Наконец она начала погружаться в сон, но тут же, как ей показалось, раздался телефонный звонок. Она подняла голову и увидела, что бледный свет раннего утра просачивается сквозь щель между шторами. Очевидно, она проспала больше, чем ей показалось. А телефон продолжал звонить, разбудив и Энтони. Он пробормотал что-то спросонья, сел и никак не мог понять, что происходит.

— Телефон, Энтони, — сказала она. — Думаю, лучше тебе ответить.

Он окончательно проснулся, зажег ночник и взял трубку телефона, стоящего на столике с его стороны.

— Да?

До слуха Бритт доносилось бормотание на том конце провода.

— Насколько это серьезно? — спросил Энтони упавшим голосом. — Да, да… Я понял. — Выслушав то, что ему говорили, он сказал: — Где она?.. — Еще одна пауза. — Я думаю, мы сможем поймать такси. Наверное, так будет быстрее всего… Хорошо… Да. Мы будем так скоро, как только сможем.

Когда он положил трубку, Бритт спросила:

— Что случилось?

— Это звонила жена посла, миссис Вэлти. Она решила, что мы должны знать… Моник. Ее доставили в посольскую больницу.

— Что с ней?

— Что-то вроде нервного истощения. Кажется, она пыталась вскрыть вены. Все там переполошились. Элиот с ней. Я думаю, нам тоже надо ехать.

— Конечно, — сказала она, отбрасывая одеяло.

Энтони уже был на ногах и направлялся в сторону ванной. Бритт села, пытаясь собраться с мыслями. Бедная Моник! Она вспомнила человека, который прогуливался с ней после посольского приема, его печаль, потом их разговор о будущем, шутки и даже смех. Ей казалось, что он немного отошел от своих тревог. И вот, пожалуйста, как повернулась жизнь!

Джорджтаун только еще просыпался, когда Харрисон Мэтленд спустился по ступеням своего дома, швырнул почту на веранду, вышел за железную калитку и осторожно закрыл ее за собой.

Еще один утренний бегун, молодой человек в футболке с эмблемой Американского университета, размеренно передвигался по противоположному тротуару улицы. Они обменялись безмолвными приветствиями. Сенатор посмотрел на юного идиота с ненавистью, поскольку и сам, как последний идиот, тоже вынужден бежать спозаранку трусцой, хотя его собственное принудительное оздоровление вызвано совсем иными жизненными обстоятельствами.

В это утро разминка понадобилась ему как прикрытие, и он должен вернуться домой достаточно утомленным и запыхавшимся, поскольку Эвелин далеко не дура. Вообще-то она и без того догадывалась, что его занятость лишь отчасти вызвана политической деятельностью. Но вряд ли ей могло прийти в голову, что он способен в столь ранний час оставить дом для встречи с другой женщиной.

После нескольких приседаний, взмахов руками с поворотом туловища и наклонов с попытками достать рукой носки спортивных туфель он неторопливой трусцой двинулся по тротуару и, достигнув угла, свернул на Тридцать первую улицу, где взял курс на Эр-стрит. Если он когда и изнурял себя, так это теперь, хотя Дамбертон Оукс находился всего лишь в нескольких коротких кварталах от дома. Он ускорил бег и вскоре почувствовал сердцебиение.

Утренний воздух был еще довольно прохладен, но к тому времени, как Харрисон достиг Эвон Плейс, он вспотел и дышал тяжело. Его доктор, Марк Филдмэн, пообещал ему, что он лишится здоровья, если будет перегружать сердце беспорядочной жизнью, какая позволительна лишь в молодости. Все эти годы курения не прошли даром, говорил ему Марк, и добавлял:

— Можно подумать, что вы рекламщик табачной продукции, а не политический деятель. Это непростительно.

И, кроме особых случаев, Харрисон больше не курил.

Хотя недавно поймал себя на том, что все время лезет в пустой карман, где раньше носил пачку сигарет. Многолетняя привычка, что поделать. Как-то раз он забыл, что бросил курить, когда перед сном вышел, как прежде, в патио, чтобы выкурить сигаретку. Кончилось тем, что он выкурил эту одну сигаретку, первую за месяц воздержания. И пока он курил, ему казалось, что рушится весь его отрегулированный и благоустроенный мирок. А ведь когда он предстанет перед избирателями, все должно быть безукоризненно — его работа в сенате, личная жизнь, способ проводить свободное время и даже его здоровье. Ведь это существенная часть игры. Ему ли не знать.

