Шестилетняя Никки немало удивилась, когда её мать просто взяла и ушла; ухватив отца за руку, она поинтересовалась, попадет ли Рики на небеса. Миссис Колин не велела Никки ходить в библиотеку, но сейчас все были слишком заняты, чтобы за этим следить, так что она просто проскользнула внутрь и всунула свою ладошку в руку отца. Окно, конечно, было совсем-совсем разбито. Никки подумала, не значит ли это, что ей теперь несколько дней не будут разрешать приходить сюда смотреть мультики. Обычно она говорила, что хочет посмотреть «Бемби», «Супер-бабушку» или «101 далматинец», но недавно она обнаружила, что если забраться на стул, то можно найти фильмы ещё поинтереснее. Она никому не рассказывала о своём открытии, но как-то раз миссис Колин её поймала и пригрозила, что расскажет мамочке. Никки пришлось как следует поплакать и притвориться, что фильм оказался не в той коробочке по ошибке. Ну и проныра эта миссис Колин. Вообще-то Никки показалось, что в одном из этих фильмов была мамочка, но волосы у неё там были другого цвета, и Никки немножко сомневалась. Дёргая отцовскую руку, она смотрела на окоченевшие конечности Рики и допытывалась, попадёт ли он на небеса.

Вику Кроутеру было за пятьдесят. Этот коренастый румяный мужчина, всегда носивший одежду одной и той же фирмы, обычно имел бодрое выражение лица, которое копперы всегда принимали за нахальное. Но на этот раз его лицо не было таким бодрым.

— Я этому Даффи яйца оторву, — сказал он Джимми, — надо же, хочешь помочь старому приятелю, и вот что выходит.

— Кто такой Даффи?

— Малый, который устанавливал сигнализацию. И неслабо на этом наварил. Он, конечно, не король охранного бизнеса, но работёнка подвернулась хорошая: большой загородный дом, хозяева денег не считают. Я сказал ему, что в следующий раз его с его проволокой позовут в Букингемский дворец. И что в итоге? Он облажался. Кто-то бросил в окно труп бедняги Рики, а звонок даже не вякнул. Да уж, оторву поганцу яйца, будет знать.

— Может быть, истёк срок гарантии? — озабоченно высказался Джимми.

— Срок гарантии? Гарантии — для малохольных, — озлился Вик, — гарантии — это для брокеров и школьных учителей. Я денег не считаю и канцелярию не развожу, но если уж кто-то взялся сделать для меня работу, то это должна быть работа так работа.

— Верно, — сказал Джимми.

Вик хмыкнул. Он не считал денег и не разводил канцелярию, и он и вправду презирал брокеров и школьных учителей: он посмеивался над тем, что, не имея того, что имели они, он в конце концов зажил в собственной усадьбе, с женщиной, за ради которой любой из них не пожалел бы правого яйца. Но сейчас он думал не об этом — и даже не о Даффи. Что он действительно чувствовал — сейчас, когда ладошка дочери, как мышка, ёрзала в его ладони, — так это облегчение от того, что никто не притрагивался к видеокассетам. Что, если бы кто-то влез в эту дырищу и стащил его «В чем Мать-природа родила»? Ведь это же для коллекционера настоящее сокровище! Настанет день, когда эти старые нудистские ленты снова войдут в моду.

