Она, не глядя ему в глаза, объясняла, что это ненадолго, что она вернется, но он понял — она сбегает от него.

В те дни начиналась очередная предвыборная кампания. Утром позвонил из Берлина великий манипулятор Курт фон Шлейхер. Он сообщил Герингу, что канцлер Брюнинг вскоре пригласит Гитлера для личной беседы, на которой будет присутствовать и сам «старый господин» Гинденбург.

Восьмидесятичетырехлетнему Гинденбургу оставался год президентства. У Брюнинга на этот счет были свои планы, у Шлейхера — свои, те и другие в корне отличались от планов партии и фюрера.

— Телеграмму от канцлера вы получите через месяц, — закончил разговор фон Шлейхер. — Готовьтесь.

— Теперь они у нас в кармане! — ликовал Геринг. Он уговорил Гесса все рассказать Гитлеру, но тот оставался замкнут и невосприимчив, постоянно проваливаясь в свои бездны.

Наступила ночь, и началось факельное шествие — еще более грозное зрелище, чем парад военизированных колонн. Казалось, в темном Мюнхене движется и дышит невидимое гигантское существо с тысячами огненных глаз. Колоссальная махина двигалась сама по себе, никем не управляемая, хотя ни она сама, ни окружающие не догадывались об этом. Все думали, что фюрер вызван в Берлин и его нет в Мюнхене. Все видели твердое выражение на лице Гесса, его вскинутую руку, видели внушительный торс Рема, слышали мощный голос Лея, которому с восторгом вторили тысячи молодых глоток. Но это были не они, а скорей их тени, их бравые двойники. Настоящий фюрер скрывался в своей «усыпальнице» и не хотел жить. Гесс не мог унять приступов постоянно душивших его слез. Лей пил и становился все более невменяем.

А мощное чудовище двигалось без цели и смысла, полыхая огнем, смущая и устрашая души, ожидая, когда во главе его вновь встанет чья-либо воля.

И снова наступило утро, ветреное, с капризным дождем и высоким, отливающим сталью небом. Гитлера сумели ненадолго вывести из «усыпальницы». Рудольф был с ним — вместе со Штрассером и Пуци. Роберт уехал на вокзал проводить Грету, и Эльзе удалось немного побыть с Ангеликой наедине.

…Она поцеловала холодный лоб, погладила уже тронутую синевой руку, потом села у ног. В спальне были приоткрыты окна, и тени от шевелящихся на ветру гардин медленно плавали по стенам и потолку, окружая обеих причудливой мистической игрой света.

Квартира была полна людей. На похороны Ангелики приехали из Вены мать, сестра и брат покойной, без конца твердивший, что он непременно разберется, что же здесь на самом деле произошло. Лео не верил в несчастный случаи, а мать, кажется, поверила. Она почти не пролила слез, только жалась по углам и молчала.

Эльза тоже долго молчала. Только сейчас ей захотелось говорить, сказать подруге обо всем, что мучило ее. Но ей казалось, что душа Ангелики рядом с ней, такая же робкая, как при жизни, и эту душу нельзя больше напугать.

Порою Эльзе чудилось, что это не тени, а душа Ангелики скользит бесшумно вдоль знакомых стен, ласково касаясь их, и она следила глазами, пытаясь поймать ее очертанье. Где души, где тени — так трудно понять живым.

— Вот так и мы будем ползать, как тени, пока кто-нибудь не раздвинет штор, — сказала она вошедшему к ней Рудольфу, которому ее слова не понравились. Он боялся за Эльзу.

Она покачала головой, успокаивая его.

— Я еще должна родить тебе сына. Мы с Гретой никогда не оставим вас.

— Вы с Гретой? — Он опять с испугом посмотрел на нее.

— У нее будет ребенок. Вот теперь и вы с Гели знаете.

Он сел рядом с Эльзой и долго смотрел на мертвое лицо Ангелики.

— Это все, что мы можем для вас, — тихо продолжила свою мысль Эльза. — А Гели была другая. Она похожа на Адольфа. Она пришла, чтобы дать нам урок.

— Так вот почему она… — вслух подумал Рудольф, и Эльза догадалась, о чем он.

— Да, Грета сказала, что хочет сохранить его дитя.

— Неужели она ему не скажет?

— Тогда скажешь ты. Роберту нужно помочь…

— Если бы знать, как помочь Адольфу… Он ушел.

