Когда танцовщицы уходят, а оркестр смолкает, Хитер убеждается в том, что он не из отдела полиции, занимающегося борьбой с проституцией, и становится смелее. Она знает, что ему нужно, у нее есть то, что ему нужно, и она дает ему понять, что товар есть, дело за покупателем.

Хитер сообщает ему, что через дорогу от «Блу лайф лаундж» есть мотель, где можно снять номер на условиях почасовой оплаты. Его это не удивляет, он знает, что законы страсти и экономики так же непреложны, как и законы природы.

Она надевает дубленую куртку, и они выходят в холодную ночь. Ее прохладное мятное дыхание на звенящем морозе превращается в пар. Они проходят автостоянку и пересекают дорогу, держась за руки, как влюбленные школьники.

Когда он получит от нее то, что хочет, и это не утолит его жаркой страсти, Хитер узнает ту эмоциональную схему, которая хорошо знакома киллеру: желание приводит к крушению надежды, это, в свою очередь, вызывает гнев, гнев перерастает в ненависть, а ненависть порождает насилие, которое иногда успокаивает.

Небо – сплошной массив чистого хрусталя. Деревья голы и сухи. Конец ноября. Траурно завывает ветер, проносясь через огромные пространства прерий по пути в город. А насилие иногда успокаивает.

Позже, еще не раз удовлетворив с Хитер свою похоть, он сделал передышку. Только сейчас он заметил убогость номера, в котором находится. Эта убогость была невыносимым напоминанием о его пустой и беспорядочной жизни. Его сиюминутное желание удовлетворено, но его стремление к другим радостям жизни, к жизни, наполненной целью и значением, неистребимо.

Теперь наглая молодая женщина, на которой он до сих пор лежит, кажется ему безобразной и даже омерзительной. Одно воспоминание о близости с ней теперь заставляет его содрогнуться. Она не сможет дать ему то, в чем он нуждается. Находясь на задворках жизни, продавая свое тело, она сама является парией, и поэтому для него она раздражающий символ его собственного отчуждения.

Сильный удар кулаком в лицо застал ее врасплох. Удар буквально оглушил ее, и она обмякла, почти потеряв сознание. Схватив ее за горло и приложив всю имеющуюся у него силу, он душит ее.

Их борьба безмолвна. Последовавшее за ударом сильное сжатие горла и сокращение потока крови в мозг через сонную артерию делает сопротивление невозможным.

Он волнуется, чтобы не наделать шума и не привлечь внимания постояльцев мотеля. Но минимум шума необходим ему еще и потому, что тихое убийство более персонально и интимно, оно приносит ему большее удовлетворение.

Она умирает так беззвучно, что это напоминает ему фильмы о природе, в которых пауки и богомолы убивают своих самцов после первого и единственного акта совокупления, и все это делается в полном молчании, без единого звука как со стороны нападающего, так и со стороны жертвы. Смерть Хитер ознаменована хладнокровным расчетливым и торжественным ритуалом, сходным с традиционным варварством этих насекомых.

Несколькими минутами позже он принял душ, оделся, вышел из мотеля, пересек улицу и у «Блу лайф лаундж» сел в свою машину. Ему нужно работать. Его послали в Канзас-Сити не для того, чтобы убить проститутку по имени Хитер. Она нужна была ему для того, чтобы расслабиться. Теперь его ждут другие жертвы, и он может уделить им достаточно внимания.

В кабинете Марти, освещенном настольной лампой, у письменного стола стояла Пейдж и слушала диктофон с записанными на него двумя непонятными словами, которые ее муж произносил голосом, модулирующим от грустного шепота до гневного ворчания.

Через две минуты она больше не могла вынести этого. Голос мужа был одновременно знакомым и чужим, что было еще хуже, чем если бы она вообще его не узнала.

Она выключила диктофон.

Вспомнив, что в правой руке у нее бокал с красным вином, она сделала слишком большой глоток. Это было хорошее калифорнийское каберне, заслуживающее того, чтобы его потягивали потихоньку, смакуя, но Пейдж вдруг стал больше интересовать эффект от вина, а не его вкус.

