— Люблю — значит позволяю.

— Что?

— Я позволила ему, потому что люблю. Она хотела идти, но он снова ее удержал.

— Куда?

— Умыться. И… и ты обещал отпустить меня.

— Куда? К кому! На обесчещенных не женятся. Для этого нужно быть или ничтожеством, или очень крупной личностью.

— Ты обещал!! — закричала Ангелика.

— Прежде я выясню, какие у этого типа намерения. Я это быстро выясню, если ты мне поможешь. Где его найти? Я все равно его найду, ты знаешь! Так не скажешь? Предпочитаешь, чтобы я узнал у других? Хорошо. Но это будет дольше.

— Ты обещал… — прошептала она, медленно отступая. — Ты же обещал мне…

Через час он уехал, оставив охрану у запертых дверей и отключив телефон. Она поняла, что все возвращается на круги своя и ей вновь предстоит сделаться затворницей. Но он не учел одного обстоятельства — она была теперь уже не та, что год назад. Она много увидела, узнала, почувствовала; наконец, она встретила Вальтера, который запретил ей бояться. Однако кое-что Адольф учел. В тот день он сказал Эльзе, что у него состоялся с Ангеликой откровенный разговор.

— Она задумалась о некоторых вещах, многозначительно произнес он, — но ей нужно время и относительное одиночество. Я решил дать ей возможность побыть одной.

Эльза ничего не отвечала. Ей не понравились его слова. Подразумевалось, что они все должны обеспечить Гели одиночество. К сожалению, она не сразу задумалась над тем, что в действительности стояло за этими словами. Она была занята Рудольфом, собиравшимся по делам в Берлин. Эту поездку, планировавшуюся давно, Гитлер просил ускорить. Когда муж спросил, поедет ли она с ним, Эльза, подумав, отказалась. Лей тоже уезжал — ему нужно было до отпуска представить своему штату в Кельне Отто Вебера, которому предстояло временно исполнять обязанности гауляйтера на неспокойном Рейне, и Эльзе не хотелось оставлять сейчас Грету одну.

Час назад Маргарита позвонила брату и поделилась беспокойством за Роберта, которого приходилось постоянно будить — он буквально засыпал на ходу. Рудольф обещал ей проводить Лея до Дармштадта или Франкфурта, смотря по его состоянию.

Увидав Роберта на вокзале, Гесс решительно предложил ему не валять дурака и отложить поездку, но тот отвечал, что фюрер звонил ему утром и попросил все вопросы решить в ближайшие дни.

Оба летчика не переносили поездов, считая их невыносимой тратой времени, однако теперь это был наилучший вариант — Лею требовалось время, чтобы прийти в себя, а Рудольф подумал, что в дороге у них будет время поговорить.

История с «головастиком», до сих пор вяло кочевавшая по страницам газет, получила мощную поддержку в сегодняшней статье «Берлинер цайтунг» о «вызывающем поведении в берлинском рейхстаге депутатов от НСДАП». Назывались имена; в особенности досталось гауляйтеру Берлина доктору филологии Йозефу Геббельсу, Герингу и Штрайхеру. Выдумка Лея с «провалом памяти» в связи со статьей выглядела совсем неуместно и даже опасно. Гесс надеялся вынудить Роберта это признать.

Поезд тронулся… Эльза и Маргарита остались на перроне. Грета стояла неподвижно, не отрывая глаз от улыбающегося ей из дверей вагона Роберта. Эльза, сделав несколько шагов, помахала им рукой.

Роберт и Рудольф, привыкшие к постоянным разъездам, проводам и разлукам, в тот вечер оба испытывали странную печаль, причин которой не находили. В глазах Лея бродило откровенное беспокойство — как будто он опять слышал навязчивую, тревожную ноту в несущемся навстречу будущем.

— Погоди укладываться, — сказал ему Гесс, увидев, что тот уже снял ботинки и пиджак. — Ты, может быть, рассчитывал избежать разговора со мной? Но тебе это не удастся. Я еду с тобой до Франкфурта… Не смотри так — сестра просила. Но затягивать это удовольствие я не намерен. Пойдем в ресторан, выпьем чего-нибудь покрепче и поставим все точки. А потом спи хоть до второго пришествия.

