В начале месяца Ким смогла посвятить себе и своим личным проблемам массу времени, так как Эдвард постоянно был занят. Он практически исчез. Он мотался по стране с секретной миссией, набирая людей в «Омни фармасьютикал». Но он не забывал Ким. Несмотря на напряженный график, каждый вечер, около десяти часов, звонил пожелать ей спокойной ночи. Он также каждый день продолжал посылать ей цветы, хотя букеты стали скромнее. Теперь он присылал по одной розе, и Ким считала, что этого вполне достаточно.

Ким было, чем заполнить свое свободное время, на скуку она не жаловалась. Вечерами она продолжала пополнять свое образование, читая книги о салемских процессах и пуританской культуре. Она также поставила себе за правило каждый день бывать в имении. Строительство шло удивительно быстрыми темпами. В лаборатории трудилось намного больше строителей, чем на реконструкции коттеджа. Тем не менее, и в нем работа продвигалась на славу. Строители уже начали покраску стен, хотя отделочные работы внутри еще не были закончены.

Для Ким ирония судьбы, связанная со стройкой, заключалась в том, что отец был в восторге от ее решения организовать в имении огромную первоклассную лабораторию. Ким не смогла признаться отцу в том, что вопрос о лаборатории решился без ее участия, и что это вообще не ее идея.

Каждый раз, приезжая в имение, Ким проводила добрую толику времени в пыльных хранилищах старых бумаг, писем и книг. Результаты были обескураживающими. Хотя ее очень долго воодушевляла находка трех важных писем, за последующие двадцать шесть часов поисков она не нашла ничего, что могло бы сравниться по ценности с письмами. Наконец, в четверг, 11-го, она решила исполнить давно задуманное, захватила с собой в Бостон письма, набралась мужества и поехала в Гарвард.

Выйдя 12 августа с работы, Ким дошла до пересечения Чарльз-стрит и Кембридж-стрит и спустилась в подземку. Имея печальный опыт посещения законодательного собрания штата, которое, как она теперь понимала, было абсолютно безнадежным предприятием, потому что Рональд не подавал прошение губернатору, Ким не надеялась найти полезные для себя сведения и в Гарварде. Она не только думала, что шансы сохранности свидетельства равны нулю, она боялась, что в Гарварде ее посчитают чокнутой, услышав просьбу. Какой нормальный человек придет с требованием найти нечто такое, что не описано ни в одном доступном источнике?

Ожидая поезда на станции, Ким несколько раз порывалась уйти домой, но каждый раз напоминала себе, что это единственный шанс что-то узнать. В конце концов, она убедила себя настолько, что уже страстно желала быстрее попасть в Гарвард, невзирая на возможную реакцию тамошних библиотекарей.

Покинув подземку, Ким очутилась в обычной сутолоке и шуме Гарвард-сквер. Но как только она пересекла Массачусетс-авеню и оказалась в кампусе, шум движения и гомон толпы моментально утихли. Она шла по спокойным, тихим тенистым аллеям мимо увитых плющом красных кирпичных стен университетских корпусов; ей было интересно, так ли выглядел кампус в семнадцатом веке, когда по его аллеям ходил Рональд Стюарт. Но ни одно из зданий не казалось столь старинным.

Вспомнив слова Эдварда об Уайденеровской библиотеке, Ким решила сначала попытать счастья там. Она поднялась по широкой каменной лестнице и прошла в дверь между массивными колоннами. Она очень нервничала, и ей приходилось постоянно подбадривать себя, чтобы не повернуть обратно. В справочной она в весьма туманных выражениях спросила, как ей найти тех, кто занимается древностями в этом учреждении. Ее послали в кабинет Мэри Кастленд.

Мэри Кастленд оказалась энергичной дамой около сорока лет, весьма стильно одетой в темно-синий костюм, белую блузку с цветным шейным платком. Она совершенно не соответствовала представлению Ким о том, каким должен быть библиотекарь. Официально должность Мэри именовалась так: куратор отдела редких книг и манускриптов. К радости Ким, она оказалась обходительной и сердечной женщиной и сразу поинтересовалась, чем она может быть ей полезна.

