До Марта дошло, что он все еще держит в руках пистолет. Полицейские знали только то, что рассказала им Пейдж, когда набрала номер девятьсот одиннадцать. Она сказала, что убит какой-то мужчина. Значит, они могли вычислить, что преступником был он. Если он не выполнит в точности то, что они приказывают, и не сделает это быстро, они пришьют его и будут оправданы.

Марта выпустил из рук пистолет.

Он с шумом упал на тротуар.

Полицейские приказали ему отбросить его подальше. Он подчинился.

Они поднялись во весь рост и стояли теперь за открытыми дверцами машины. Один из них закричал:

– Ложись на землю, лицом вниз, руки за спину!

Он знал, что попытки объяснить им, что он скорее жертва, чем преступник, бесполезны. Они желали сначала покорности, а уж потом объяснений, и будь он на их месте, он потребовал того же.

Он упал на колени, а затем растянулся в полный рост на тротуаре. Мокрый асфальт был таким холодным, даже сквозь рубашку, что у него перехватило дыхание.

Дом Вика и Кета Делорио стоял прямо напротив, и Марта хотелось верить, что Шарлотту и Эмили не подпустят к фасадным окнам. Они не должны видеть своего отца, лежащего на земле лицом вниз, под дулом пистолетов полицейских. Они и без того напуганы. Он помнил их широко раскрытые от удивления глаза, когда ворвался на кухню с пистолетом в руках, и не хотел, чтобы они напугались еще сильнее.

Холод пронизал его до костей.

Звук сирены патрульной машины становился все громче, и он догадался, что она вот-вот подъедет.

Лежа на тротуаре, он наблюдал, как к нему с пистолетами наготове приближаются полицейские. Они шли по мелким лужам, и брызги воды с того места, где лежал Марти, казались ему огромными.

Когда они подошли, Марти сказал:

– Все в порядке. Я живу здесь. Это мой дом. – Его и без того хриплый голос стал вовсе неузнаваем из-за пронявшей его дрожи, и он беспокоился, что его могут принять за пьяного или умалишенного. – Это мой дом.

– Оставайся лежать, – резко произнес один из них. – Руки держи за спиной. Другой спросил:

– У тебя есть какой-нибудь документ, удостоверяющий личность?

Стуча зубами от сильной дрожи, Марти ответил:

– Да, конечно, в моем бумажнике.

Не желая рисковать, они, прежде чем вытащить бумажник из бокового кармана его брюк, надели на него наручники. Стальные браслеты были еще теплыми от горячего воздуха в патрульной машине.

Он чувствовал себя в точности так, как если бы он был персонажем одной из своих книг. И это чувство было не из приятных.

Смолкла вторая сирена. Захлопнулись дверцы машины, и он услышал треск и металлические голоса радиопередатчиков.

– На каком-нибудь документе есть твоя фотография? – спросил полицейский, который вытаскивал у него бумажник.

Марти стал вращать левым глазом, чтобы увидеть лицо говорящего с ним мужчины.

– Да, конечно, в моем водительском удостоверении.

Безвинные персонажи его романов, подозреваемые в совершении преступлений, которые они не совершали, обычно очень волновались и боялись. Но Марти никогда не писал об унижении, которое они при этом испытывали. Лежа ничком на холодном асфальте перед полицейскими, он был унижен так, как никогда еще в своей жизни, хотя он не сделал ровным счетом ничего дурного.

Сама ситуация, когда ты в полном подчинении у полицейских властей, и они при этом относятся к тебе с подозрением, вызывала к жизни какое-то чувство изначальной вины, ощущение виновности в каком-то чудовищном грехе, который невозможно точно описать, и стыда перед неминуемым разоблачением, хотя он знал, что нет ничего такого, за что его можно винить.

– Когда была сделана эта фотография? – спросил полицейский с бумажником в руках.

– Не знаю, года два-три тому назад.

– На ней ты не очень-то похож на себя.

– Вы знаете, какими обычно бывают эти моментальные фотографии, – ответил Марти, расстроенный тем, что в его голосе прозвучала скорее мольба, чем гнев.

– Позвольте ему подняться, все в порядке, это мой муж, это Мартин Стиллуотер, – кричала Пейдж, торопясь к ним, очевидно, из дома Делорио.

Марти не видел ее, он обрадовался, услышав ее голос. Он вернул чувство реальности этому кошмарному моменту.

