Мать была права, разумеется. Но Франческе так надоело, что в жизни все оказывается таким неопределенным, непонятным и запутанным, что ей очень хотелось услышать совсем другой ответ.

И все это не имело никакого отношения к вопросу, который давно уже мучил ее сердце. А вдруг она встретит кого-то, к кому испытает те же чувства, что и к Джону? Это казалось невероятным.

Но что, если это все-таки произойдет? Как же ей жить после этого?

Однако дурное расположение духа приносит странное удовлетворение, подумал Майкл, и решил отдаться этому настроению духа полностью.

Он пинал носком сапога камешки всю дорогу домой.

Огрызался на всякого, толкнувшего его на улице.

Он распахнул входную дверь своего дома с такой силой, что она грохнула о каменную стену… Вернее, грохнула бы, если б негодяй дворецкий не оказался на месте и предусмотрительно не распахнул ее перед хозяином прежде, чем пальцы Майкла коснулись ручки.

Но он успел подумать о том, как с грохотом распахнет дверь, что само по себе принесло некоторое удовлетворение.

А потом он побрел вверх по лестнице к себе — его до сих пор мучило ощущение, что не «к себе», а «к Джону», но с этим сейчас ничего нельзя было поделать — и стянул сапоги.

Вернее, попытался стянуть.

«Вот дьявольщина!»

— Риверс! — взревел он.

Его камердинер появился, вернее, словно по волшебству возник в дверях.

— Да, милорд?

— Не поможешь мне стянуть сапоги? — И Майкл отдался на милость камердинера, с неудовольствием думая, что похож сейчас на ребенка. Надо же, три года в армии, четыре в Индии, и он не может сам снять с себя сапоги! И тут ему вспомнилось, что он снимал сапоги без помощи Риверса перед самым своим отъездом в Индию.

Он посмотрел на свои сапоги. Сапоги были какие-то не такие. Какой-то другой покрой — должно быть, Риверс решил, что эта пара лучше подойдет к новому положению хозяина. Риверс вообще ревностно относился к своим обязанностям и, конечно, постарался, чтобы костюм Майкла соответствовал последней лондонской моде. И вероятно…

— Риверс, — спросил Майкл негромко, — где ты взял эти сапоги?

— Милорд?

— Эти сапоги. Я что-то их не помню.

— Милорд, часть нашего багажа еще на корабле. Не обнаружив в уже прибывших чемоданах ничего подходящего для Лондона, я предпринял поиски и обнаружил эту пару среди вещей покойного графа, и…

— Господи Иисусе!

— Милорд? Прошу простить меня, если эти сапоги не подошли вам. Мне казалось, что вы с покойным кузеном были схожи в смысле размеров, и я подумал, что вам захочется…

— Ты просто снимай их с меня. Скорее. — Майкл закрыл глаза и откинулся на спину обитого кожей кресла — кресла Джона! — мысленно изумляясь иронии судьбы и тому, как буквально осуществляются мучившие его кошмары: он мало того что занял место Джона, но и надел сапоги покойного брата!

— Сию секунду, милорд. — На лице Риверса выразилось страдание, но он проворно принялся за дело.

Майкл крепко сжал переносицу большим и указательным пальцами, сделал глубокий вдох и только после этого заговорил устало:

— Я бы предпочел не пользоваться вещами из гардероба покойного графа. — Хотя, говоря по чести, он даже и не знал, отчего одежда Джона до сих пор оставалась здесь; следовало давным-давно раздать все прислуге или отдать благотворительной организации. Но, надо думать, решение тут было за Франческой, а не за ним.

— Хорошо, милорд. Я обязательно прослежу за этим.

— Вот и славно, — хмыкнул Майкл.

— Следует ли мне собрать вещи покойного графа и изолировать их где-нибудь?

Изолировать? Боже, словно вещи эти заражены ядом!

— Нет, пусть все остается на своих местах, — сказал Майкл. — Просто потрудись проследить, чтобы ко мне эти вещи не попадали.

