Сам же Федор, собравшись с мыслями, вынул из походной сумки листы бумаги, перо с чернильницей, и начал быстро составлять депешу в Москву. Пакет было решено отправить с Иваном, боярским сыном, — совсем молодым еще парнем, что исполнял мелкие поручения при Ипатове, старинном друге своего отца. Вот уже запечатывал послание перстнем, когда шум и крики, раздававшиеся откуда-то совсем недалеко, заставили его подняться на ноги. Схватив верный меч, Адашев выбежал из шатра. Повсюду люди бежали; голоса громкие, ни на что не похожие, слышались со стороны дороги.

С раскрасневшимся лицом, спешил вперед с бердышом Спиридон, сын Петров.

— Что за напасть случилась? — спросил посол, а сердце его вновь сжала тревога.

— Двое странников к лагерю подъехали, Федор Иванович. С отцом заговорили, а потом вдруг из рукава одного чудовище появилось жуткое.

Хотел Адашев еще вопрос задать, но паренек уже спешил дальше, на выручку отцу. Побежал туда и Федор. При виде страшилища замер, не от страха, которого не ведал, но от омерзения. Это создание не было ни на что похоже, словно родилось оно в уме безумца, и магией черной в реальность перенесено. Федор не удивился бы, узнав, что недалек от истины, однако в тот момент никто не мог ему этого объяснить.

— Прочь, мертвяки будущие! — проревела тварь. — Сколько я ужо повидал таких как вы, смелых да быстрых, и каждого на дно моя река утянула. Поохолоньтесь, в сторонку станьте. Не нужны вы мне, никто из вас, кроме Петра. Ради него я послал сюда слугу своего, чудо морское. Отдайте мне кожевника, дозвольте в клочья его разорвать, а сами идите с миром. Нет дела мне до вас, и вам до меня.

— Что за напасть такая? — спросил Адашев, подходя ближе.

Петр не двигался, и только меч дедовский в его руках сверкал. Тварь же не нападала покудова. Несмотря на похвальбы ее, видно, боялась сразу против стольких врагов выступить, надеялась, что испугаются странники, да отступят.

— Видит Бог, мы не виноваты! — воскликнул незнакомый всадник, в котором Федор сразу признал жителя степей — хоть и была в нем примесь западной крови. — Обманул нас проклятый водяной.

Судя по тому, какой ужас вызвало чудовище у незваных гостей, Адашев заключил, что стоит им пока что поверить, а подробное разбирательство оставить на потом.

— Что это еще за царь речной? — обратился он к Петру. — И почему так ненавидит тебя?

— С помощью Господа нашего, — отвечал кожевник, — немало я одолел нечисти. Возможно, как-то и водяного задел, сам того не зная. Однако, несмотря на внешность противную, чудовище дело говорит. Вражда эта только между мной и владыкой подводным. Мне и решать все. Никто из-за меня жизнью рисковать не должен.

— Не время благородство показывать, — воскликнул Адашев. — Оно одно, а нас много. Покажем ему, как нападать на посланников русских.

Но Петр решительно покачал головой.

— Хоть и может показаться, что гордыня это, но все же помощь твою принять не могу. Должен я сам в бой вступить и, коли будет на то милость Божья, одолею гадину.

— Правильно говоришь, Петр, — воскликнул боярин Ипатов. Толстые щеки его тряслись, а драгоценные каменья в перстнях переливались, покуда руками тряс. — Сам должен мужчина свои проблемы решать, ни за чьи спины не прячась. Только так и достойно себя вести. За храбрость эту все тебя и уважают.

Криво усмехнулся купец Клыков, услышав такие речи. Ни для кого не было секретом, что страх водил языком Ипатова, заставлял слова красивые произносить. Но понимал Клык и Петра. Сам бы, наверное, на его месте оказавшись, так же поступил.

— Не слушай его, отец, — воскликнул Спиридон. — Как же это, чтобы ты один на один с чудовищем дрался. Посмотри, сколько щупалец у него. Дозволь рядом с тобой встать в бою.

Поблагодарил Петр сына, но снова отказался от помощи. Дрогнуло лицо Спиридона, и лишь большим усилием воли удалось слезу спрятать. Казалось ему, что плакать недостойно воина, а тем паче — участника великого посольства. Адашев ободряюще положил руку пареньку на плечо, но тот даже не заметил этого.

