Ответом было молчание. Наконец с другого конца провода донесся мягкий смех Джиллиан, и у Теда отлегло от сердца.
— Ты выбрал не ту профессию, милый, — услышал он, — тебе бы надо было идти в дипломатический корпус. Хорошо… договорились. Теперь давай обсудим рождественский обед. Ты к чему привык — к жареной индейке или ростбифу?
— Если я скажу, что у нас в семье всегда готовили на праздник ростбиф, то, держу пари, ты скажешь, что у вас в этот день подавали к столу индейку с гарниром. Поэтому… как ты смотришь на салат из тунца? Мы не нарушим ничью традицию, и нам даже не понадобятся ножи, чтобы его есть. Исходя из того, как идет этот разговор, оно и лучше. Береженого Бог бережет.
— Очень смешно, Тед. Ох, не остаться бы кому-то вообще без подарка. Знаешь что… тебя ждет сюрприз. Ты уже выяснил окончательно, каким рейсом прилетаешь домой? Было бы чудесно, если бы ты появился пораньше, чтобы мы вместе украсили елку.
— Я не буду этого знать до последней минуты, — сказал Тед, перегибаясь через перила балкона, чтобы помахать Ники Хантер, которая подходила к дому: продуктовая сетка с овощами перекинута через плечо, длинные загорелые ноги обнажены. Неужели сегодня двадцать второе декабря? — подумал Тед. У него было ощущение, что сейчас ранняя осень. — Под вечер в Сочельник, точнее сказать не могу, детка. Лучше сама повесь омелу и поставь на окно свечу. Я поймаю в аэропорту такси, чтобы тебе не надо было меня встречать.
Джиллиан снова вздохнула, но Тед чувствовал, что она довольна.
— Наше первое Рождество вдвоем. Ах, Тед, я не могу дождаться! Может быть, даже снег пойдет, хотя за последние годы мы редко видели его на Рождество…
— Я не против, только бы он не пошел раньше, чем наш самолет опустится на посадочную полосу в Аллентауне. Мало радости провести Сочельник, жуя черствый шоколадный батончик в буфете аэропорта где-нибудь на Среднем Западе.
Тед услышал стук в стеклянную дверь и, обернувшись, увидел Стива, который показывал жестами, что ему нужен телефон.
— Эй, Вояка… нам пора кончать. Стиву надо позвонить домой… сообщить родителям, что он вытянул короткую соломинку и приедет к ним только после Нового года, когда я вернусь. Потому я и вышел с аппаратом на балкон. Я чувствую себя вроде бы виноватым… нет, меняться с ним местами я не собираюсь… Мы, женатые люди, должны хоть изредка делать в работе перерыв и навещать семью. Мы это заслужили. В нашей авиакомпании сидят люди с сердцем. Скажи мне, как ты меня любишь, Вояка, до встречи осталось каких-то два дня…
По всему дому витали запахи Рождества — начиная со светло-коричневой метелки ручной работы, которую Джиллиан нашла в местном кустарном магазинчике и повесила у входа, и кончая гостиной, которая выглядела необычайно праздничной. Густой лесной запах, идущий от маленькой, еще не украшенной бальзамической пихты, смешивался здесь с запахом пряностей, тянувшимся из жестянок с шоколадной крошкой, тарелок с домашним имбирным печеньем и блюда с маслеными пончиками, красовавшегося на буфете в столовой.
На каждом окне стояло по свече, хотя Тед просил об одной.
С парадного крыльца, подняв руку в приветственном жесте, улыбался прохожим большой веселый Дед Мороз из пластмассы.
Гирлянды красных и зеленых лампочек окаймляли вход в дом и выходящие на улицу окна.
На столе в гостиной на самом почетном месте, как всегда, стояли перешедшие по наследству от прабабушки Джиллиан старинные, вырезанные из дерева ясли, увитые свежей зеленью, за которой скрывались библейские фигурки.
Был Сочельник, и все выглядело чудесно, сказочно.
К сожалению, в доме не было Джиллиан, так что порадоваться этому великолепию вместе с Тедом она не могла.