Он сказал себе, что все будет хорошо. Полицейские поймут свою ошибку, позволят ему встать, обыщут кусты вокруг дома и у соседей, быстро найдут самозванца и дадут правильное толкование всей этой небывальщине прошедшего часа.

– Это мой муж, – повторила Пейдж теперь уже почти рядом, и Марти почувствовал, что полицейские не могут оторвать от нее глаз.

Он был награжден красавицей-женой, которую стоило разглядывать даже тогда, когда она промокла под дождем и обезумела от горя. Она не просто привлекательна, она красива, великолепна, очаровательна, мила, оригинальна. У него прекрасные дети. Перспективная карьера романиста. Он очень любит свою работу. И ничто не сможет изменить все это. Ничто.

И тем не менее, когда полицейские сняли с него наручники и помогли встать на ноги, Пейдж нежно обняла его, а он с благодарностью обнял ее, – Марти все еще чувствовал себя неуютно, ибо ясно осознавал, что на смену сумеркам вскоре придет ночь. Он смотрел через плечо Пейдж, выискивая затемненные места вдоль улицы, откуда могла исходить угроза следующего нападения. Дождь был таким холодным, что, казалось, горло горело так, будто он полоскал его кислотой, тело ныло от ушибов, и. инстинкт подсказывал ему, что худшее еще впереди.

Нет.

Это говорил не инстинкт. Это работало его активное воображение. Проклятие писателя. Постоянный поиск следующего поворота событий для сюжета своего романа.

Но жизнь не выдумка. У реальных событий нет второго или третьего актов, четкой структуры, особого темпа повествования и все нарастающего напряжения к развязке. Безумия просто совершаются, без логики выдуманного рассказа, а дальше жизнь идет своим чередом.

Полицейские смотрели, как он нежно обнимает Пейдж.

Ему показалось, что их лица враждебны.

Вдалеке завыла еще одна сирена.

Ему очень холодно.

Ночь в Оклахоме. Дрю Ослетт чувствует себя дискомфортно. На протяжении всего пути по обе стороны шоссе, за редким исключением, такая беспросветная темень, что, кажется, он пересекает мост над какой-то безгранично широкой и бездонной пропастью. Небо, усеянное тысячами звезд, создает картину такой необъятности и безмерности, что он предпочитает об этом не задумываться.

Дрю – дитя города, и душе его созвучна городская суета. Он чувствует себя комфортно только на огромных открытых пространствах города с его улицами и высотными зданиями. Он прожил в Нью-Йорке много лет и ни разу не был в Сентрал-Парке; его раздражал сельский пейзаж, даже несмотря на то, что парк окружает город. Он чувствует себя на своем месте только в джунглях небоскребов, на кишащих пешеходами тротуарах и забитых шумным транспортом улицах. В своей квартире на Манхэттене он обходится без портьер, и огни большого города заполняют его комнату. Проснувшись ночью, он находит успокоение в гуле сирен, реве гудков, пьяной перебранке, грохоте наезжающих на крышки люков машин и других более сложных звуках, доносящихся с улиц в ночные часы. Эта непрерывная какофония и бесконечная суета городской жизни необходимы ему, как шелку необходим кокон. Они защищают его, обещая, что в его жизни никогда не будет покоя, который располагает к размышлениям и заставляет заглянуть в себя.

Темнота и тишина не отвлекают, поэтому они не приносят ему удовлетворения. А в сельских районах Оклахомы темноты и тишины хоть отбавляй.

Слегка ссутулясь, на переднем сиденье арендованного "шевроле" рядом с шофером сидит Дрю Ослетт. С раздражающего его пейзажа он переключает внимание на лежащую у него на коленях электронную карту, последнее слово электронной техники.

Приспособление, размером с дипломат, но не прямоугольное, а квадратное, питается от батареи, находящейся в вилке зажигания машины. Его плоская поверхность напоминает переднюю панель телевизора: экран вправлен в узкую стальную раму с рядом контрольных кнопок. На светящемся салатовом фоне изумрудным цветом обозначены шоссе, связывающие различные штаты, желтым – федеральные маршруты, синим – дороги округов, черным пунктиром – не асфальтированные и посыпанные щебнем и гравием проселочные дороги. Населенные пункты – а их в этих местах очень немного – обозначены розовым цветом.