Стоя по другую сторону стола, Марти сказал:

– Это будет продолжаться еще пять минут. Всего семь минут. После того, как это произошло, я просмотрел свою медицинскую карту. – И Марти показал в сторону книжных полок.

Пейдж не желала слушать, что он собирался ей сказать. Не хотела думать о существовании какой-либо серьезной болезни.

Она была уверена, что не сможет вынести потери любимого человека. Ее отношение ко всему этому было особым, так как она была детским психологом, занимающимся частной практикой и проводящим бесплатные занятия в группах психологического здоровья детей. Она проконсультировала не один десяток детей, как справиться с горем и продолжать жить после смерти дорогого им человека.

Марти, обогнув письменный стол и подойдя к Пейдж с пустым стаканом в руке, сказал:

– Провалы памяти могут означать симптомы нескольких заболеваний. Это может быть ранней стадией болезни Альцгеймера. Думаю, однако, что ее можно сразу исключить. Дело в том, что если у меня в тридцать три года болезнь Альцгеймера, то я, выходит, самый молодой за последнее десятилетие пациент.

Он поставил бокал на стол и, подойдя к окну, стал через щели в ставнях рассматривать ночную улицу.

Пейдж ошеломило то, каким он вдруг стал уязвимым и незащищенным. Почти двухметрового роста, весом в девяносто килограммов, всегда добродушный и жизнерадостный, Марти был для нее образцом стабильности, сравнимым разве что с незыблемостью гор и океанов. Сейчас же он был хрупким, как тонкое оконное стекло.

Стоя спиной к Пейдж, все еще глядя в окно, он произнес:

– Это могло быть следствием небольшого инсульта.

– Нет, – произнесла Пейдж.

– Но, скорее всего, причиной может быть опухоль мозга.

Пейдж подняла свой бокал. Он был пуст. Она и не заметила, как выпила все вино. Небольшой провал памяти у нее самой.

Поставив бокал на письменный стол рядом с ненавистным диктофоном, она подошла к Марти и обняла его за плечи.

Когда он повернулся, Пейдж поцеловала его легко, мимолетно, потом положила ему на грудь голову и крепко сжала его в своих объятиях. Марти тоже обнял ее за талию. Это он научил Пейдж таким нежностям, и с годами она поняла, что они так же необходимы для здоровой полноценной жизни, как еда, питье, сон.

Когда Пейдж припомнила, что он систематически проверяет замки на окнах и даже застала его за этим занятием, она своим хмурым видом и двумя словами «ну же?» настояла на том, чтобы он от нее ничего не скрывал. Теперь она жалела, что услышала правду.

Пейдж подняла глаза и встретилась с Марти взглядом. Все еще обнимая его, она сказала:

– Может быть, ты попусту волнуешься.

– Нет, вряд ли. Это неспроста.

– Я имею в виду, ничего такого, что может быть связано со здоровьем.

Он печально улыбнулся:

– Хорошо иметь дома психолога. Это успокаивает.

– Может быть, это как-то связано с психикой.

– Не очень-то утешительно знать, что ты просто шизик.

– Ты не шизик, у тебя стресс.

– О да, конечно же, стресс. Любимая болезнь двадцатого века, вожделенная мечта бездельников, представляющих ложные справки о своей нетрудоспособности, уважительная причина для политиков, пытающихся объяснить, почему их застали в мотеле вдрызг пьяными в компании с голыми девицами школьного возраста…

Пейдж выпустила его из своих объятий и в гневе отвернулась. Она злилась не конкретно на Марти, а скорее на бога или судьбу или на еще какие-то силы, которые вот так, вдруг, принесли бурные потоки в плавно и размеренно текущую реку их жизни.

Она пошла было к письменному столу за своим бокалом, но вспомнила, что он пуст, и снова повернулась к Марти.

– Ну хорошо… если отбросить тот случай с болезнью Шарлотты… признайся, ведь у тебя бывали стрессы. Может быть, ты просто неспокойный человек. В последнее время у тебя возникали какие-то затруднительные обстоятельства, тебя что-то гнетет?

– Меня? Что-то гнетет? – удивленно спросил он.