Она непонимающе уставилась на него.

— Ты сказала, что у меня две возможности. Франческа захлопала глазами и в своем замешательстве показалась бы ему восхитительной, не будь он так раздосадован ее нескрываемой яростью.

— Я… я забыла, — сказала она наконец. И застонала: — О Боже мой! Что же мне делать?

— Недурно бы для начала взять себя в руки, — заговорил он таким резким тоном, что она испуганно дернулась и даже повернулась к нему. — Прекрати истерику и подумай хорошенько, Фрэнни. Ведь речь идет о нас с тобой.

Твоя мать очень скоро поймет, насколько нелепы ее подозрения. Подумает обо всем как следует и поймет.

— Я именно это ей и сказала, — отозвалась Франческа в лихорадочном волнении. — Я хочу сказать — ведь это же бог знает что! Надо же, вообразить такое!

Он-то как раз вообразить такое мог и воображал, что и прежде создавало немалые трудности.

— Ведь это что-то уму непостижимое, — продолжала Франческа, расхаживая по спальне. — Как будто бы я… — Она обернулась к нему с преувеличенным жестом отчаяния. — Как будто бы ты… — Не договорив, она подбоченилась, а затем, явно распростившись с намерением стоять на месте, принялась метаться по спальне снова. — Как ей только в голову могло прийти такое?!

— Никогда еще я не видел тебя в таком гневе, — заметил Майкл.

Она остановилась и уставилась на него так, словно он был идиотом. Да еще о двух головах к тому же. А может, и с хвостом.

— Право, тебе стоит все же постараться успокоиться, — сказал Майкл, прекрасно понимавший, что слова его окажут прямо противоположный эффект. Женщины терпеть не могут, когда им говорят, что им следует успокоиться. Особенно такие женщины, как Франческа.

— Успокоиться? — отозвалась она и накинулась на него с такой яростью, будто в нее вселились все фурии разом: — Успокоиться?! Боже правый, Майкл! Ты что, опять бредишь?

— Вовсе нет, — ответил он невозмутимо.

— Ты вообще понимаешь, о чем я?

— Вполне, — огрызнулся он с той любезностью, с какой отреагировал бы любой мужчина, чью мужественность и удальство посмели поставить под сомнение.

— Это какое-то безумие, — сказала она. — Настоящее безумие. Надо же, роман — и это вот с таким-то, как ты!

Право, с тем же успехом она могла взять нож и просто лишить его мужского достоинства.

— Вообще-то, Франческа, — заговорил он с наигранной кротостью, — в Лондоне есть много женщин, которые были бы очень довольны, если бы у них со мной был, как ты выражаешься, роман.

Франческа резко поджала губы.

Он поднял брови и откинулся на подушки.

— Некоторые женщины сочли бы роман со мной большой удачей.

Она одарила его свирепым взглядом.

— А некоторые, — продолжал он, прекрасно сознавая, что не следовало бы дразнить ее так, — не побрезговали бы учинить драку со своими товарками ради одной лишь возможности…

— Прекрати! — рявкнула Франческа. — Боже мой, Майкл! Иметь столь преувеличенное мнение о своей мужской привлекательности — это же просто некрасиво!

— Мне говорили, что мнение это вполне обоснованно, — заметил он с томной улыбкой.

Лицо ее залилось краской.

Он наблюдал за ее смущением не без удовольствия. Он, конечно, любил ее, но ему все равно страшно не нравилось то, что она делала с ним, и не настолько он был великодушен, чтобы вид мучений, которые она сейчас испытывала, не доставил ему некоторого удовлетворения.

Ведь ее страдания были лишь малой долей того, что испытывал он, да еще изо дня в день к тому же.

— Не желаю ничего слышать о твоих амурных подвигах, — сказала Франческа чопорно.

— Как странно, ведь раньше ты расспрашивала меня о моих похождениях постоянно. — Он помолчал, наблюдая, как она закипает от гнева. — О чем ты меня все время просила?

