— Тимоти, — прошептала она, лихорадочно забираясь руками под его свитер, чтобы ощутить гладкую, мускулистую поверхность обнаженной груди, и прижимаясь к нему бедрами.

Однако, отстранившись от Лилиан, он проговорил:

— Нет. Я не хочу, чтобы и во второй раз было так же.

— Почему? — простонала она, обездоленная, лишенная гордости, с зияющей пустотой внутри.

— Потому что заниматься любовью должны двое. А в прошлый раз — первый твой раз — все было для меня. Я ничего тебе не дал.

— Важно то, что я могу тебе дать, любимый, — прошептала она и положила ладонь на выпуклость под обтягивающими лыжными брюками.

Он был близок к тому, чтобы капитулировать. Лилиан видела отблески мучительной внутренней борьбы в его глазах, слышала хрип прерывистого дыхания, чувствовала дрожь, сотрясавшую тело. Но вдруг в хижине раздались совсем иные звуки — металлическое дребезжание и свист вырывающегося пара.

— Дьявольщина! — вскричал он, прыгнув к печке слишком поздно, чтобы предотвратить взрыв жестянки с супом, горячие струи которого с огромной силой ударили во всех направлениях.

Что ж, этого оказалось достаточно, чтобы остановить любое другое кипение! К тому времени, когда Тимоти, обернув банку полотенцем, выбросил ее на снег, он меньше всего думал о том, чтобы заниматься любовью с кем бы то ни было.

— Надеюсь, тебя не огорчает потеря такого обеда? — заметил он, входя в хижину и плотно закрывая за собой дверь.

— Нет, — грустно сказала Лилиан, понимая, что момент упущен и волшебство, которое — так недолго! — связывало их воедино, ушло. — Похоже, тебе не терпится вернуться в долину.

Тимоти удивленно уставился на нее.

— Ты сошла с ума? Лилиан, я жизнь поставил на карту, чтобы найти тебя. А теперь, когда нашел, когда… Не могу же я предложить тебе рискнуть своей и моей шеей только ради того, чтобы выспаться в собственной постели!

— А как же Стефани? Кто присмотрит за ней?

— Она в надежных руках, — заверил ее Тим. — Ночует в твоем номере в Анкоридже под присмотром симпатичной старушки-кастелянши, в то время как мы с тобой находимся далеко не в столь комфортных условиях.

— Я не променяю эти условия ни на какие дворцы в мире, — сказала Лилиан. — Быть здесь, с тобой — именно то, что мне нужно.

Тимоти положил свой рюкзак на матрас и стал доставать содержимое.

— Рад это слышать, милая, — сказал он добродушно-насмешливым тоном. — Но поскольку запасы здесь удручающе скудны, я предусмотрительно захватил с собой то, что поддержит нас в течение ночи.

Он отложил в сторону аптечку в металлической коробке и алюминиевую фляжку.

— Нам это, слава Богу, ни к чему, а вот это пригодится. Кофе и бренди усвоятся лучше, если предварить их бутербродами, как ты думаешь?

— Наверное, — откликнулась Лилиан без всякого энтузиазма.

Тимоти изумленно посмотрел на нее.

— Что-то не так? Ты не голодна?

— Голодна, — удивляясь себе самой, ответила Лилиан. — Но еда здесь ни при чем. Мы ведь готовы были заняться любовью, Тимоти. Как ты можешь вести себя так, словно ничего не случилось? Неужели я настолько тебе безразлична?

Кофе и бренди были забыты, он снова притянул ее к себе.

— Как бы мне этого хотелось! — воскликнул Тимоти. — Тогда я смог бы наплевать на свою совесть и продолжить с того места, на котором мы только что остановились. Но правда состоит в том, что мне вообще не следовало начинать все это.

— Тогда почему же ты начал?

— Я испытал такое облегчение, увидев тебя живой и невредимой, что потерял голову.

— А теперь снова ее нашел?

— Да. — Тимоти отстранил ее от себя и, подойдя к полке, висевшей над печью, достал две белые фаянсовые тарелки и такие же чашки. — И пока все опять не пошло наперекосяк, нам нужно поговорить. О многих вещах. О том, что нам делать дальше и являются ли чувства, которые мы испытываем друг к другу, чем-то большим, нежели временное помешательство.