Из-за снежной вьюги, которая незаметно подкралась к Аллентауну примерно за час до того, как школьников должны были распустить на рождественские каникулы, а именно в полдень, Джиллиан сидела в переполненном пункте первой помощи аллентаунской больницы и с возмущением смотрела на свою ногу с распухшей лодыжкой, покоящуюся на стуле, и на лежавший на ней пузырь со льдом. Несчастье с ней произошло в то время, как с полными руками подарков от учеников она спешила к стоянке, чтобы сесть в машину. Из-за плохой погоды Джиллиан оступилась и грохнулась на тротуар.
Теперь, сидя в больнице, она периодически нюхала рукава своего любимого светло-желтого ангорского свитера и морщилась. Каждая вторая из матерей ее учеников, по-видимому, решила, что одеколон — самый подходящий «учительский» подарок, и не преминула завернуть флакончик. Сейчас Джиллиан благоухала почище прилавка с парфюмерией в любом из местных универсальных магазинов, потому что по меньшей мере флакона два из этих подарков разбились при ее падении и забрызгали с ног до головы.
Посмотрев на улицу через двойные стеклянные двери и увидев, что уже совсем темно, она взглянула на часы и снова поморщилась. Уже пять! Нечего удивляться, что снаружи хоть глаз выколи. Она ждет уже четыре часа: приемный покой набит такими же, как она, незадачливыми пациентами, которые получили травму, поскользнувшись на обледеневшем тротуаре или перебегая дорогу перед машиной.
Она бы ушла, если бы могла. Тед в любую минуту приедет домой; он сойдет с ума, увидев, что дом пустой: горят лишь рождественские огни, а ее нет.
Но в том-то и дело, что уйти она не могла. Во-первых, ее машина осталась на стоянке у школы, так как одна из учительниц вызвалась отвезти ее в больницу на своей машине, а во-вторых, ей было больно встать на ноги.
Джил знала это, потому что предприняла такую попытку, — в результате поврежденную ногу пронзила адская боль.
Дверь в комнату, где принимал врач, открылась, и Джиллиан с надеждой подалась вперед, но — увы — медсестра прочла чью-то другую фамилию в списке, который держала в руке.
Джиллиан увидела, что несут девчушку лет трех — в огромных голубых глазах девочки лихорадочный блеск, пылающая жаром щечка прижата к плечу матери.
— Не могу же я на ее сердиться, — буркнула Джиллиан в воротник свитера и, снова опершись головой о стену за креслом, уставилась на потолок, под которым висела трогательная гирлянда рождественских огней.
Ей припомнилось Рождество, которое она провела в постели, заболев тонзиллитом, когда была не в состоянии даже играть новыми, подаренными ей игрушками, и мысленно пожелала больной девочке поскорей поправиться.
А ведь если вспоминать, то со мной вечно что-то случалось на праздники, пронеслось в голове Джиллиан. Ветрянка в день рождения, когда мне исполнилось пять… синяк от случайного бейсбольного мяча накануне конфирмации… желудочный вирус перед Новым годом, когда мне впервые было разрешено пойти на свидание…
— Джил! Джил! Что с тобой? Господи, деточка, что ты опять натворила? Мама передала мне, что ты звонила, как только я вернулась домой. И я сразу же кинулась сюда… Лед уже весь растаял — так же быстро, как и появился… Но я потратила кучу времени, пока смогла найти местечко для машины. Словно все аллентаунцы только тем и занимались весь день, что падали на улицах. Что у тебя повреждено? Лодыжка? Хорошенькое дело! Босс Пита врезался в телеграфный столб… правда, легко отделался, только фару разбил. Нечего удивляться, что птицы улетают зимой на юг.
— Привет, Барб, — спокойно ответила Джил, в то время как подруга плюхнулась в соседнее кресло. Щеки Барбары были краснее лампочек на искусственной елке, криво стоящей в углу; новый, с иголочки, кроличий жакет падал с ее плеч. — Спасибо, что приехала. Тед еще не появился? Я хотела позвонить домой, но передумала: не стоит сообщать, что я упала, по телефону.
— Я знаю, ма не велела мне ничего говорить, если я его встречу. Но нет, в доме темно, если не считать доброго старого Деда Мороза у входа и гирлянд, так что, видимо, его самолет еще не прилетел.
— Слава Богу и за это. Если повезет, я попаду домой раньше Теда и он ничего не узнает. Я нашла в коробках, которые он сложил в подвале, его детские елочные игрушки и хочу устроить ему сюрприз.