— Не хочу…

— «Расскажи-ка мне что-нибудь безнравственное», — проговорил он таким тоном, как будто только что вспомнил ЭТУ ее Фразу, хотя на самом деле он, разумеется, хранил в памяти каждое слово, сказанное ею. — «Расскажи-ка мне что-нибудь безнравственное», — повторил он, но на сей раз медленнее. — Именно так ты и говорила. Я тебе нравился, когда я был безнравственным. И тебе всегда было любопытно послушать о моих подвигах.

— Это было прежде…

— Прежде чего, Франческа? — спросил он. Последовала неловкая пауза.

— Прежде всего этого, — прошептала она. — Прежде нынешней ситуации и вообще всего.

— И предполагается, что я должен понять смысл этой фразы?

Ответом ему был только свирепый взгляд.

— Ну хорошо, — сказал он. — Полагаю, мне следует подготовиться к визиту твоей матери. Вряд ли это будет так уж трудно.

Франческа окинула его взглядом и сказала с сомнением:

— Но ты выглядишь ужасно!

— Не зря я тебя так нежно люблю, — сухо проговорил он. — Когда ты рядом, то можно не беспокоиться, что впадешь в грех гордыни.

— Майкл, будь же серьезнее!

— Увы, я и так серьезен дальше некуда. Она нахмурилась.

— Я могу сейчас встать с постели, — сообщил он ей, — явив тебе для обозрения те части своего тела, которые, как мне думается, тебе вовсе не хочется видеть, или же ты можешь выйти из комнаты и ожидать победоносного явления моей восхитительной особы внизу.

Она обратилась в бегство, что сильно озадачило его. Франческа, которую он знал, никогда не бежала ни от чего на свете.

Да и не в ее обыкновении было удаляться, даже не попытавшись оставить за собой последнее слово.

И самое главное, было невероятно, что она позволила ему безнаказанно говорить о себе как о «восхитительной особе».

Но Франческе так и не пришлось претерпевать визит ее матери. Не прошло и двадцати минут после того, как она бежала из спальни Майкла, как от Виолетты ей принесли записку, в которой сообщалось, что ее брат Колин, который уже несколько месяцев путешествовал по Средиземноморью, только что вернулся в Лондон, так что Виолетте пришлось отложить визит. А потом, точно как и предсказывала Франческа, в Лондон прибыли Джанет и Хелен, что умерило тревоги Виолетты насчет Майкла и Франчески — как бы они не закрутили роман в отсутствие дуэньи.

Матери — как Франческа и Майкл давно уже привыкли называть их — пришли в восторг, узнав о неожиданном прибытии Майкла, но одного взгляда на его изможденное болезнью лицо оказалось довольно, чтобы ввергнуть их в пучину материнской заботливости, так что Майкл даже вынужден был отозвать Франческу в сторону и умолять ее не оставлять его наедине ни с одной из двух дам. Собственно говоря, приезд их пришелся на сравнительно «хороший» день, так что Майкл мог пообщаться с ними прежде, чем его снова начала трепать лихорадка. Перед тем как, предположительно, должен был начаться приступ, Франческа объяснила обеим дамам природу болезни Майкла, так что к тому времени, когда им пришлось увидеть малярию во всей ее ужасной красе, они были к этому подготовлены.

В отличие от Франчески они согласились охотно — даже, пожалуй, с энтузиазмом — хранить его недуг в тайне. Конечно, состоятельный и интересный граф при любых обстоятельствах будет считаться самой выгодной партией сезона, но все же малярию никогда еще не считали достоинством жениха.

А Джанет и Хелен твердо решили еще до конца года увидеть Майкла на пороге церкви, а его кольцо на пальце новой графини.

В сущности, Франческа чувствовала облегчение от того, что теперь она могла сидеть сложа руки и слушать, как матери толкуют Майклу о необходимости женитьбы. По крайней мере это отвлекло их от нее. Она не знала, как они отнесутся к ее матримониальным планам — предполагала, что обрадуются за нее, — но менее всего ей хотелось, чтобы еще две обуянные зудом сватовства мамаши принялись навязывать ей всех жалких холостяков, завалявшихся на «матримониальном рынке».

Видит Бог, ей и так со многим придется мириться из-за ее собственной матери, которая наверняка не сможет противостоять искушению сунуть нос в дела дочери, уж коли Франческа ясно объявила ей о своем намерении повторно выйти замуж.