В канун моего отъезда мы попались. Вадим Рубенович возвращался с охоты каким-то излишне торопливым брассом. Почти бегом подошёл к нам. Я быстро перевернулся вниз животом, чтобы скрыть вздыбленный бесстыжий потрох. Вадим Рубенович с высоты роста посмотрел мне в лицо, будто заглянул под кровать.

– Михаил, вы поступаете очень дурно! – резко сказал он.

– А что случилось? – недоумённая беспечность не удалась. Голос скрипел на зубах, словно каждое слово обваляли в песке.

– Вы сами всё прекрасно понимаете, – Вадим Рубенович даже не смерил, а точно взвесил меня презрительным взглядом и отбросил в сторону. – Марина, собирайся, мы уходим!

– Какая-то глупость… Недоразумение… Глупость… – бормотал я, чувствуя спёкшиеся от неловкости щёки. Марина Александровна молча набивала сумку. Вадим Рубенович, надев на руки ласты, похлопывал ими как ладошами – поторапливал.

Они ушли. Я маялся. Представлял, что там, за валунами, Вадим Рубенович, так и не снявший хлёсткие ласты, будто оскорблённый тюлень, отвешивает Марине Александровне злые пощёчины, а она покорно принимает их и не закрывает виноватого лица.

Заноза увидел Мозглявого. Узнал и вздрогнул от радости. Целым организмом содрогнулся, одним оглушительным пульсом, точно сердце вдохнуло и выдохнуло сразу всеми кровяными литрами. Опомнившись, Заноза сообразил, где виделись. По телевизору виделись. Вчера по MTV показывали Мозглявого – жиденький, невысокий, щуплое личико, крашеные канареечные волосы сзади топорщатся птичьим хвостиком – три пёрышка налево, два направо. И фамилия у Мозглявого была наполовину игрушечная, детсадовская – похоже на Птичкин или Лисичкин. Мозглявого хвалили, он оправдывался и благодарил.

А Заноза просто заглянул погреться в «24 часа». В центр приехал погулять, весь вечер ходил без смысла, будто патруль, с улицы на улицу. Время наступило холодное, ноябрьское, а куртка на Занозе была лёгкая. Хорошая пацанская куртка. Но, как говорила баба Вера, на рыбьем меху куртка. Заноза для тепла поддел свитер, и теперь из рукавов, словно кишки из рваного живота, лезли неопрятные шерстяные манжеты.

А на Мозглявом куртка была хоть и чёрная, но полупацанская. Со смешными пуговицами – длинными, как патрончики. И на ногах ботиночки. Заноза даже усмехнулся. Не нормальная мужская обувь, берцы там или сапоги, а именно кукольные «ботиночки»…

Но до чего же он обрадовался Мозглявому. По-людски обрадовался. Как родному. A то ведь за весь вечер ни одного знакомого лица.

– О! – Заноза раскрылся, широко шагнул навстречу Мозглявому: – Я, значит, гулял, – пояснил он. – Потом сюда!

Заноза ничего покупать не собирался. У него было своё в бутылке из-под коньяка – ликёр пополам с бабкиной наливкой и водкой. Заноза называл это «рижским бальзамом», потому что раньше носил с собой бутылочку из-под «рижского» – красивую, керамическую. Пока с пьяного несчастья не уронил. Затем стал наливать дозу в коньячную чекушку, но по старинке всё, что ни намешивал, называл «рижским бальзамом».

Так и было. Заноза грелся, взгляд его, беспокойный и непредсказуемый, как муха, кружил по витрине, взмывал, пикировал на щёку продавщице, туда, где родинка, похожая на нежно-рыжую шляпку опёнка, оттуда на потолок и снова вниз, к золотой россыпи «трюфелей». И тут – раскрылась дверь и зашёл Мозглявый в полукурточке и ботиночках.

– Не вспомнил? – честно удивился Заноза. – По телевизору ж виделись! Вчера!

Мозглявый натруженно улыбнулся. Он привык, что его последний год узнают на улицах, в магазинах. Слева направо осмотрел Занозу. Как будто мелком контур обвёл. И потерял интерес.

Внутри Занозы дрогнула болезненная струна. Он понял, что не понравился Мозглявому. По одёжке приняли – по манжетам шерстяным…

А Заноза нормально выглядел. Куртка, штаны, берцы. Всё черное. Свитер зелёный с коричневым зигзагом. Аккуратно подстрижен. На левой руке – часы. Баба Вера всегда говорила, что у мужика должны быть часы. Роста Заноза был высокого. В принципе – широкоплечий. Только плечи как-то к низу тяготели, словно Занозу тащили из тесной трубы. Эти скошенные плечи Заноза пять лет в зале выпрямлял. И тренер обещал: работай и расправятся. Все равно не поднялись, лишь обросли какими-то горбатыми мышцами.

