— Ладно, я прекрасно понимаю, что уговаривать тебя, тем более Анну, дело бесполезное. Тратить же время на какое-либо дело, заранее зная, сколь оно бессмысленно, не в моих правилах. Налей-ка мне чаю и расскажи про мелюзгу. Как они? Рады?

— Да, — соврал он.

«Нет», — прочла мать. Он понял, что она прочла, по легкому вздоху, по ее грустной полуулыбке.

— Дети чувствуют, когда родители делают не то, что нужно, — пробормотала она.

— Что? — переспросил, нахмурившись, Кирилл.

— Ровным счетом ничего. Душке будет трудно привыкать к новой школе. Девочка неординарная, трудно входит в контакт.

— Мама, Душка — нормальный ребенок. Нормальный! Ничего особенного в ней нет.

— Есть, и ты прекрасно это знаешь. Просто пытаешься убедить себя в обратном, ради самосохранения. Странно, но ты совсем лишен мужества, мальчик. Анна натура куда более цельная, но…

— Ты не любишь ее, — закончил мысль Кирилл.

— Я бы не стала утверждать так категорично. Просто она немного непонятна мне. И почему-то совершенно не хочет идти на контакт. Впрочем, я ничуть не позволю себе превратиться в типичное существо, переполненное нытьем и ревностью, чем грешат представители класса «хомо свекровиус». Если уж я никогда не была типичным образцом человека, так мне и сейчас негоже!

Нервно стряхнула пепел на старый ковер, с грустью посмотрела на своего сына.

«Наш дар, к сожалению, передается лишь по женской линии, — подумала она. — Мужчины не обладают этой странной, почти животной, способностью сражаться за свою жизнь, за жизнь своих близких так, как можем делать это мы. Мужчины слабы!»

И хотя боль разрушала ее, она вновь припомнила о внуке, старшем внуке, невесть как унаследовавшем ее способность к ВОСПРИЯТИЮ. О мальчике с широко распахнутыми глазами, который однажды вышел на улицу.

Вышел, чтобы встретить двух йеху. Двух образцов из породы узколобых обезьян.

Боль захлестнула ее. Она никогда не проявляла слабости, поэтому ее привыкли считать холодной и сильной. Никто не мог заподозрить, что она…

О, черт!

Она боится оставаться одна. Боится отпускать от себя Павлика и Душку. Ее Душку, ее точную копию, пока еще не отдающую себе отчет в том, что она такое.

Страх за Душку постоянно жил в ее сердце, и она еще раз задала Кириллу вопрос, который возникал постоянно:

— Кирилл, когда вы окрестите детей?

Он вскинул на нее недоуменный взгляд:

— Что?

— Когда детей окрестите? — повторила мать. — Особенно Душку… Ты ведь прекрасно осознаешь, что без этого может случиться большая беда.

— Анна не хочет, — устало отмахнулся он. — Мне-то все равно, но у Анны личная неприязнь к Господу Богу. Она не может простить Ему Мишку.

— Ему? — удивилась мать и неожиданно расхохоталась. — А что, твоя жена стоит выше Бога, что Он ни с того ни с сего стал вдруг нуждаться в ее высоком прощении? К тому же, насколько я знаю, Его там не было. Вряд ли Господу придет в голову прикинуться крутолобым пацаном.

— Он мог бы предотвратить это…

— А если Он пытался предотвратить что-то другое? Еще более страшное?

Она наклонилась так, что теперь Кирилл почти не видел ее круглых глаз.

— Если Богу был нужен наш мальчик? Такое ты никогда не предполагал?

— Оставим это, — попросил Кирилл. — Я не верю в Бога. И вообще не склонен к метафизике. Увы…

Она откинулась назад и теперь смотрела на него тем взглядом, которого Кирилл не любил и потому боялся.

Взглядом, с помощью которого она проникает в твою душу, пытаясь понять.

— Когда, наконец, ты перестанешь врать себе и другим? — произнесла она наконец бесконечно усталым голосом. — Поистине часть бедствий постигает нас из-за нашей самоуверенности, но куда больше несчастий случается от неуверенности в себе. Впрочем, суть две стороны одной медали.

Анна в очередной раз дочитала письмо в заветном конверте. Втайне от всех, поскольку предчувствие НОВОЙ ЖИЗНИ не нуждалось в публичности. Кто-нибудь запросто мог сглазить.

