Темноволосый мужчина молча поднял руку и показал столу трёх голубей, связанных за шейки бечёвкой.

— Пирог с голубятинкой, — произнёс он очень спокойно.

Даффи ждал от Дамиана какой-нибудь изощрённой остроты, но единственное, что выговорили его изогнутые губы, это «Я люблю пирог с голубятиной».

И только когда голубей передали миссис Хардкасл, Даффи вспомнил. Старею, подумал он, никогда он ещё не соображал так туго тогда, когда надо было реагировать быстро. Но ведь и трудно быть заранее готовым к тому, что на границе Букингемширского и Бедфордширского графств тебе встретится именно этот голубиный убийца. Даже дети знают: Таффи был валлиец, был наш Таффи вор, раз у нас из кухни полбарашка спёр.Вот только этот Таффи был англичанин, и имя его было сокращением от Таффорд. Таффи был англичанин и больше, чем просто вор.

Было время, когда Таффи частенько появлялся на первой странице того самого таблоида, в котором на третьей сверкала своим богатством Белинда. Сейчас и тот, и другая мало напоминали свои газетные изображения. Белинда совсем не походила на девушку, которая стала бы игриво вертеться по комнате, ёрзать на чужих коленках и кокетливо расстёгивать вам верхнюю пуговку рубашки, а сидящий напротив и аккуратно режущий на кусочки свою порцию телячьего жаркого Таффи вовсе не смотрелся злодеем, которого авторы газетных заголовков с мазохистским восторгом называли Врагом Общества Номер Один. Куда делся тусклый, леденящий душу взгляд, благодаря которому тираж таблоида разлетался в мгновение ока.

Как и большинство бандитов, начинал Таффи с предприятий весьма заурядных: с мелкой кражи (схватил и дал стрекача), с лёгкого добродушного грабежа. Брал он немного, старался не прибегать к грубому физическому воздействию, и попадался, что называется, через раз. Это последнее обстоятельство было постоянной помехой его образованию и оставляло мало шансов для поступления в университет. Ему было уже сильно за двадцать, когда он, наконец, решился оставить эту идущую себе же во вред тактику мелких краж, мелкого насилия и мелких отсидок. До него дошло, что величина суммы, которую вы можете добыть, прямо пропорциональна доле насилия, которую вы готовы ради этого применить. Это открытие ознаменовало расцвет его криминальной карьеры: налёт на дом супружеской четы в Сассексе, с нанесением тяжких телесных повреждений и покражей всего фамильного серебра эпохи четырёх Георгов, в том числе и того, которое хозяева держали подальше от любопытных глаз. Таффи понял и то, что если за один заход украсть побольше, красть можно будет реже, а чем реже он будет работать, тем меньше у него шансов угодить за решётку. В результате настало время, когда Таффи приобщился к нормальной жизни человеческого социума — хотя в университет так никогда и не попал.

На первую полосу того же таблоида, где на третьей странице царила Белинда, его привели непомерное усердие в обращении с металлическими предметами и отсутствие более примечательных новостей. Он отбывал двухгодичный срок в Мейдстоуне, который схлопотал за неодолимую тягу к вещам, принадлежащим не ему, когда вдруг в припадке умственного помутнения выхватил кусок арматуры, огрел им охранника по голове и был таков. Где он добыл своё оружие, так и осталось загадкой. Фотография залитого кровью полицейского выглядела достаточно привлекательно для натренированного редакторского глаза, а вслед за ней вскоре последовала и фотография самого Таффи — явно не в лучшей форме. Так на несколько летних недель он стал знаменитостью. Одна из газет предложила награду за его поимку, другая высказала предположение, что бежал он с намерением заявить какой-то публичный протест — может, попытаться воспрепятствовать свадьбе наследника престола, которая должна была состояться две недели спустя. Общественность мгновенно вообразила, что Таффи в бегах, что он готов жестоко расправиться с любым, кто встанет на его пути, и что он намеревается пустить на воздух Букингемский дворец. Некий читатель из Уэльса прислал в «Таймс» письмо, где заявил, что отныне перестаёт считать Таффи своим соотечественником.