Ким достала письма, отдала их Мэри и упомянула о том, что она является прямым потомком адресата. Начала было объяснять, ради чего пришла, но Мэри перебила ее:

— Простите! — Госпожа Кастленд явно была поражена. — Но это же собственноручное письмо Инкриса Матера!

Произнося эту фразу, Мэри благоговейно взялась пальцами за самый краешек письма.

— Как раз об этом я и начала говорить, — пояснила Ким.

— Позвольте, я позову сюда Кэтрин Стерберг, — попросила Мэри. Она положила письма на толстый блокнот и набрала номер телефона. Пока ждала соединения, пояснила, что Кэтрин — специалист по материалам семнадцатого века и ее особенно интересуют свидетельства о жизни Инкриса Матера.

Закончив разговор, Мэри спросила Ким, где та раздобыла эти письма. Ким снова начала объяснять, но в это время появилась Кэтрин. Это была пожилая седовласая женщина. На кончике ее носа помещались очки для чтения, которые, казалось, составляли с ее лицом единое целое. Мэри представила женщин друг другу и подала письма Кэтрин.

Кэтрин кончиками пальцев отодвинула письма подальше и стала их читать. Ким подивилась такому бережному обращению со старинными документами.

— Что вы об этом думаете? — спросила Мэри Кэтрин, когда та закончила чтение.

— Это, несомненно, подлинники, — ответила Кэтрин. — Это можно сказать по синтаксису и орфографии. Просто захватывающе. В письме упоминаются и Уильям Брэттл, и Джон Леверетт. А что это за свидетельство, которое обсуждается в письме?

— В этом-то и заключается мой вопрос, — проговорила Ким. — Именно поэтому я и пришла сюда. Я попыталась что-либо узнать о своей прапрабабушке Элизабет Стюарт и наткнулась на эту головоломку. Я очень надеялась, что Гарвард поможет разрешить ее, ведь это свидетельство, каким бы оно ни было, оставалось именно здесь.

— Что связывает ваш вопрос с процессом по делу ведьм? — спросила Мэри.

Ким объяснила, что Элизабет была схвачена в ходе судебного разбирательства по делу ведьм и это свидетельство — неизвестно в чем заключавшееся — послужило причиной ее осуждения на смерть.

— Я и сама могла бы по датам догадаться, что речь идет о знаменитом салемском процессе, — заметила Кэтрин.

— Когда Матер во второй раз упоминает свидетельство, он называет его «принадлежащим Элизабет», — подчеркнула Мэри. — Это очень любопытная фраза. Она предполагает, что это нечто было либо изготовлено руками Элизабет, либо было приобретено ею за счет денег или каких-то других усилий или затрат.

Ким кивнула. Потом она начала рассказывать, что, как ей кажется, это была книга или какое-то написанное произведение, хотя, признала она, это мог быть любой предмет, так или иначе связанный с колдовскими ритуалами.

— Может быть, это кукла, — предположила Мэри.

— Я тоже думала об этом, — согласилась Ким.

Библиотекари посоветовались между собой, как им быстрее разобраться в материалах огромной библиотеки. После короткой дискуссии Мэри уселась за свой компьютерный терминал и набрала имя ЭЛИЗАБЕТ СТЮАРТ.

Минуту все молчали. Единственное, что нарушало покой, это мелькание курсора на пустом экране, компьютер перебирал обширную базу данных. Монитор ожил, и на нем появился длинный список. Но вспыхнувшая у Ким надежда быстро угасла. Все перечисленные в списке Элизабет Стюарт жили в девятнадцатом и двадцатом веках и не имели никакого отношения к Ким.

Мэри набрала РОНАЛЬД СТЮАРТ, но с тем же плачевным результатом: ни одного Рональда Стюарта из семнадцатого века. Пытаясь найти косвенные ссылки, Мэри набрала имя Инкриса Матера. Но никаких сведений о Рональде Стюарте не было найдено и при этой попытке. Никаких упоминаний о семье Стюартов.

— Я нисколько не удивлена, — сказала Ким. — Я ни на что не надеялась, идя сюда. Прошу простить меня за беспокойство, которое я вам причинила.

— Как раз напротив, — успокоила ее Кэтрин. — Я страшно довольна, что вы показали нам это письмо. Мы определенно будем счастливы снять с него копию для наших архивов, если вы, конечно, не станете возражать.