Размышляя о политике, Харрисон незаметно для себя вышел на прямую, ведущую к садам возле Дамбертон Оукс. Осознав это, он остановился, чтобы перевести дыхание, а потом медленно прошел последние несколько дюжин ярдов, чтобы не встретить Мэджин в состоянии полного изнеможения. К своему неудовольствию, он увидел, что юная женщина с каштанового цвета волосами ожидает его у входа. Подойдя к ней, он даже не попытался скрыть раздражения, проступившего на его лице:

— Почему ты стоишь снаружи? Здесь нас могут увидеть.

— Прости, — сконфуженно сказала она, — но сады еще закрыты. Когда я звонила тебе, то не знала, что они открываются позже.

Харрисон прочитал надпись на ограде: время открытия действительно настанет часом позже.

— Надеюсь, здесь есть где укрыться? — сказал он, оглянувшись вокруг и с трудом переведя дыхание. — Не можем же мы торчать тут. Пойдем к парку.

Он взял ее под руку, и они прошли вдоль ограды. Огромные темные глаза Мэджин Тьернан были прекрасны, как и всегда, но Харрисон заметил это и умилостивился только сейчас, когда они в молчании шли по тротуару. Оторвавшийся от ветки лист, падая, медленно проплыл мимо них в тихом утреннем воздухе. Харрисон, все еще встревоженный возможностью попасться кому-нибудь на глаза, искал укромное место, где они могли бы присесть.

— Я же просил тебя никогда не звонить мне домой, — сказал он после того, как его дыхание окончательно пришло в норму.

— Прости, что я сделала это. Ведь твоя жена не знает меня. Я сказала, что я твоя сотрудница.

— Эвелин знает всех моих сотрудниц, Мэджин, во всяком случае всех тех, кто может звонить мне в шесть сорок пять утра.

— Я боялась, что позже не застану тебя. А мне нужно поговорить с тобой до того, как ты уйдешь на работу.

— Да у меня до вечера никаких особых дел нет. Кроме встречи с Томми Бишопом в час, это по семейной части. А потом — ланч с братцем.

— Я ведь не знала…

Они нашли удачно стоящую скамейку: с улицы незаметно, а вид с нее открывается прекрасный, прямо на Рок-Крик парк. Мэджин сидела с поникшей головой, не проявляя желания посмотреть на него. Он изучал ее профиль, опущенные глаза, ее грудь и всю фигурку под синим драпом костюма. Мэджин Тьернан принадлежала к числу тех хорошеньких, полногрудых женских особей, чья суть — сексуальность, а все остальное — лишь контекст. Ему нравились ее понятливость и добросердечие, но все ее достоинства бледнели перед физическим совершенством, которым она и пленила его.

Вот и сейчас Харрисон почувствовал возрастающее желание и сумел подавить гнев. Он взял ее за руку.

— Что за спешка, Мэджин? Зачем я тебе так срочно понадобился?

Она впервые с тех пор, как они встретились, посмотрела на него. На лице ее отчетливо проступало страдание. Это удивило его. Других людей он часто видел в расстройстве. Даже Эвелин имела подчас несчастный вид по причинам, которые ему казались неосновательными. Женщины вообще более обидчивы и гораздо легче мужчин расстраиваются; часто их выводят из равновесия такие вещи, о которых мужчине не придет в голову даже задуматься. Но чтобы Мэджин имела такой разнесчастный вид…

— Так что же случилось? — снова спросил он.

— О Господи… — Ее глаза увлажнились. Не хватало еще только, чтобы она заплакала. Но она сжала свои пальцы в кулаки и постаралась овладеть собой. — Харрисон… Харрисон, я беременна.

Младший сенатор от штата Мэриленд окостенел. Его хватило лишь на то, чтобы переспросить:

— Беременна?

Мэджин опустила глаза, позволив накопившимся слезам скатиться по щекам и упасть ей на грудь.