– Это ж ты? – радушно уличал Заноза Мозглявого.

– Я… – разоблачённый Мозглявый вильнул глазами, чтоб объехать раскинувшегося, как грузовик, Занозу. Не получилось.

– Кра-са-ва! – Заноза уже перегородил собой всё пространство, потянулся, чтобы ласково потрепать Мозглявого за холку. Тот отступил на шажок, увернулся, точно малая собачка.

– Куросава, – вполголоса пошутил Мозглявый. Спохватился, что Заноза не поймёт его образованной иронии, выдал вежливую заготовку: – Спасибо. Обычная роль в среднем сериале…

– Ты ж актёр! – бурно возликовал Заноза. От избытка чувств шлёпнул Мозглявого по щуплым плечикам с обеих сторон, словно взбивал подушку. – Я тебя сразу узнал!

Шлёпнул и ощутил, как сотряслось хлипкое воробьиное нутро Мозглявого. А Заноза радовался разве что в четверть силы. Ну, может, чуть жёстче, чем позволял этикет. Вообще Занозу несколько задело такое нарочитое неуважение. Деликатней нужно относиться к людям, которые тебя узнают и приятные слова говорят. Ясно, что Мозглявый, конечно, да – Мозглявый, актёр и всё такое. Но ведь и Заноза-то не хуй с горы. Это ведь тоже понимать нужно…

А Мозглявый решил попрощаться, улыбнулся так, типа «ну бывай, пока», и с места заспешил.

– Дима! – представился Заноза. Подумал и добавил: – Заноза! Тебя как?..

– Андрей, – промямлил в сторону Мозглявый. Занозу царапнуло, что Мозглявый явно обошёлся бы без рукопожатия. Просто Заноза первым протянул руку и не оставил Мозглявому шансов на хамство. Мозглявый, чтоб отделаться, сунул ладошку – штрык и сразу потащил обратно. А Заноза ладошку не пустил, прижал. Тоже чуть сильнее, чем следовало. Мозглявый поморщился, стал тащить на волю помятые пальчики. Маленькие они у него были, одинаковые, все пять – как мизинцы…

– Придавил? – фальшиво озаботился Заноза. Он знал, что хватка у него железная. – Извини, это из-за бублика моего резинового…

Заноза имел в виду кистевой эспандер. Тугой был. Заноза купил его в восьмом классе и поначалу всего десяток раз сжимал. А с годами кулаки вошли в силу. По очереди, со жвачным коровьим упрямством, часа по два кряду жевали эспандер…

– Я его по пять тысяч раз мну. Медитирую. Пальцы чувствительность теряют… Больно сделал? – Заноза повинился: – Не хотел…

Слукавил. Заноза чувствовал чужую боль, как свою. В том смысле, что каждой жилочкой понимал, что именно испытывает человек, когда Заноза пожатием крушит ему ладонь. И кулак у Занозы был чуткий, точно медицинский зонд. Если Заноза бил в плечо, то будто вживую видел, как на ушибленном месте расплывается синяк, набухает тягучей болью гематома…

– Ну, чё, – Заноза гостеприимным жестом похлопал себя по карману куртки, где лежала коньячная чекушка. – Давай за знакомство. Рижского бальзамчику. М-м?..

– Не пью, – сухо отказался Мозглявый.

– Даже рижский бальзам? – удивился Заноза. – Ну, я тогда не знаю… Ты не смотри, что бутылка такая, – спохватился он. – Это я специально перелил. Но там рижский бальзам.

– Совсем не пью спиртного, – пояснил Мозглявый.

– Да ладно… – не поверил Заноза. – Бальзам – во! – Он показал большой палец.

При всей внешней ладности в теле у Занозы имелся серьёзный эстетический минус – большие пальцы на руках. Были некрасивые. В школе эти пальцы дразнили «сименсами», потому что они внешне напоминали те первые монохромные мобильники с мутными выпуклыми, как ногти, экранами – типа С35. Одноклассники пытались перекрестить Занозу в Мистера Сименса, но не прижилось прозвище. Во-первых, Заноза раньше всех виновных наказал. А во-вторых, не было в нём ничего от Мистера Сименса. Он всегда был Димой Занозой. Разве что баба Вера звала Димулькой. Но пальцев своих Заноза долго стыдился. И на бокс записался, потому что кулаки любил больше, чем разжатые пальцы.