Чудо же речное следило за происходящим, слова не произнося. Нравилось водяному, что происходит, и вмешиваться он не желал, боясь только все испортить.

— Вот, — вдруг подъехал к Петру один из незнакомцев, что постарше. — Это порошок из корня армелиуса. Он твою кожу защитит от яда. Видишь, темная жидкость из пор в щупальцах сочится? Следи, чтобы в глаза не попала, тогда снадобье не поможет.

Недоверчиво взглянул кожевник на всадника — как-никак, из его же рукава чудовище вынырнуло. Но про порошок армелиуса знал и сам, от Аграфены, видел в ее ларце особом, и потому сразу предложение принял. Вышел вперед, поднял меч и воскликнул:

— Я готов, чудище речное! Коли хочешь сразиться со мной, я здесь. Никто из спутников моих в бой не вмешается. Но и ты пообещать должен, что если оставят меня силы и погибну я, боле никого не тронешь.

— Не хватало мне еще слово честное человеку безродному давать, — засмеялось чудище. — Но не бойся. Истреблять всех твоих товарищей мне резону нет. Слишком много вас развелось, так и жизни не хватит.

Поднял Адашев руку, приказывая всем отступить. В последний раз рванулся вперед Спиридонка, но тут же остановился.

— Ой, не могу, не могу смотреть, — запричитал корочун Федотка, который считал происходящее великой несправедливостью. Нужно было всем навалиться на чудовище и разом с ним покончить.

Довольная улыбка мелькнула на губах Ипатова, и пошел он прочь, не заботясь боле о судьбе Петра и исходе поединка.

Двинулся вперед кожевник, высоко меч над головой держа. Тварь же с места не двигалась, только щупальцами медленно перебирая. Острый глаз Петра уже определил расстояние, на котором лапы монстра были безопасны. Но и клинком своим он добраться до врага не мог. Взяться же за арбалет почитал нечестным.

Еще один шаг — и придется ему схлестнуться в рукопашной. Вот только как победить врага, у которого рук тысячи? Вдруг тонкая струя яда вырвалась из одного щупальца. Пригнулся Петр, уклоняясь, но тут же вторая выстрелила, третья, четвертая. И пытался он увернуться, да не спрячешься, когда со всех сторон отравленный дождь льется.

Вот упали капли на его доспех, и сразу же прожгли в нем дыры, точно был он не из закаленной стали, а из пергамента. Яд коснулся лица. Хоть защищал его порошок травяной, все же ощутил Петр боль, которая становилась все сильнее.

— Нельзя так биться! — закричал Спиридон. — Отец, я иду к тебе!

Бросился он снова вперед, но ухватили его Федор Адашев и Клыков, не давая двинуться. Хоть понимал каждый из них в глубине души, что прав парень, и нет у Петра шансов победить противника, — но слово было дано, условия поединка оговорены, и вмешаться теперь — означало навсегда опозорить и самого Петра, и посольство, и землю Русскую.

Радостно заквакало чудовище.

— Вот и конец тебе пришел, Петр кожевник. Сидел бы в своей мастерской, седла делал да сбруи. Одно б на себя надел, да и ходил так, словно осел вьючный. Ни на что другое не годен ты.

Рухнул Петр на колени, согнулся от боли страшной, левой рукой глаза прикрывая. Меч в землю воткнул, подняться пытается, но все не выходит. Слишком уж много яда на его кожу попало.

— Я же говорил, зрение беречь надо, — прошептал пришлый всадник. — Теперь никаких шансов у него нет, ослеп бедный. Набросится на него теперь тварь речная, да на кусочки порвет.

С этими словами он предусмотрительно отъехал подальше, чтобы кровь и внутренности Петра не испачкали ему одежду.

Птицей раненой бился в руках Федора и Клыкова Спиридон. Бросил Григорий взгляд на Адашева — мол, может, все-таки подсобим товарищу? Но лишь качнул головой посол. Знал, что бывают дни, когда остаться в живых означает поражение, а смерть — победу, пусть только и нравственную.

— То-то порадуется женушка твоя, Аграфена прокисшая, когда о смерти твоей узнает, — воскликнул водяной. — Детишки повеселятся, а соседко-то твой, Потап, так и вовсе в пляс пустится. Знаешь, что я сделаю? Не всего тебя на куски порву, кое-что оставлю.