— Вы… сами видели? — отрывисто спросила она Гиммлера.

— Нет, покойной я не видел, но… В доме врачи, католический священник…

— Это может быть обман… блеф! Я ее знаю!

— Не сходи с ума! — прикрикнул Гитлер. — Она оставила Лею письмо. В нем, по-видимому, объяснение причин. Но меня сейчас беспокоит другое. Нужно ведь сказать Геббельсу. Может быть, это сделаешь ты?

Она глядела на него в упор.

— Ты хочешь, чтобы именно я ему сказала? И чтобы потом пошла утешить Роберта?

— Почему нет? — Серо-голубые, с непроницаемым выраженьем, глаза Адольфа расширились, но продолжали смотреть в одну точку.

— И ты, Юлиус?

Штрайхер отвел глаза. Она молча вышла. В коридоре она увидела мужа, курившего у окна.

— Куда ты? — бросил он, не оглядываясь.

— Мне приказано сообщить новость Геббельсу, — ответила она с вызовом.

— Что значит «приказано»? Не говори вздор! И… уймись хоть сейчас. — Он крепко взял ее за руку, отвел в комнату и слегка подтолкнул вглубь. — Побудь здесь. Я сам скажу Йозефу. А ты… прими что-нибудь успокоительное.

Пуци вышел. Он плотно прикрыл дверь и, прислонившись к ней спиною, несколько минут стоял с закрытыми глазами, слушая, как Хелен сдавленно рыдает.

Реакция Геббельса была похожей. Сначала он не поверил и несколько раз порывался ехать к Монтре, чтобы удостовериться, что-то бормотал про происки и ответные ходы, пока Пуци решительно не остановил его. Тогда, закрыв лицо руками, Йозеф, шатаясь, добрел до дивана, повалился на него и затих. Пуци посидел с ним минут десять, потом пошел к Лею, постучал и услышал спокойное «войдите».

Роберт лежал на кровати и глядел в потолок.

— Мне можно к тебе или хочешь побыть один?

— Садись.

— Я сейчас займусь опровержением, — сказал Пуци, присаживаясь рядом. — Подготовлю все для Кренца. Фюрер считает, что это следует сделать от лица наших юристов.

— Да, это разумно, — отвечал Лей.

— Ты извини, если я спрошу… Как у тебя с сердцем?

— Полежу — пройдет.

— Позвать к тебе кого-нибудь?

— Не нужно, спасибо.

— Когда подготовлю материалы, посмотришь или…

— Посмотрю.

Пуци, конечно, догадался, как все происходило.

Роберт не пил, и Елена опять принялась сходить по нему с ума. Бесилась, ревновала, натравила Геббельса на Полетт — просто от бессилия или заподозрила что-то. А Геббельс от нее всегда голову терял. Вот и закрутилось. В результате — Полетт выстрелила себе в голову или в сердце… Он этого точно не знал — знал только, что застрелилась. А кто виноват? Роберт, разлюбивший Елену? Йозеф с его ахиллесовой пятой? Или Елена, додумавшаяся до подобной формы борьбы с соперницей? Или он сам, не умевший быть ей хорошим мужем и способный лишь на никому не нужную жалость ко всем? Вдруг он почувствовал, что Лей слегка пожал его руку.

Три года назад, когда Эрнст еще боролся за себя, за жену, за нормальную жизнь, Роберт сказал ему, что у них с Еленой все кончено. Это была своего рода мужская клятва, и Лей не нарушил ее, как ни бесилась Хелен, как ни стремилась вернуть любовника. Тогда она и начала мстить…

— Может быть, все-таки примешь лекарство? — спросил Пуци.

— Если тебе не трудно, вон те таблетки… — кивнул Лей. — И намочи полотенце, пожалуйста.

Пуци все сделал и снова предложил позвать врачей.

— Ну их к дьяволу! Они без конца твердят, что мне жить осталось три дня. Как бы не так! Я переживу третий рейх! — усмехнулся Роберт, засовывая мокрое полотенце под рубашку. — Как ты полагаешь, сколько он продлится?

— У тебя сильный жар, — заметил Пуци, потрогав его лоб. — Я все-таки позову…

— У меня с войны то жар, то холод, то сердце, то голова… Если всерьез к этому относиться, то и впрямь сдохнешь. А я говорю тебе, что переживу третий рейх!

— Ладно, ладно, хоть четвертый! Я даже не знаю, шутишь ты или бредишь.

Лей приподнялся.

— Я похож на шутника?

