– Я тоже про это слышала, миледи, – тихо отозвалась девушка. – Но, конечно же, это глупость: вы, ваша милость, по-настоящему прекрасны, а я – обыкновенная деревенщина.

– Ну, не скажи, – великодушно заметила госпожа, – ты действительно похожа на меня, и ты хороша собой, но тебе – как бы это выразиться поточнее? – недостает цвета. Смотри сама: у меня волосы бледно-желтые с золотым отливом, а у тебя – серые, грязноватые; у меня брови и ресницы темно-каштановые, а у тебя – почти что – прости, я говорю с великим сожалением, – почти что белые, дорогая Фиби. И еще: у тебя цвет лица – болезненный, желтоватый, а у меня – здоровый, розовый. Впрочем, одна бутылка жидкости для волос – такие продаются, помнишь, мы читали в газете на странице с объявлениями? – одна баночка румян, и ты всякий день будешь такой же красивой, как я, Фиби!

Она еще долго болтала, отвлекаясь с пятого на десятое, перебрав кучу сюжетов, и, позабавив горничную, перемыла кости всем, кого встретила на скачках. Падчерица, войдя в комнату, чтобы пожелать миледи спокойной ночи, была неприятно удивлена: госпожа и служанка громко смеялись, обсуждая одно из приключений, случившихся в этот день с миледи. Алисия никогда не фамильярничала с прислугой. Не сказав ни слова, она вышла из гардеробной, с негодованием закрыв за собой дверь.

– Почеши мне волосы еще, Фиби, – попросила леди Одли, когда девушка заканчивала свою работу. – Мне так нравится болтать с тобой!

Наконец она отпустила горничную, но тут же – неожиданно – вернула ее назад.

– Фиби Маркс, – сказала леди Одли, глядя Фиби прямо в глаза, – мне нужно, чтобы ты оказала мне одну услугу.

– Слушаю, миледи.

– Я хочу, чтобы ты отправилась в Лондон первым же утренним поездом и сделала то, что я попрошу. Если сделаешь все как надо и будешь держать язык за зубами, я дам тебе пять фунтов и день отпуска.

– Слушаю, миледи.

– Посмотри-ка, плотно ли закрыта дверь, а потом присядь на скамеечку, на эту, что у моих ног.

Девушка сделала все, что велела госпожа. Леди Одли, погладив серые волосы девушки своей пухлой белой рукой, украшенной драгоценностями, помолчала еще несколько минут, размышляя о чем-то своем, а потом, вздохнув, промолвила:

– Дело это совсем простое, Фиби.

Дело действительно оказалось настолько простым, что уже через пять минут леди Одли отправилась к себе в спальню, сказав девушке – та в этот момент задвигала занавеси:

– Фиби, душенька, поцелуй меня. Я слышу в прихожей шаги сэра Майкла. Когда встретишь его при выходе, скажи ему, что завтра утренним поездом отправляешься в Лондон, чтобы забрать у мадам Фредерик мое новое платье: я заказала его специально для обеда в Мортон-Эбби.

На следующее утро леди Одли села завтракать довольно поздно – после десяти часов. Когда она пила кофе, в столовую вошел слуга и, протянув ей запечатанный пакет, попросил расписаться в получении.

– Телеграфное послание! – воскликнула миледи, потому что удобного слова «телеграмма» тогда еще не изобрели. – Что же могло случиться?

Она взглянула на мужа с нескрываемой тревогой, и по всему было видно, что ей недостает храбрости взломать сургучную печать. На конверте стоял адрес доктора Доусона. Послание адресовалось мисс Люси Грэхем, и отправлено оно было из деревни.

– Прочти лучше ты, дорогой, – сказала леди Одли. – Может быть, там нет ничего особенного – так, пустяки.

Телеграмма была от миссис Винсент, содержательницы частной школы. Это к ней в свое время обратилась за рекомендациями леди Одли, поступая на службу в семью доктора Доусона. Миссис Винсент была опасно больна и умоляла свою бывшую ученицу приехать к ней.

– А ведь она, бедная, все хотела завещать мне свои сбережения, – сказала леди Люси Одли со скорбной улыбкой. – Она даже не знает, как с той поры изменилась моя судьба. Дорогой сэр Майкл, я должна съездить к ней.

– Разумеется, должна, дорогая. Если она была добра к моей бедной девочке в пору ее невзгод, мы не бросим эту женщину в ее несчастье. Надевай шляпку, Люси, мы еще успеем на ближайший экспресс.

– Ты поедешь со мной?

– Конечно, душа моя! Неужели ты думаешь, я отпущу тебя одну?

