В той же мере поучительны те мысли, которыми г. Ратгауз любит украшать свои лирические излияния. Эти изречения мудрости, большею частью заканчивающие пьесы, нередко составляют истинные и редкие перлы трогательной наивности. Г. Ратгауз, по-видимому, сам, своим умом, дошел до положений элементарного пессимизма и потому сообщает своим читателям откровения, вроде следующих:
Из грязи и из пыли
Земной весь создан свет.
Рожденье — случай, жизнь — мгновенье,
Смерть неизбежна и вечна.
Друг мой — счастье — это дым.
О, дети праздной суеты!
Вы сомневаетесь ужель,
Что только мрак небытия
Есть окончательная цель?
В природе все в союзе,
Одна семья лишь в ней…
Зачем же одиноки,
О вы, сердца людей?
Г. Ратгауз доходит даже до таких пределов мировой скорби, что умоляет кого-то:
Дай мне нирвану на время.
«Нирвана на время» — выражение, которое должно стать классическим!
Однако г. Ратгауз, будучи пессимистом по убеждениям, иногда изменяет себе, увлекаясь поэтической зыбкостью своей природы. И тогда вдруг он оказывается младенчески сентиментальным. Так, по поводу русско-японской войны обращается он к людям с таким умилительным призывом, в котором намечен гениальный, хотя нельзя сказать, чтобы очень новый, план решения всех международных вопросов:
О люди! все мы — прах, нобратья,
Все лишь мгновенье мы живем, —
К чему ж борьба, к чему проклятья? —
Не лучше ль в братские объятья
Мы с тихим плачем упадем?
Судя по упоминанию о «тихом плаче», с каким нам всем предлагается попадать друг другу в объятия (мне, например, в объятия г. Ратгауза, а маршалу Ойяме — в объятия Куропаткина), можно предположить, что г. Ратгауз не мужчина с пышной бородкой, каким он изображен на портрете, предупредительно приложенном к «Полному собранию стихотворений», а 16-летняя институтка.
Впрочем, г. Ратгауз знает и другие чувства, отнюдь не сентиментальные, а отдающие казармой, хотя и уверяет, что его душа «убаюкана грезой нежной» и что он «возводит нежным чувствам светлый храм». Так, в одном стихотворении он признается, что «быстролетные желанья он удержать в груди (?) не мог» и от этого «приблизилась развязка» любви и разлука навсегда. В другом он обращается к какому-то «дитяти» с таким откровенным, «мужчинским» приглашением:
Ночь вся неги полна. О, зайдем же скорей,
О, зайдем же ко мне, — и ты станешь моей.
О, не медли, дитя, о, зайдем же скорей,
О, зайдем же ко мне, — и ты станешь моей.
Как поэт, тщательно избегающий всякой самостоятельности, чурающийся малейшей оригинальной черты, г. Ратгауз постоянно перепевает чужие стихи, постоянно повторяет сказанное раньше, доходя в своих подражаниях чуть не до буквальных повторений. У Фета, например, есть стихотворение, каждая строфа которого оканчивается стихом:
Ничего, ничего не ответила ты.
Г. Ратгауз спешит написать стихи, где строфы кончаются стихом:
И тебе ничего, ничего не сказал.
У Фета читаем:
Благовонная ночь, благодатная ночь…
Все бы слушал тебя, и молчать мне невмочь.
У г. Ратгауза тоже есть нечто подобное:
В эту лунную ночь, в эту дивную ночь…
О мой друг! я не в силах любви превозмочь.
Вообще г. Ратгауз особенно старается сочинять «под Фета»:
Все, что творится со мной,
Я передать не берусь…
Друг! помолись за меня,
Я за тебя уж молюсь.
Здесь и «Тихая звездная ночь», и «Не отходи от меня», и, наконец:
О, друг мой, скажи, что с тобою,
Я знаю давно, что со мной.
Однако есть перепевы и других поэтов:
Перед нами тень качнулась…
Твоя дрожащая рука
Руки моей коснулась.
Это из Я. Полонского:
Но покачнулись тени ночи,
Бегут шатаяся назад…
В моих руках рука застыла.
Стихи г. Ратгауза:
Судьбою дан мне щит железный —
Твоя любовь!
— взяты прямо из М. Лохвицкой:
Всегда с тобой твой щит могучий,
Моя покорная любовь.
А его стих:
Вся жизнь мне кажется каким-то странным сном…
— по праву принадлежит г. Минскому:
Вся жизнь моя — великий, смутный сон.
Перелистав два довольно объемистых тома г. Ратгауза, наполненные бледными, бесцветными, бессильными перепевами, невольно соглашаешься с поэтом, когда он говорит о своей душе:
Ничего в душе, кроме скуки, нет.
И жаль, что эти скучные стихи убраны тонкими, красивыми, истинно художественными заставками и концовками Г. Фогелера.
1906
Стихи 1911 года
I. Статья первая [143]
1
Шестнадцать новых сборников стихов, вышедших за три-четыре месяца! Не слишком ли это много? Между тем эти шестнадцать сборников выбраны мною из гораздо большего числа их, доставленных с сентября по декабрь в редакцию журнала «для отзыва». А сколько еще сборников по тем или другим причинам доставлено не было и осталось мне неизвестно! И сколько еще поэтов тоже по тем или другим причинам не могли издать своего сборника, и тетради их стихов ждут читателя в редакционных ящиках!
Из тридцати с лишком сборников, бывших в моем распоряжении, я прежде всего отстранил книги поэтов уже установившихся, о которых нечего было сказать нового. Отстранил я, напр., новое (второе) издание стихов покойной А. П. Барыковой, давно оцененной критикой, новую книгу А. Рославлева («Карусели»), ничего не изменяющую в нашем представлении об этом поэте, еще молодом, но, видимо, не способном идти вперед, и т. д. Затем отстранил я сборники, так сказать, поэтов-любителей, которые, не мудрствуя лукаво, сочиняют невинные стишки для удовольствия собственного и своих добрых знакомых и серьезно критиковать «плоды музы» которых было бы несправедливостью, — каковы, напр., сборники В. Акимова, А. Баулиной, Христины Сперанской и др. Наконец, отстранил я и те книги стихов, в которых не нашел ни одного живого слова, которые оказались сплошь наполненными банальными перепевами с чужого голоса и авторов которых называть я считаю здесь излишним. После этого выбора остались у меня на столе шестнадцать книг, не равноценных ни по дарованиям их авторов, ни по тем литературным надеждам, которые они возбуждают, но в одном отношении все же сходных: они написаны людьми, которые относятся к поэзии серьезно, хотят мыслить, работать, искать, хотят сказать читателям что-то свое.