Миссис Колин не питала пристрастия к алкоголю. Она была доброй католичкой, проделавшей огромное расстояние, разделявшее Филиппины и границу Букингемширского и Бедфордширского графств, и регулярно посылавшей половину жалованья своей матери; часть этих денег неизменно предназначалась для святых сестер из церкви Мадонны-Искупительницы. Такие расстояния преодолевают не для того, чтобы потом тратить деньги на себя — и уж тем более не для того, чтобы их пропивать. Она служила у Кроутеров уже пять лет: два года в Лондоне (до того, как мисс Бест завершила свою карьеру) и три в деревне, — но её до сих пор изумляло то, как много горячительного пьют в этой холодной, сырой, зеленовато-серой стране, где платят такие хорошие деньги. Может, оттого они и пили, что их страна была такой сырой и холодной, а листья, казалось, опадали круглый год. В её стране люди пили пиво «Сан-Мигель» и считали, что этого достаточно. Здесь же вливали в себя всё подряд, и этого всего подряд было больше, чем миссис Колин могла себе представить. Она подошла к бару в гостиной, сплошь отделанному кожей и медью, и задумалась, что бы ей выбрать для мисс Анжелы. Перед ней выстроилась целая батарея бутылок и бутылочек, склянок и скляночек, миксеров, сифонов и прочих прозрачных и непрозрачных емкостей и замысловатых приспособлений известного и неизвестного назначения — всё это, да ещё яркая окраска содержимого склянок, заставляло её чувствовать себя провизором в аптечной лаборатории. Может, потому у англичан и принято спрашивать друг друга: «Что вы принимаете?» — или, для разнообразия, «Чем вы травитесь?» Возможно, мисс Анжеле понравится, если всего её самого любимого будет понемножку. Миссис Колин налила в большой бокал без ножки на дюйм мятного ликёра, добавила дюйм белого вина и дюйм джина. Тут она помедлила, вспомнила залитое слезами лицо мисс Анжелы и добавила ещё дюйм джина. Выбрала одно из последних приобретений мистера Кроутера — шейкер с ручкой в форме полицейского шлема и резервуаром в форме полицейских сапог — и смешала лекарство для мисс Анжелы. После этого она поспешила в библиотеку. Джимми принял у неё стакан, приподнял брови, удивившись цвету, и безмолвно передал его притихшей теперь Анжеле. Та, не говоря ни слова, одним глотком осушила половину стакана. Миссис Колин поняла, что рассудила мудро.

Приглушённым, но ясным голосом, так чтобы все вокруг поняли, что это приказ, Вик Кроутер сказал: «Думаю, господ полицейских мы пока ставить в известность не будем». После этого все, вставшие в Браунскомб-Холле в 8.30 утра, робким шагом грешников, без покаяния покидающих церковь, один за другим вышли из библиотеки. Миссис Колин прикрыла дверь и осталась с Рики одна.

Правда была в том, что миссис Колин всегда его недолюбливала. Она никогда никому об этом не говорила, и, возможно, дело тут было не в Рики, а в том, что случилось однажды ночью на задворках Давао, но так уж оно сложилось. Теперь, стоя над его окоченевшим трупом, она чувствовала себя немного виноватой за то, что не любила его. Глаза у него остекленели, ноги — все четыре — вытянулись и отвердели, а хвост уже никогда не завиляет снова.

На границе Букенгемширского и Бедфордширского графств было 8.45 утра, когда миссис Колин из Давао положила Рики в большой синий пластиковый пакет для грязного белья, постояла с минуту, решая, прилично ли засунуть его в холодильник, решила, что не совсем прилично, и пошла в дальний чулан. В дальний чулан заглядывали редко. Там было полным полно высоких сапог-веллингтонов (хозяевам дома, похоже, ни одна пара не подходила), почти новый набор для игры в крокет — его в своё время заказала Белинда, но скоро он ей прискучил, раковина с подтекающим краном и унитаз викторианской эпохи, фарфоровая урна унитаза была украшена тёмно-синим цветочным орнаментом. Ботаник, даже ботаник-любитель, возможно, смог бы определить, какие именно цветы запечатлены на унитазе, но миссис Колин никогда и не пыталась. Миссис Колин считала, что есть вещи, которые следует украшать, а есть — которые украшать не следует, и унитазы попадали во вторую категорию. У себя, на острове Минданао, она никогда не слыхала об унитазах в цветочек. Не обращая внимания на декадентскую ночную вазу, миссис Колин посмотрела на крючки для шляп справа от двери. На одном висел забрызганный грязью плащ, который какой-то воскресный гость так и не позаботился забрать. Когда забавлявшийся охотой приятель Вика Кроутера дарил ему пару фазанов, то они всегда висели несколько дней здесь — через два крючка от забрызганного грязью плаща. Миссис Колин подняла пластиковый пакет и хотела было повесить его на тот самый крючок, где обычно висели фазаны, но тут ей показалось, что это, возможно, нехорошо, и, поколебавшись, она повесила пакет на следующий крючок. Хвост Рики — или, по крайней мере, шесть дюймов хвоста — торчал из пакета. Миссис Колин попыталась затолкать его обратно, но безуспешно.