Это письмо в отличие от всех других, которые она до сих пор находила в семейном архиве, внушило ей почти такой же ужас, как и те книги о салемской трагедии, что она прочитала. Ким почувствовала острую жалость ко всем, кто оказался так или иначе причастен к этому делу. Она чувствовала, как Томаса раздирают надвое чувство дружбы и религиозный долг, того, что он считал истиной. Ким почти физически ощущала его боль и растерянность. Она всем сердцем сочувствовала Элизабет, которая ядовитой плесенью была доведена до такой степени помешательства, что смертельно напугала собственных детей. Ким легко было представить, что бесхитростный ум семнадцатого века не мог приписать такое ужасающее и необъяснимое поведение ничему иному, кроме как колдовству.

Размышляя об этом, Ким вдруг осознала, что в письме было что-то еще, очень встревожившее ее. Это было что-то новое — упоминание о крови и намек на возможное насилие. Ким не могла даже вообразить, что делала Элизабет в хлеву со скотиной, хотя и понимала, что это может быть очень важным.

Ким снова заглянула в письмо. Перечитала предложение, в котором Томас писал, что вся скотина уцелела, несмотря на то, что Элизабет была вся в крови. Это непонятно, если только Элизабет не причинила себе какое-то увечье. Сама мысль о членовредительстве повергла Ким в ужас. Она содрогнулась. Она укрепилась в этой мысли, вспомнив, что Томас писал о каплях крови на полу кухни. Однако в этой же фразе он писал о перевернутых и разбитых вещах, так что рана могла быть нанесена непреднамеренно.

Ким вздохнула. Она совсем запуталась, но одно ей было совершенно ясно: отравление этим грибком могло спровоцировать человека на вспышку насилия. Ким решила немедленно сообщить об этом Эдварду и всем сотрудникам.

Зажав в руке письмо, Ким вышла из замка и почти бегом кинулась в лабораторию. Запыхавшись, она влетела в помещение. Войдя туда, Ким поразилась: она попала в самый разгар праздника.

Все сотрудники весело приветствовали Ким, приглашая ее к одному из лабораторных столов, где они собрались тесным кружком, откупорив бутылку шампанского. Она попыталась отказаться от наполненной мензурки, но ее и слушать не хотели. Ей снова, в который раз, показалось, что она попала в компанию беспечных школьников.

Как только представилась возможность, Ким отозвала Эдварда в сторонку, чтобы спросить его, что, собственно, происходит.

— Элеонор, Глория и Франсуа только что совершили химико-аналитическое чудо, — объяснил Эдвард. — Они определили структуру одного из белков, связывающих «ультра». Это огромный прорыв вперед, что позволит нам модифицировать молекулу «ультра» и, если потребуется, сделать это так, чтобы модифицированное соединение связывалось с тем же самым белком.

— Я очень рада за вас, — искренне проговорила Ким. — Но я хочу показать тебе кое-что. Ты просто обязан это увидеть.

Она дала ему письмо.

Он быстро пробежал его глазами. Подняв взгляд на Ким, подмигнул ей.

— Прими мои поздравления. Это твоя самая удачная находка. — Посмотрев в сторону группы сотрудников, он крикнул: — Эй, ребята, послушайте-ка, Ким нашла самое блестящее доказательство того, что Элизабет была действительно отравлена плесенью. Это письмо подойдет для публикации в «Сайенс» еще больше, чем запись из дневника Элизабет.

Исследователи заинтересованно сгрудились вокруг Эдварда и Ким. Эдвард отдал им письмо и попросил прочитать.

— Здорово, — сказала Элеонор, передавая письмо Дэвиду. — Здесь даже упоминается, что она ела как раз перед припадком. Это очень четко доказывает, насколько быстро действует алкалоид. Она, наверное, успела откусить только маленький кусочек хлеба.

— Хорошо, что вам удалось удалить галлюциногенную цепь, — произнес Дэвид. — Я бы не хотел в одно прекрасное утро проснуться в обществе коров.

Все, кроме Ким, рассмеялись. Она посмотрела на Эдварда и, подождав, пока он закончит смеяться, спросила, не беспокоит ли его упоминание о насилии, которое содержится в этом письме.

