужчина, — уточнил он, поразмыслив. — Молодой; он немного надушён опопанаксом… духи из камеди, слышишь? А экипаж был наёмный.

Вскоре они встретили пустой фиакр, ехавший с полуночной окраины к главным островам города. Извозчик остановил коня в надежде, что щегольски одетым господам потребуется экипаж, но двое в жемчужно-сером с обеих сторон заглянули в двуколку, пошевелили тростями под сиденьем, молча обменялись взглядами, и потом младший из них заговорил:

— Ты возил девушку и парня. Только что, не более получаса тому назад. Куда ты их отвёз, где высадил?

— Запамятовал, — усмехнулся в ответ извозчик.

Кто знает, зачем они разыскивают парня и девчонку? Откуда им стало известно, что те двое встретились и укатили вместе?.. Девица может оказаться улизнувшей из родного дома; договорилась сбежать с милым — а её дружок сердечный нарочно петлял по Маэну и морочил голову извозчику, чтобы в условленное время как бы случайно подхватить свою пассию на улице. Если их поймают — вроде сговора и не было, а кучер — свидетель. Или окажется, что она — служанка, утащила из ларца хозяйки бриллиантовую парюру, весь набор — кольца, серьги, фермуар и фероньерку! немыслимых денег стоит! и, конечно, из-за слепой любви к молодчику. А он её в висок свинчаткой — бац! и в прорубь. Всяко может статься — у жулья много разных затей!

В общем, как ни поверни, придётся франтам раскошелиться за искренний рассказ.

— Морозно, знаете ли, господа! До нутра проняло; станешь ли тут запоминать?..

— Бывает ещё холодней, — спокойно сказал старший денди, глядя извозчику в глаза. Возница вдруг понял, что щёголь и не мигает вовсе, а зрачки у него будто разгораются. Извозчик в полной растерянности повернулся к младшему франту, а он — о, матерь Божия! — ну вылитый ночной кошмар!.. С перепугу кучер вздумал посильней тряхнуть вожжами, послать лошадь вскачь — но, оказалось, руки так сковало мертвящим холодом, что они одеревенели по плечи и стали бесчувственными.

— Ты хочешь денег… — начал молодой франт, а старший закончил:

— …или вернуться живым?

— Вторая набережная, — в ужасе забормотал извозчик, ощущая, как лёд, обездвиживший руки, наползает, пробирается в грудь и останавливает дыхание, — на Маргеланде, двадцать седьмой дом…

Щёголи отвели глаза — и к рукам извозчика вернулась подвижность. Не медля, он хлестнул коня и поспешил уехать подальше от страшных встречных.

— Меня охватывают нехорошие предчувствия, — признался Кефас. — Вторая набережная… Этого не могло случиться!

— Как правило, Кефас, случается то, против чего не принято надёжных мер, — мрачно ответил Гереон. — Надеюсь, ты заметил запах третьего ездока — рыхлый, полный мужчина, что натёрся иссопом от прыщей и намазался кольдкремом. И у него талисман из аметиста.

— Не могу поверить, — Кефас поводил головой из стороны в сторону. — Нет, так не должно быть!..

— Бывают встречи, которых нельзя избежать, — напомнил Гереон о чём-то общеизвестном, но Кефас упорно отвергал его мудрость:

— Расстояние, вражда, полное неведение друг о друге! И чтобы первым встречным оказался именно…

— Хватит сетовать. Поспешим; ещё не поздно вмешаться, — поторопил Гереон.

Поднимаясь по лестнице как можно тише и поддерживая незнакомку под локоть, Гертье задумался о том, какое мнение сложится у кареглазой красотки, когда она вступит в жилище кавалера дан Валлеродена. Ни швейцара, ни лакеев, принимающих в прихожей верхнее платье господ. Он сам велел кривой старухе-служанке не переставлять ни одной вещицы во время уборки; значит, всё осталось так же, как было брошено утром.

Третий этаж — почти роскошно, не правда ли? В центре Маэна за те же деньги сдадут комнатку на чердаке, под самым небом, и уголь для печки придётся таскать самому.

Из комнатной тьмы дохнуло слабое дуновение тепла — последний вздох остывающей печурки. Служанка едва протопила жильё, бестолочь! Гертье поставил трость рядом с зонтом, бесшумно и ловко метнул свой картуз на крючок вешалки — и, как всегда, попал.

— Секунду. Скоро вы согреетесь. — Сняв ламповое стекло, он чиркнул спичкой, поджёг фитиль и подвернул винт десятилинейки. Серный дымок и горячая вонь пиронафта противно защекотали ноздри. Посмотрев мельком на вёдра с углём, стоявшие за дощатой загородкой у двери, Гертье с огорчением вспомнил, что поутру не дал старухе денег, чтоб она пополнила запас. Служанка, разумеется, и пальцем не пошевелила, поскольку, по её любимой присказке, «задарма и прыщ не сядет». Итого осталось дай бог ведро с четвертью. И наверняка старая карга долго выступала перед сочувствующим консьержем с проповедью о пустоголовых ветрениках: «В тиятры ходить, пить-гулять — это они умеют, а о дровишках забывают господа-то наши расчудесные!»

Рагнхильд блаженно прикрыла глаза, наслаждаясь теплом; закоченевшие пальцы мало-помалу отогрелись. Над фитилём сиял язычок, похожий на пламенный ноготь, приветствуя её и приглашая поднести к нему ладони, чтобы почуять живительный пыл огня. Она сделала несколько шагов к свету, нетерпеливыми рывками сдёргивая перчатки, глаза её блестели от радости. Дом казался Рагнхильд прекрасным и надёжным, как старинная крепость в лучах зари.

— Прошу, не обращайте внимания на беспорядок, — с наигранным пренебрежением повёл рукой Гертье, как бы оправдывая всё, что обличало его в беспечном образе жизни.

Обстановка вовсе не подобала званию кавалера. Мебель, обитая дешёвым полосатым тиком или протёртым до залысин плисом, мутное зеркало в дверце платяного шкафа, грошовые бумажные обои с простейшим рисунком, мещанская кровать из грубых железных труб… никто не назвал бы квартиру шикарной, но наблюдательный гость мог отметить, что в ней обитает человек с великосветскими претензиями. На жардиньерке вместо комнатных растений были расставлены в стиле натюрморта вещицы севрского и старого веджвудского фарфора, терракотовые фигурки, трубки, мельхиоровые спичечницы, пачки папиросных гильз и табака высших сортов. На полочках и крышках стола-бюро, под зеркалом столика-туалета тоже пестрели выставки изящных мелочей — пудреницы на ножках, настольные флаконы из малахита, мрамора и декорированного золотом стекла, даже чьи-то шляпные булавки. Просторный плед с бахромой повис на буковом венском стуле. Орнамент обоев разрывался акварелями и офортами в багетных рамках — ближе всех к Рагнхильд оказалась карикатура, где кайзер Вильгельм в образе Ганса-Колбасы, с хищной ухмылкой схватив за подол испуганную и возмущённую Францию, заносил над нею саблю. Интерьер довершали кофемолка с кофеваркой, спиртовка, ковш для пунша, шеренга пустых (и не пустых) бутылок и полки с множеством книг, а воздух жилища был напоён смешанными запахами впитавшегося в мебель табачного дыма, коньяка и благовонного стиракса.