Лей почти минуту глядел на него, видимо, собираясь возразить, но потом молча оделся и поплелся за сердитым Рудольфом в вагон-ресторан, где уже собиралось изысканное общество коммерсантов-евреев и светских дам, возвращающихся в столицу к открытию сезона. В этом году их съезд был ранним по причинам метеорологическим — циклоны заволокли Юг бесконечными тучами, на Севере же, напротив, стояла солнечная погода. К тому же биржа вела себя настолько непредсказуемо, что солидным людям сделалось не до отдыха — приходилось все время быть начеку.

Гесс и Лей сразу привлекли живейшее вниманье. С недавних пор Гесса это начало раздражать.

— Ты знаком с теми дамами слева? — спросил он у Роберта, глядящего в пустой бокал. — Такое впечатление, что ты забыл с ними поздороваться.

— Ни с кем я здесь не знаком, — проворчал Лей, — разве что с тем равви справа. О чем ты хотел говорить?

— Фюрер считает, что тебе следует принести извинения.

— Я знаю. Я уважаю мнение фюрера, но поскольку решение он оставил за мной, то я его уже принял.

— И не изменишь?

— Нет.

— И объяснить тоже не считаешь нужным? Лей молчал.

— Вообще-то я твои объяснения знаю, — продолжал Гесс. — От сестры. Но хотелось бы услышать от тебя.

— Едва ли ты услышишь что-то новое. Они некоторое время глядели друг другу в глаза. Официант принес вино и закуски. За это время у Роберта несколько прояснилось в голове, и он понял, что Грета не могла рассказать брату всю правду о его намереньях.

— У каждого человека есть самолюбие, невозмутимо отвечал он Рудольфу. — Субстанция это, безусловно, неоднозначная. У меня оно вот такое. Ну так что ж?

— И ты надеешься, что я поверю в эту чушь? В самолюбие? Откуда оно у тебя вдруг взялось?

— У тебя есть другие вопросы? — спросил Лей.

— Прости, — смутился Гесс. — Я зол на тебя.

— Это чувствуется.

Вино слегка подрагивало в бокалах, пить не хотелось. В ресторане работали кондиционеры, было прохладно, но лицо Лея мокло от пота, веки опухли; он с трудом сидел, чувствуя резкую боль в позвоночнике. Рудольфу давно было жаль его, но он никак не мог свыкнуться с мыслью, что самый близкий, единственный его друг, сидя сейчас перед ним лицом к лицу, лжет ему.

— Роберт, я тебе не верю, — спокойно произнес он. — Наша дружба все может вынести, но не ложь. Ты не согласен?

Лей не ответил. Через четверть часа они возвратились в вагон. Гесс молча прошел к своему купе, но едва он взялся за ручку двери, Роберт его окликнул.

— Зайди ко мне на минуту, пожалуйста, — попросил он, не глядя в его сторону.

В купе он сел на диван, вытер платком мокрое лицо, потом, открыв саквояж, достал оттуда свернутый вчетверо листок и усмехнулся.

— Я написал это еще в Кельне. Теперь вожу с собой как свершившийся факт биографии.

«Это» было очередное заявление об отставке, не такое краткое, как первое, и менее нервное. Лей мотивировал его состоянием здоровья, а именно нарушением памяти и, как следствие, невозможностью полноценно исполнять свой партийный долг.

Гесс перечитал несколько раз и протянул обратно. Это было то, что он предчувствовал, правда, которой он добивался от друга и которую получил.

— Значит, вот так! Дезертируешь?

Лей снова вытер лицо и шею и вопросительно посмотрел на Рудольфа. Он слышал в его голосе совсем не то, что ожидал услышать, и невольно поразился, не поверив себе. А Рудольф, похоже, и впрямь испытывал облегчение.

— Ну и черт с тобой! Отправляйся в свою Америку Все равно пожалеешь потом!

Лей кисло улыбнулся.

Гесс полночи просидел в своем купе у окна, предаваясь горьким размышлениям. Оставшись наедине с собою, он пытался «расставить все точки». Лей раздражал его теперь еще больше, потому что намеревался сделать то, чего он, Рудольф, сделать не решался. Он ведь тоже собирался «дезертировать». Он хотел сделать это ради Эльзы и ребенка, но не смог и потерял сына. Вот правда, которой, впрочем, от него никто не домогался. Даже Эльза. Зачем? Она ее и так знает.

Из Дармштадта Гесс позвонил в Мюнхен Гитлеру, сказал, что отказ Лея окончателен и ничего нельзя поделать.