— Хорошо. — Риверс нервно сглотнул, так что его кадык подпрыгнул.

— Ну что еще, Риверс?

— Дело в том, что все вещи покойного графа Килмартина еще здесь.

— Где — здесь? — непонимающе уставился Майкл на камердинера.

— Здесь. — В качестве пояснения Риверс обвел взглядом комнату.

Майкл так и обмяк в кресле. Не то чтобы он желал стереть всякое воспоминание о своем брате с лица земли, вовсе нет — никто так не скучал по Джону, как он, никто!

Ну разве что Франческа, но там дело другое.

Однако он как-то не осознавал, что от него ждут, что он станет жить в этой удушающей атмосфере — окруженный со всех сторон предметами, принадлежавшими некогда Джону. Он носил титул Джона, тратил деньги Джона, жил в доме Джона. Что ж теперь, и обувь покойного брата ему, черт возьми, донашивать?!

— Упакуй все, — приказал он Риверсу. — Завтра. Сегодня вечером я не хочу, чтобы меня тревожили.

Кроме того, надо бы поставить в известность Франческу.

Франческа.

Он вздохнул и поднялся с кресла, едва его камердинер удалился. Господи, Риверс оставил здесь эти сапоги! Майкл взял сапоги и выставил их за дверь. Может, это было уже и лишнее, но не хотелось ему, чтобы сапоги Джона маячили у него перед глазами в продолжение следующих шести часов.

Решительным движением закрыв дверь, он без всякой цели подошел к окну. Подоконник был низкий и широкий, и он тяжело оперся о него, глядя сквозь полупрозрачную занавеску на смутно видимую улицу внизу. Он откинул тонкую ткань, и кривоватая улыбка появилась на его губах при виде няньки, шагавшей по тротуару и тянувшей за собой маленького ребенка.

Франческа. Она хочет ребенка.

Он и сам не понимал, отчего эта новость так его поразила. Если рассуждать здраво, ничего особенного в таком желании не было. Ведь она была женщиной — конечно, ей хотелось иметь детей. Разве все женщины не хотят того же? И хотя он никогда не думал, что она станет оплакивать Джона до конца дней, но все же ему как-то не приходило в голову, что в один прекрасный день ей вдруг захочется выйти замуж повторно.

Франческа и Джон. Джон и Франческа. Они были единым целым, по крайней мере прежде были, и хотя смерть Джона самым прискорбным образом доказала, что она может быть без него, все же Майклу было трудно представить, что она может быть с другим.

Ну и, конечно, была еще одна маленькая проблема: волосы у него на загривке вставали дыбом и мурашки бежали по коже при самой мысли о том, что Франческа может быть с другим мужчиной.

Он содрогнулся от отвращения. Или это начинается озноб? Черт! Будем надеяться, что все же не озноб.

Наверное, ему просто придется привыкнуть к этой мысли. Если Франческа захотела детей, значит, Франческе понадобится муж, и тут он решительно ничего поделать не может. Было бы, конечно, много лучше, если бы она приняла это решение и провернула бы все это гнусное дело еще в прошлом году, избавив его от омерзительной необходимости стать свидетелем предстоящих ухаживаний. Если бы она просто взяла и вышла замуж в прошлом году, то сейчас все было бы уже кончено и ничего поделать было бы нельзя.

Конец.

Но теперь ему придется наблюдать за развитием событий. Возможно, даже давать советы.

Дьявольщина!

Он снова задрожал всем телом. Черт! Может, он всего лишь озяб? На дворе март, в конце концов, и довольно холодно, даже дома, у камина, в котором весело пылает огонь.

Он потянул свой галстук, который стал казаться ему слишком тугим, затем сорвал галстук вовсе. Господи, как же ему было худо: и жар его томил, и озноб бил, и как-то трудно было сохранять равновесие!

Он сел. Это показалось ему самым разумным.

А потом он перестал притворяться, что все с ним в порядке, сбросил с себя одежду и заполз в постель.

Ему предстояла очень долгая ночь.