Эдвард снова взял в руки письмо и прочел его более внимательно.

— А ты права, — согласился он с Ким, закончив повторное чтение. — Думаю, нам не следует использовать это письмо для статьи. Оно может вызвать ненужные нам кривотолки. Несколько лет назад нечто подобное случилось после телевизионного ток-шоу, где было сказано, что прозак может спровоцировать у больного вспышку склонности к насилию. Эту проблему удалось решить после проведения тщательных статистических исследований. Оказалось, произошло простое недоразумение. Мне не хочется, чтобы то же самое случилось с «ультра».

— Если природный алкалоид вызывал склонность к насилию, то это наверняка связано с галлюциногенной цепью, — предположила Глория. — Об этом можно написать в статье.

— Здесь нельзя ни за что ручаться, — предостерег Эдвард. — Кто знает, что может взбрести в голову какому-нибудь чокнутому журналисту? Я не хочу никаких, даже малейших, намеков, которые могут вызвать призрак насилия.

— Но может быть, пункт о возможной склонности к насилию стоит внести в протокол клинических испытаний? — предложила Ким. — И если такой вопрос возникнет, вам будет, чем ответить.

— А знаете, это чертовски хорошая идея, — поддержала ее Глория.

Несколько минут группа оживленно и дружелюбно обсуждала предложение Ким. Воодушевленная тем, что к ее мнению прислушиваются, Ким предложила им также внести в протокол возможные провалы кратковременной памяти, сообщив, что она наблюдала их в поведении Эдварда.

Эдвард добродушно посмеялся, поддержанный другими членами своей команды.

— Что из того, что я один раз дважды почистил зубы? — спросил он, еще больше развеселив окружающих.

— Мне кажется, пункт о нарушениях кратковременной памяти так же важен, как и пункт о насилии, — согласился с Ким Курт. — Дэвид тоже стал необычайно забывчив. Я это заметил, когда мы поселились в замке в соседних комнатах.

— Уж кто бы говорил, — усмехнулся Дэвид и рассказал всем, что накануне Курт второй раз позвонил своей подруге, поскольку забыл, что уже звонил ей за несколько минут до того.

— Я думаю, ей это даже понравилось, — заметила Глория.

Курт шутливо ударил Дэвида по плечу.

— Ты это говоришь только потому, что сам сделал то же позавчера, когда звонил жене, — напомнил он.

Ким посмотрела, как Дэвид и Курт шутливо боксировали, и вдруг заметила, что кисти рук Курта покрыты порезами и ссадинами. Рефлекс медицинской сестры сработал мгновенно. Ким предложила Курту осмотреть порезы.

— Не стоит, — отказался он. — Это совсем не так страшно, как кажется. Меня эти царапины нисколько не беспокоят.

— Вы упали с мотоцикла?

— Надеюсь, что нет, — рассмеялся Курт. — Я не помню, где я порезался и поцарапался.

— Это производственная травма. — Дэвид показал свои руки, которые отличались от рук Курта только тем, что царапины и порезы не были столь глубокими. — Это означает только, что на работе мы сдираем кожу на пальцах до костей.

— Все это связано с тем, что мы работаем по девятнадцать часов в сутки, — вмешался Франсуа. — Удивительно, что мы еще можем вообще что-то делать.

— Мне кажется, что нарушения кратковременной памяти — это действительно побочный эффект приема «ультра», — настаивала Ким. — У вас у всех есть это нарушение.

— У меня нет, — проговорила Глория.

— У меня тоже, — поддержала ее Элеонор. — Мой ум и память никогда не были такими ясными, какими они стали после начала приема «ультра».

— Полностью присоединяюсь, — сказала Глория. — Франсуа прав. Мы просто слишком много работаем.

— Секундочку, Глория, — напомнила вдруг Элеонор. — А ты ведь все-таки стала забывчивой. Вчера утром ты оставила свой халат в ванной, а потом устроила истерику, не найдя его у кровати.

— Не было у меня никакой истерики, — спокойно возразила Глория. — Да и потом, это не имеет никакого отношения к «ультра». Я и раньше забывала о подобных мелочах, например, о том, куда деваю мои вещи.