— Мне, вероятно, гораздо легче было бы говорить, если бы здесь оказалась и Бритт Мэтленд.

Элиот жестко посмотрел на нее и сказал:

— Моник, если ты намерена вести нормальный разговор, как это делают все цивилизованные люди, то оставь свой сарказм. — Она изумленно встряхнула головой, но он не дал ей заговорить, продолжив: — Ты хотела встретиться. Так говори, что у тебя на уме?

Моник обменялась с Фэрренсом взглядом, затем сказала:

— Твой адвокат, надеюсь, передал тебе, что я хочу сама воспитывать Дженифер?

— Да. Но я счел, что с твоей стороны это просто поза.

— Ох, нет, дорогой мой Элиот, не поза. Я это совершенно серьезно. Я хочу воспитывать своего ребенка. Ты можешь навещать ее, мы договоримся о времени, но я хочу, чтобы она все время жила со мной.

— Об этом и речи не может быть. Я могу разделить с тобой опеку, но чтобы полностью отдать тебе ее, — этого не будет.

Моник мрачно взглянула на него.

— Ты ведь еще, кажется, не являешься законным опекуном, не так ли?

— Моник, я готов оформить это официально в любую минуту, так что не пытайся выкручивать мне руки, не трудись понапрасну. Дженифер для меня важнее всего на свете.

— Ох-ох!

— Да.

— Хорошо же, ханжа, сукин сын, ты сам заставляешь меня быть грубой. Если ты не желаешь считаться с моим решением, я пойду и расскажу Энтони о тебе и твоей мачехе. Может, ему будет интересно узнать, что эта маленькая чистюлька, его беременная женушка, трахалась за его спиной с большой дипломатической шишкой.

— Моник, неужели ты способна на такую низость? Ты решила шантажировать меня?

— Да, Элиот, — сказала она, усмехаясь. — Я шантажирую тебя, если тебе угодно называть это так. Отдай мне дочь, или Бритт будет отчитываться перед мужем за ваши грехи.

Гнев пронизал его, но он попытался сохранять внешнее спокойствие.

— Ты что, не понимаешь, что затеяла игру с человеческими жизнями? Причем используешь Дженифер, это чистейшее создание, дороже которого у меня ничего нет, как инструмент для исполнения своих амбициозных затей. А о ней самой ты подумала?

— Да, Элиот, мне она так дорога, что я ни перед чем не остановлюсь, чтобы забрать ее у тебя. Она мой ребенок. Я ее мать, а это не то, что какая-то баба, которую ты для нее нанял. И она должна жить со мной. Если ты будешь препятствовать мне, я сделаю все, что только могу, и добьюсь своего.

Его челюсти сжались.

— Да пусть я провалюсь в самое пекло, если позволю тебе добиться опеки путем шантажа. Ты можешь хоть всему миру угрожать, что взорвешь его, я не отступлю. Я не предам свою дочь и не принесу ее в жертву. Я не остановлюсь ни перед чем, чтобы спровадить тебя ко всем чертям.

— Он не принесет ее в жертву! — Моник хмыкнула. — Ты говоришь так, будто она твоя собственность!

— Ты давно уже потеряла права на нее.

— Послушай, ты, выродок, я не знаю и не хочу знать, что это за права, которых ты лишил меня по собственному усмотрению. У меня действительно были трудности, но теперь я справилась с ними. Я прекрасно понимаю, что ты хочешь использовать против меня мое прошлое, но ведь и у меня есть что использовать против тебя! — Фэрренс взял руку Моник, пытаясь ее успокоить, но она этого будто не заметила. — Так откуда в тебе эта наглость — говорить о моих правах на моего собственного ребенка?

— Она принадлежит нам обоим.

— Я не закрываю тебе доступа к ней. Я буду проявлять к тебе такое же великодушие, какое и ты проявлял ко мне.

— Вот именно, Моник! Разве я не пускал ее к тебе? Еще и до встречи с Бритт. Да ничего большего я и пожелать своей дочери не могу, как только иметь мать. Но ты потеряла ее!

— Хорошо, но теперь я ее не потеряю. Я приготовилась быть хорошей матерью, как ты мне сам и посоветовал. И добьюсь цели любыми доступными средствами. А на то, какого ты мнения обо мне, я плевать хотела.