— Роберт, послушай! Не теряй хоть ты голову! — взмолился Пуци. — А то у нас тут и так начинается черт знает что! Кто рыдает, кто лежит трупом, кто злорадствует, кто бредит! Всюду врачи. Какой-то дом для умалишенных!

— Тогда в нем не хватает еще одного… пациента — не находишь? — мрачно заметил Лей.

Пуци едва сдержал улыбку.

— Да, Руди здесь сильно недостает. Хотя в подобных ситуациях вы с ним как раз и сохраняли здравый смысл.

— Ты поедешь со мной? — спросил Роберт. Пуци понял.

— Я бы не просил тебя, Эрнст, но… Я в самом деле плохо себя чувствую. К тому же можешь себе представить, как нас там встретят. Головы я, конечно, не потеряю, но…

— Не лучше ли завтра съездить? — осторожно предложил Пуци.

Лей медленно поднялся и сел, держась за грудь. Потом встал и прошелся, глубоко дыша.

— Нет, поедем сейчас. Я только переоденусь. Через четверть часа спускайся к машине.

Салон Монтре с полудня был закрыт. Слухи расползались стремительно. Факт самоубийства скрыть не удалось, несмотря на присутствие в доме священника. Говорили, что мадам застрелилась из-за измены любовника. Кто-то добавлял, что она заговорщица, шпионка, коммунистка и т. д., но на первой версии сходились все.

В шестом часу в сумерках вокруг дома собралась изрядная толпа. Полетт была известной личностью, и у многих ее смерть вызвала скрытое злорадство, в особенности у женщин, не имевших средств, чтобы переступить порог ее роскошного салона. В самом доме стояла тишина; окна почти все были темны, свет горел лишь в гостиной на первом этаже и спальне, где лежало тело покойной.

Пуци предусмотрительно попросил Кренца предварить их визит звонком Шарлю Монтре, что тот и сделал, использовав весь свой авторитет и адвокатскую убедительность.

— Этим людям мало того, что они оклеветали и погубили ее, так они еще желают потешить свою арийскую сентиментальность? — отвечал Монтре.

— Даю вам слово, что доктор Лей не имеет к публикациям никакого отношения, — заверил Кренц.

— Знаю я, к чему он имеет отношение! Но если так, назовите мне имена тех, кто отвечает за эту подлую писанину.

— Господин Монтре, опровержение уже подготовлено и появится в утренних газетах. Но сейчас речь идет о другом. Всего лишь о вашей снисходительности к горю человека, который любил и глубоко уважал вашу покойную жену и теперь сам, находясь в тяжелом состоянии, чувствует глубокую вину за случившееся…

— Даю ему десять минут. Но впредь очень прошу вас, господин адвокат, способствовать ограждению моего дома от визитов любого из членов этой партии убийц!

Полетт выстрелила себе в сердце в 11 часов 50 минут. Выстрел был точный, и умерла она сразу. В той самой спальне, где они были вместе всего несколько дней назад, вместо широкой кровати стояла другая, поуже, застеленная белым атласом. Горели свечи; в ногах покойной сидела ее старая горничная — та самая, что нашла посмертное письмо и добилась того, чтобы Монтре согласился передать его Лею.

Роберт несколько минут смотрел в восковое лицо; потом почувствовал, что старушка тронула его за руку; кивнув ему на свой стул, вышла. Роберт машинально сел, и лицо Полины под новым углом зрения вдруг как будто переменилось — оно сделалось живее и точно улыбнулось ему лукаво.

Он никогда не относился серьезно к этой связи — каждый жил своею жизнью, по полгода не вспоминая друг о друге. Так ему казалось. Встречаясь, они просто наслаждались друг другом, без условий, обещаний, пустых тирад. Она была чудесная любовница — смелая, нежная, гибкая как кошка и изобретательная — настоящая француженка. Разве мог он предполагать, что именно в этот, пожалуй, самый приятный из его романов внезапно вторгнется боль, кровь, смерть?

«Ты меня предал», — написала она, сама в это не веря, потому что знала: не мог он предать ее.

«Весь мир мне противен, все в нем потеряло смысл…» Он и этого не мог понять. У нее был дом, положение, два здоровых сына, спокойный муж, друзья и поклонники, деньги, развлечения — все! Как же это все могло так в одночасье опротиветь, сделаться лишним, ненужным, потерять смысл? И чем же тогда жила все эти годы ее душа, что она ценила по-настоящему? Неужели эти редкие свидания без обязательств, поцелуи и объятия с человеком, который был и всегда оставался для нее чужим мужем, отцом чужих детей и даже чужим любовником? Значит, он не был ей чужим… Значит, что-то их соединяло.