Эльза закрыла глаза, чтобы снова увидеть живую Ангелику. Ей хотелось говорить с ней, и она говорила — то вслух, то про себя. Ей почудилось, что в комнату вошел Адольф. Нужно было оставить их наедине, и Эльза встала.

Тени плыли по стенам и потолку…

Эльза подошла к окну и раздвинула шторы. А когда обернулась, увидела, что они с Гели по-прежнему одни.

2000–2001

Олег Дарк

МАРГАРИТА И БЕСЫ

Название романа отсылает к самому знаменитому произведению немецкой литературы. Гетевская Маргарита (Гретхен), возможно, самая популярная немецкая героиня. Как и всякая Маргарита, включая и булгаковскую, этот образ ассоциируется с той, «первой», из «Фауста», невинной и невольной грешницей, воплощением чистого страдания. За невероятное страдание, превысившее человеческие возможности терпеть, Гретхен у Гете и «спасена».

И надо ж такому случиться, что историко-биографический материал романа Елены Съяновой дает буквальные переклички с сюжетом Гете. И у Маргариты Гесс, как у гетевской Гретхен был любимый брат и был возлюбленный, сыгравший в ее жизни роковую роль. И Маргарита Гесс позже — Маргарита Лей (потому что она, в отличие от гетевской, выходит за своего Фауста замуж) бежит к нему, бросив все. Она чувствует постоянное присутствие Мефистофеля, он — ее вечный противник, и она пытается если не бороться с ним, то противостоять ему. И столь же безуспешно, как и у Гете.

Правда, брат Рудольф (Руди) и возлюбленный Роберт — не враги, а союзники, хотя спорящие. И Рудольф Гесс похож на Фауста, пожалуй, еще больше Роберта Лея. В отличие от гетевской, Маргарита Гесс оказывается между двумя Фаустами, одинаково дорогими ей.

Это словно распавшийся на две половины, раздробившийся Фауст. Одна половина — рефлектирующая и созерцающая, сомневающаяся, прежде всего мыслящая (Рудольф Гесс). Другая — по преимуществу действующая, активная, до крайности подвижная (Лей). Иногда они меняются ролями: сомневаться и размышлять принимается Лей, а Гесс предпринимает какие-нибудь отчаянные, безумные действия. А вместе они образуют того знакомого нам, привычного Фауста, в котором действие и размышление были слиты.

Или, если хотите, один — Фауст, а другой — тень его. И очень трудно решить, кто из них — тень, подсознание, темная сторона другого, неизвестная, но всегда присутствующая.

В первой половине романа доминирует Гесс, бесспорный и единственный главный герой. Его медленно, но упорно теснит Лей, чтобы наконец занять равное рядом с ним место среди персонажей. Главных героев становится двое. Это постепенное проявление равного другого, второго, или иначе — движение к раздвоенности, соответствует и приближению нацистской партии к власти, а героев к преступлениям, и погружению писателя (и читателя с ним) в мир зла.

Это раздвоение Фауста соответствует и раздвоенному взгляду писателя (удивительному, придающему необыкновенное своеобразие роману — и последующим его частям, превращающим роман в эпопею), и шизофрении фашизма, его одержимости раздвоением. Гесс и Лей нераздельны, вечные спутники; загадочная, почти ленивая или усталая меланхолия одного и непредсказуемое буйство другого — обратимые стороны одного и того же одинокого, обособленного положения в мире духов, не поддающихся не только управлению, но даже и прогнозированию. Пьяный Гесс, бродящий с пистолетом в окрестностях жилища обреченного Рема, не Лей ли это был?

Оба по-разному, но с равной настойчивостью заклинают и вызывают духов зла, экспериментируют сними, стремятся овладеть и руководить ими и одинаково им подчиняются. То есть все как и положено Фаусту и опять «по Гете». Мысль о том, что духов зла можно контролировать и ограничивать оказывается всегда иллюзией. Этой иллюзией одержим Гесс, она и чревата его болезненным, убийственным разочарованием.

А когда Лей на глазах изумленной Маргариты (а в романе все словно происходит на ее глазах, даже когда ее нет в повествовании) актерствует пота перед рабочей аудиторией и манипулирует ею, это и есть заклинание и вызывание духов. У них разные имена: национальный дух, классовая солидарность или ненависть, обида за государственный позор или мечта о будущем благополучии.