На самом деле Таффи вовсе не был в бегах, он отсиживался в укромном месте в обществе лихих девиц и любимого пива — невинных жизненных радостей, каковых, находясь в заключении, был столь злостно лишён. И, как и все добропорядочные граждане, он смотрел королевскую свадьбу по телевизору, и, как и все они, отметил, что британцы умеют устраивать подобные торжества лучше, чем кто-либо другой. Он знал, что за избиение охранника ему грозят дополнительные пять лет тюрьмы, да ещё и охранники, надо полагать, по шее надают, но, собираясь вернуть себя в лоно Закона, он поступил весьма умно. Он потребовал у газеты вознаграждение за собственную поимку, и устроил всё так, чтобы быть как бы застигнутым во время как бы тайной встречи. Место было выбрано людное. Вовремя подоспели репортёры нескольких газет, и даже телевидение. Вознаграждение он, разумеется, не получил, но привлёк внимание широкой общественности, и среди выразителей её мнения нашлись те, кто намекал, что вот человек, безусловно, склонный ко злому, но, возможно, не совсем ещё потерянный для общества. И он был водворён под стражу, и, конечно, ему, когда никто не видел, надавали-таки по шее, и он получил свои законные плюс пять. Результатом всего этого стало то, что он начал посещать тюремную часовню, принялся штудировать курс социологии, и эта его деятельность произвела благотворное впечатление на комиссию по досрочному освобождению. Выпустили его без лишней помпы, на заре, когда в воздухе висела влажная дымка, и он уже больше никогда не ходил в церковь.

Во всё время ужина Таффи был очень спокоен; он почти не говорил и только смеялся остротам других. Его шея и плечи были чудовищно развиты. Даффи уже видел такое у бывших заключённых. Те, кто в тюрьме не утрачивали интерес к жизни, обретали маниакальное стремление не потерять форму, а поскольку возможности для этого были несколько ограничены — особенно, в одиночке — выливалось это обычно в бесконечные подтягивания и отжимания. Такое стремление с лёгкостью превращалось в навязчивую идею, а это, в свою очередь, отражалось на развитии тела арестанта.

— Ты играешь с огнём, — сказал Даффи, когда после ужина они с Виком остались вдвоём.

— В каком смысле?

— Таффи.

— Таффи? Ты что-то против него имеешь?

— Ты ведь знаешь, кто он такой, верно, Вик?

— Ты имеешь в виду, знаю ли я, кем он был? Конечно, я это знаю, — Вик с сожалением покачал головой. — Разве ты не веришь в исправление, Даффи? Не веришь в то, что общество пытается помочь преступившему его законы? «Придите ко мне вы, все, кто провёл больше пяти лет за решёткой». Ты что, во всё это не веришь?

Даффи не мог понять, разыгрывает его Вик, или нет, и счёл за благо не отвечать на вопрос.

— Я заметил, он убивает диких зверей, — сухо сказал он.

— Голубь не зверь, Даффи. Это птица. И ты сейчас не в городе. Если ты решишь арестовывать всех, кто стреляет птиц, тебе придётся начать с герцогов и маркизов, и чёрт знает кого ещё.

— Хорошее начало.

В этот момент к ним подошла миссис Хардкасл.

— Я знаю, мистер Кроутер, что это звучит нелепо, но, мне кажется, я должна поставить вас об этом в известность. Пропало кое-что из столового серебра.

Даффи толкнул кухонную дверь и с опаской, бочком, вышел на террасу. Осторожно втянул носом воздух. Он понимал, что имел в виду Вик, когда говорил, что здешнему воздуху не хватает чего-то настоящего.В деревне всегда пахнет чем-то, что сразу и не разберёшь: цветами, деревьями, травой и всяким таким непонятным. Приезжая в деревню, люди откидывают голову назад и смакуют воздух, они останавливаются под деревьями вдохнуть вожделенной вони. Они закрывают глаза и тычутся носами в розовые бутоны. С точки зрения Даффи, на вид цветы были вполне приятны, но нюхать их он всегда считал признаком дегенератизма. Он уже начинал тосковать по запахам большого города: горячей дизельной отрыжке автобусов, доносящемуся из закусочных аромату жареного лука, выхлопам намертво застрявших в пробке автомобилей.