Элиот пристально смотрел на нее. Ей действительно ничего не стоит пойти к Энтони, эта сука способна уничтожить любого, кто встанет на ее пути. Фэрренс подался вперед, глядя на Элиота, и негромко, очень выдержанно сказал:

— Я понимаю, мистер Брюстер, что не принадлежу к числу людей, уважаемых вами, поэтому шел сюда без особого удовольствия. Но все же я решил прийти хотя бы на тот случай, если ситуация выйдет из-под контроля, как это имеет место сейчас.

— Оставьте свою дипломатию для службы, а если хотите что сказать, так говорите прямо.

Фэрренс вздохнул, собираясь с мыслями.

— Я знаю, как дорога вам Дженифер и как сильно вы убеждены в том, что Моник для нее недостаточно хорошая мать. Но теперь, вы должны признать это, она переменилась…

— Да, Фэрренс, я слушаю вас, слушаю… Но только мне во все это не очень верится. Несколько недель воздержания от спиртного еще не могут сделать из женщины хорошую мать.

— Ну да, — сказала Моник. — А несколько недель, проведенных на Бритт Мэтленд, как раз сделали из тебя хорошего отца! Так, что ли?

Глаза Элиота вспыхнули.

— Мы обсуждаем здесь не подробности сексуального аспекта наших, моей и твоей, жизней.

— В данном случае и это существенно, — сказал Фэрренс. — Мы все обсудили с нашими адвокатами, и я уверен, что вы также обсудили все со своими. Жизнь Моник зиждется сейчас на твердой, солидной основе. Она не пьет уже два месяца, так же как и я. Мы помолвлены. Я не богат, но достаточно состоятелен, у меня приличная работа, а Моник получает существенную финансовую поддержку от своей семьи. На этот день мы располагаем жилищем, стабильностью и гарантированной чистотой семейных отношений. А что у вас? Вы можете предложить Дженифер только вечера и уик-энды, а в остальном во всем полагаетесь на приходящую няньку.

— Прекрасно, Роберт, но я не куплюсь на то, о чем вы сказали. Я не могу отдать свою дочь, рассчитывая лишь на ваши благие намерения и обещания ясного будущего.

Моник фыркнула, и Фэрренсу пришлось опять успокоить ее.

— Вы можете отказать нам только в одном случае: если все то, о чем я сказал, не относится к настоящему времени, — так же спокойно продолжал он. — Вы можете сами убедиться в правоте моих слов. А если будете настаивать на своем, то мы, не колеблясь, используем информацию, компрометирующую вас, причем, как вы, конечно, не можете не понимать, при этом пострадает и репутация миссис Мэтленд, и благоденствие господина судьи.

Элиот потряс головой.

— Боже, Фэрренс! Да вы просто змея подколодная. Вы ничуть не лучше моей бывшей супруги!

Фэрренс слегка улыбнулся.

— Я, Элиот, сквозь пальцы смотрю на личные нападки. Но вам никуда не деться от необходимости обдумать все услышанное. Вы не можете не считаться с тем фактом, что Моник решила создать для Дженифер счастливую семейную жизнь. Вы правы, еще несколько месяцев назад она не справилась бы с этим. Но теперь, хотите вы или нет, мы изменились.

— Мои поздравления! Я желаю вам всяческого счастья. Но только не с моей дочерью.

Лицо Фэрренса исказилось от раздражения.

— Вы не хотите признавать очевидных вещей, мистер Брюстер, не хотите понять, что мы решили идти до конца. Что ж, своим упорством вы — именно вы! — действительно в конце концов принудите нас к тому, в результате чего имя миссис Мэтленд и ваши с ней отношения станут достоянием гласности со всеми вытекающими отсюда последствиями.

— Не смешите меня!

Элиот пытался держаться как можно более независимо, хотя в глубине души уже начал допускать мысль, что этой парочке удастся одолеть его. Он слишком долго не мог поверить, что Моник способна на такую подлость. Но он ошибался. Она действительно выкрутила ему руки.

— Подобные действия хоть и дозволены законом, но, конечно, не лучший выход из положения и не лучшее средство борьбы за опекунство над ребенком. Однако вы сами нас вынуждаете… И напрасно. — Фэрренс говорил очень спокойно. — Публичное сражение за Дженифер принесет миссис Мэтленд немало огорчений, чтобы не сказать больше. Я уж не говорю о ее муже…

— Вы просто скотина, Фэрренс, — не сдержавшись, процедил сквозь зубы Элиот.