— Ага, мы получили любовное послание!

Она резко обернулась. Голос Кирилла прозвучал так неожиданно над ее ухом, что она вздрогнула.

— Ты меня напугал!

— Вот уж не надеялся! Моя бесстрашная жена чего-то боится?

— Не «чего-то», а кого-то!

— Неужто ты живешь по Библии? «Жена да убоится мужа своего»… Будем считать, наконец-то ты меня убоялась!

— Не надейся, — усмехнулась она. — Был у Ведьмы?

Он с трудом сдержался. Сколько можно так называть его мать?

— У мамы, — поправил он с неожиданной суровостью. — Она ждет нас вечером с детьми.

— Конечно, — кисло улыбнулась Анна. — Старой леди хочется на прощание обнять внуков. Мы же уезжаем на край земли. Откуда не летают самолеты, не ходят поезда и даже машиной не выберешься… Она по-прежнему напускает на себя вид «незаслуженно обиженной и брошенной старости»?

Взгляд ее был исполнен такой ненависти, что Кирилл предпочел бы в этот момент смотреть совершенно в другую сторону, чтоб не разлюбить ее. Иногда он сам удивлялся запасу своей любви — слишком часто Аннины глаза суживались так, как если бы ей хотелось испепелить своим взглядом весь мир.

— Аня! — попросил он. — Не надо… Мама старый и одинокий человек. Душка — смысл ее существования. Отдушина. Даже кличку эту придумала ей она. Душа, душенька, душка…

— И все забыли, что у девчонки, кроме собачьей клички, есть замечательное имя Дарья! — возмутилась Анна.

— Ей нравится, — пожал плечами Кирилл. — Дашек много, Душка — одна.

— Ох уж это наше стремление быть единственными в своем роде! — с сарказмом рассмеялась Анна. — Мы такие оригиналы, бог мой! Девчонка уже сейчас пылинки с бабки сдувает, а однажды я заметила вот что…

Она замолчала, и Кириллу вдруг очень захотелось разгладить злую морщинку на ее лбу.

— Я зашла, а они сидят и молчат. Смотрят друг на друга, совершенно не реагируя на меня. Если твоя мамаша хочет внушить моей дочери этот кретинизм с телепатией…

— Это не телепатия! — мягко поправил Кирилл. — Это — другое!

— Плевать, — оборвала Анна. — Меня тошнит от ваших метафизических бредней! Как это ни назови, эффект один и тот же — мне не нужна оторванная от реальности дочь, мнящая себя богоизбранной! И потом, она так ругается при детях! Что это за выражения она себе позволяет?

— Она художник, а им свойственна эксцентричность, — попытался защитить мать Кирилл.

— О боже! Значит, если я не удостоена такой чести, мне нельзя выражаться как лабазник, а ей можно?

— Ты врач. У тебя в жизни другие функции, — улыбнулся он. — Так же как у меня. Давай закончим, ладно? Не порть ей вечер — может статься, она увидит детей в последний раз… Не забывай — мать очень старый и больной человек.

— Хорошо, — устало согласилась Анна. — Я буду паинькой. Сделаю вид, что мне безумно интересно слушать ее бредни. Что я тронута ее дешевыми подарками. Все это ради тебя. Чего еще она хочет?

— Чтобы мы окрестили Павлика и Душку.

Анна насупилась. Морщинка прорезала ее лоб.

— Ни-ког-да, — процедила она сквозь зубы.

— Анна!

— Никогда! Я этого не позволю! Мишка крестился — и через неделю… через неделю…

Они уже подошли к дому. К их чертовому дому, где прекрасно просматривалась та самая площадка у школы. Именно там несколько подонков убивали Мишку и Аранту.

Анна невольно сжала руку Кирилла. Он взглянул на нее. Она зажмурилась, как ребенок, пытающийся спрятаться от собственного страха и кошмара воспоминаний.

«Если бы это видела мать, она бы уже не сомневалась в правильности нашего решения, — с тоской подумал он. — Разве мы сможем жить тут, рядом с нелепой Мишкиной смертью?»

Ласково сжав ладонь жены, он притянул ее к себе.

— Скоро все это кончится, — прошептал он, тихо касаясь губами ее щеки. — Вот увидишь, у нас все будет хорошо…

Она вырвалась и взглянула на него с неожиданной злостью.

— Никогда, слышишь, никогда не говори этой фразы!