— Мне казалось, ты уже решил, что не являются, — заметила Лилиан, наблюдая, как он режет сыр и холодную говядину швейцарским перочинным ножом, а затем раскладывает по тарелкам. — Ты сказал мне, чтобы я убиралась туда, откуда пришла, и оставила тебя в покое.

— Я говорил много такого, чего у меня и в мыслях не было. И мне не делает чести то, что понадобились чуть ли не две трагедии, чтобы заставить меня признать это. Но я больше не намерен отворачиваться от правды.

Словно решив продержать ее в мучительной неизвестности как можно дольше, он замолчал и направился к двери. Набрав снегу в старую эмалированную кастрюльку, Тимоти бросил туда несколько горстей молотого кофе и поставил на печку.

— Наша проблема, — наконец продолжил он, — заключается в том, что мы начали с конца, а не с начала, и это было ошибкой. Поэтому, пока мы не превратили в страшную неразбериху то, что, как мне начинает казаться, стоит продолжения, давай вернемся назад и выполним некоторые предварительные формальности. Я ведь не только отец Стеф и управляющий роскошным курортом, а Лилиан Моро, я больше чем уверен, не только то, что видят мои глаза. Пусть мы знаем друг друга не очень давно, милая, но до завтрашнего дня я намерен как следует познакомиться с тобой.

Если он будет продолжать в том же духе, — это конец всему; с тоской поняла Лилиан. Тимоти — человек, твердо стоящий на земле, прямой до абсурда и не склонный прощать нечестность другим. Как только он узнает, что она что-то скрывает, он уйдет от нее.

— Вряд ли что-то изменится, если мы поведаем друг другу истории наших жизней. Мне уже ясно, какая женщина тебе нужна, и это явно не я.

— Хочешь сказать, что не похожа на Морин, — догадался он, помешивая кофе большой деревянной ложкой. — А это вовсе не означает, что ты не та женщина, которая мне нужна.

— Конечно, означает! Ведь ты любил ее достаточно для того, чтобы жениться на ней, родить с ней ребенка.

— Я женился на ней, потому что сделал ее беременной, Лилиан, а не из-за того, что любил.

— Как? — вскрикнула она. — Ты же говорил мне… Рождественской ночью в часовне ты говорил… что женился, потому что она была девственницей. А сейчас фактически заявляешь, что лгал мне тогда, в этом святом месте?

— Ты меня совсем не слушала той ночью, Лилиан. Если помнишь, ты просто не дала мне закончить то, что я собирался сказать. Но сейчас тебе некуда бежать. Тебе придется выслушать все до конца, хочешь ты того или нет. И если уж быть совсем точным, то я не говорил, что Морин была девственницей, когда я женился на ней. Я сказал, что она была девственницей, когда мы встретились, и поэтому я женился на ней. Здесь есть едва уловимое различие, которое ты, видимо, упустила.

— Ты говоришь загадками! — воскликнула она, еще больше смущенная такой скрупулезностью.

— Хотя бы раз в жизни помолчи и послушай, дорогая, — сказал он тоном, который заставил ее покрыться испариной от желания. — Морин была невинным созданием, хоть и не голубых кровей, как ты, но из приличной, уважаемой семьи среднего достатка. Славная, хорошо воспитанная девочка, а я ее соблазнил, заставив забыть о тех ценностях, которые ей внушали. Когда она сказала, что ждет ребенка, я так же не мог отвернуться от нее, как не мог и отрицать, что ребенок, которого она носит, — мой.

В ней было то, чего во мне нет и не будет никогда, подумала Лилиан, и охватившее ее отчаяние затмило желание. Если Тимоти не смог полюбить Морин, как же он полюбит меня?

— Почему моя попытка объяснить это в рождественскую ночь так расстроила тебя? — спросил Тим, пристально глядя на нее.

— Вовсе нет, — тоскливо проговорила Лилиан. — Но когда ты сказал, что женился на Морин, потому что она была девственницей, я подумала, что этим ты хочешь дать мне понять, что не принимаешь всерьез женщину вроде меня, которая может отдаться мужчине без брака.

— Со словами у нас с тобой проблема, — сказал он, и тень улыбки смягчила его серьезное лицо. — Запомню это на будущее и впредь сто раз подумаю, прежде чем открыть рот.