– Нет, я была уверена, что мы поедем вместе.

– Эта женщина указала какой-нибудь адрес?

– Нет, но она всегда проживала в квартале Креснт-Виллас, что в Западном Бромптоне; не сомневаюсь, она живет там по-прежнему.

Леди Одли поспешила к себе и едва успела надеть шляпку и накинуть шаль, как у парадного входа раздался шум подъехавшей кареты, и сэр Майкл, стоя у подножья лестницы, громким голосом попросил супругу поторопиться.

Как я уже упоминала, комнаты здесь шли одна через другую, оканчиваясь восьмиугольной прихожей, увешанной картинами, писанными маслом. Даже в спешке миледи не забыла об этой комнате и, остановившись у ее дверей, тщательно заперла комнату, а ключ положила себе в карман.

Запертая комната перекрывала всякий доступ в апартаменты миледи.

Обед в Одли-Корт отложили, и представление мисс Алисии молодому красивому вдовцу, мистеру Джорджу Толбойзу, пришлось перенести на более поздний срок.

По правде говоря, интерес девушки к этому знакомству был несколько искусственным, нарочитым, жеманным. Но если таким образом она надеялась возбудить ревность в Роберте Одли, боюсь, усилия ее были совершенно напрасными: молодой адвокат считал жизнь слишком глупой шуткой, чтобы ему, человеку рассудительному, воспринимать ее слишком серьезно в течение хотя бы одной минуты.

Его хорошенькая, похожая на цыганенка кузина могла влюбиться в него по уши, могла по сто раз на день в течение целого года говорить ему о своих чувствах, до Роберта Одли – я совершенно в этом уверена – так бы и не дошло, как много он для нее значит.

С другой стороны, влюбись он в нее сам, это новое чувство вывело бы его из обычного состояния не более, чем расстройство желудка, и до самой могилы он так бы и не понял, что, собственно, с ним произошло.

Напрасно все три дня, что двое молодых людей провели в Эссексе, бедная Алисия гарцевала по тропинкам между изгородей; напрасно красовалась она в лихой кавалерийской шляпе с плюмажем; напрасны были ее частые, но, конечно же, в высшей степени случайные встречи с Робертом и его другом. Роберт Одли взирал на ее красоту такими ленивыми глазами, что уж лучше бы ей было коротать время в прохладной гостиной Одли-Корт, чем гонять кобылу по всему поместью под жарким сентябрьским солнцем.

Вообще-то рыбная ловля – если, конечно, вы не ярый последователь Айзека Уолтона[38], – довольно скучное времяпровождение, и неудивительно, что на следующий день после отъезда леди Одли двое молодых людей – один из них, пораженный сердечной раной, кротко переносил страдания, находя удовольствие во всем, что его окружало, другой же считал, что почти все удовольствия на этом свете суть оборотная сторона жизненных невзгод, – так вот, двое наших молодых людей начали томиться, полеживая в тени ив, свисавших над ручьями, которые прихотливо петляли вокруг деревушки Одли.

– Сейчас на Фигтри-Корт не бог весть как весело, – задумчиво промолвил Роберт, – но, полагаю, там сейчас лучше, чем здесь. Там, во всяком случае, до ближайшей табачной лавки – рукой подать.

Джордж Толбойз, приехавший в Эссекс лишь по настоянию друга, не стал возражать.

– Пожалуй, я бы с радостью вернулся в Лондон, – сказал он. – Мне пора ехать в Саутгемптон: я не видел моего маленького уже целый месяц.

Джордж всегда называл сына «мой маленький», и всегда он говорил о нем скорее с печалью, чем с надеждой. Мысли о мальчике приводили его в смятение: ему казалось, что тот никогда не полюбит его. Хуже того, какое-то неясное предчувствие говорило ему о том, что он не доживет до того времени, когда маленький Джорджи станет взрослым человеком.

– Я, в общем-то, не романтик, Боб, – заметил он, – и за всю свою жизнь я не прочел ни единой стихотворной строки, которой бы я не воспринял как пример многословия и пустозвонства, но после смерти жены меня не покидает чувство, что я подобен человеку, стоящему на длинном пологом берегу, и страшные скалы, вздымаясь надо мной, хмурятся у меня за спиной, между тем как прилив медленно, но верно подкатывает к моим ногам. С каждым днем он подкатывает ко мне все ближе и ближе, этот черный, безжалостный прилив, но он не обрушивается на меня с оглушительным ревом, не швыряет на песок могучим толчком, нет, он крадется ко мне исподволь, вкрадчиво, по-воровски, готовый накрыть меня с головой именно тогда, когда я меньше всего думаю о смерти.