— Если мне не изменяет память, ты в свое время тоже не без удовольствия навязывала мне своих сестер.

Губы ее чуть дернулись.

— Это было много лет назад, — сказала она, взмахивая рукой с таким видом, словно отметала этот его аргумент. — Из вас бы никогда не вышло хорошей пары.

Он не испытывал ни малейшего желания ухаживать за какой-нибудь из ее сестер, однако не в силах был удержаться от того, чтобы слегка не поддеть Франческу.

— Из меня и Элоизы или из меня и Гиацинты? — осведомился он.

— Обе не годятся, — раздраженно сказала Франческа. — Но я подыщу тебе кого-нибудь, ты не нервничай.

— А я нервничал?

Она продолжала, будто он ничего и не говорил:

— Думаю, надо будет представить тебя подруге Элоизы, Пенелопе.

— Это мисс Федерингтон? — спросил он, смутно припоминая толстоватую невысокую девочку, которая никогда не подавала голоса.

— Она и моя подруга, разумеется, — добавила Франческа. — Думаю, она тебе может понравиться.

— Она что, уже научилась говорить? Франческа сердито посмотрела на него:

— Оставляю это замечание без внимания. Пенелопа — прехорошенькая и в высшей степени умная девушка, надо только подождать, пока она справится со своей застенчивостью.

— И как долго придется ждать? — вяло поинтересовался Майкл.

— Думаю, она бы прекраснейшим образом уравновесила тебя, — объявила Франческа.

— Франческа, — сказал он с нажимом, — ты не будешь устраивать мой брак. Ты поняла?

— Ну, кто-то…

— И не надо говорить мне, что кто-то должен заниматься этим, — перебил он. Франческа все так же была для него открытой книгой, как и годы назад. Ей всегда хотелось устраивать его личную жизнь.

— Майкл, — сказала, вернее, вздохнула она со страдальческим видом, на что не имела никакого права.

— Я только что вернулся, в городе всего один день, — сказал он. — Один день. Я устал и, хоть солнце наконец выглянуло, все равно жутко мерзну, и багаж мой еще не распакован. Умоляю, дай мне хоть неделю сроку, прежде чем планировать мою свадьбу.

— Неделю, значит? — отозвалась она с хитрым видом.

— Франческа! — В голосе его послышались угрожающие нотки.

— Ну хорошо, — пошла она на попятный. — Но только не говори мне потом, что я тебя не предупреждала. Вот когда ты выйдешь в свет и девицы на выданье загонят тебя в угол, а их мамаши так и вцепятся в тебя…

Он содрогнулся, представив эту картину. Тем более что пророчество ее имело все шансы сбыться.

— …вот тогда ты станешь умолять меня о помощи, — заключила она, глядя на него с довольным видом.

— Ну разумеется, — сказал он, одарив ее отеческим взглядом, чего, как он знал, она терпеть не могла. — И когда это произойдет, обещаю должным образом пасть ниц у твоих ног, раздавленный сожалениями, раскаянием, стыдом и прочими малоприятными чувствами, какие только ты предпишешь мне испытывать.

И тут она засмеялась, отчего на сердце у него сразу потеплело. Вот всегда он знал, как ее рассмешить.

Она повернулась к нему, улыбнулась и похлопала его по руке.

— Хорошо, что ты вернулся.

— Хорошо, что я вернулся, — отозвался он. Он произнес эти слова механически и сразу же с удивлением понял, что и в самом деле ему хорошо. Трудно, но хорошо. Да и на трудности жаловаться вряд ли стоило. Трудности были все прежние, а он был человек привычный.

Они уже успели значительно углубиться в Гайд-парк, и народу вокруг теперь было значительно больше. На деревьях еще только-только начали набухать почки, да и холодновато было, так что гуляющая публика и не думала искать тени деревьев.

— Надо было мне взять хлеба для птиц, — пробормотала Франческа.

— Ты хочешь пойти на пруд, на Серпентайн? — изумился Майкл. Когда они раньше гуляли с Франческой в Гайд-парке, то всегда избегали берегов Серпентайна как чумы. Там было полным-полно нянек с детьми и стоял жуткий шум и крик (причем няньки порой вопили похлеще, чем их питомцы), и Майкл лично был знаком с человеком, который получил на берегах Серпентайна батоном по голове.

Очевидно, никто не удосужился объяснить малышу, который обещал стать в будущем недурным крикетистом, что хлеб, прежде чем бросать, следует разломить на куски помельче, чтобы птицам было удобнее, а прохожим безопаснее.

— Мне нравится бросать хлеб птицам, — сказала Франческа, словно оправдываясь. — Кроме того, там сегодня будет не так уж много детей. Еще слишком холодно.

— Нас с Джоном холод никогда не останавливал, — мужественно подыграл Майкл.

—Да, это потому, что вы шотландцы, — парировала она. — У вас кровь и полузамерзшая бойко бежит. Он ухмыльнулся:

— Уж такие мы, шотландцы!

Собственно, это было шуткой. Из-за многочисленных браков семью можно было считать английской в той же, если не в большей, степени, что и шотландской, но, учитывая, что поместья Килмартинов были расположены в приграничных графствах, Стерлинги цеплялись за свое шотландское происхождение, считая его символом благородства.

Майкл с Франческой нашли скамейку недалеко от Серпентайна и сидели, бездумно глядя на уток, скользивших по поверхности воды.

— А ведь могли бы эти утки подыскать себе место и потеплее, — заметил Майкл. — Где-нибудь во Франции, например.

— И отказаться от всей той еды, которую бросают им дети? — ухмыльнулась Франческа. — Не такие утки глупые.

Он только плечами передернул. Никогда он не считал себя знатоком поведения пернатых.

— А как тебе показался климат Индии? — спросила Франческа. — Там действительно так жарко, как рассказывают?

— Даже жарче, — ответил он. — А может, и не жарче. Не знаю. Полагаю, имеющиеся описания вполне достойны доверия. Проблема в том, что ни один англичанин не в состоянии по-настоящему понять смысл этих описаний, пока сам не окажется там.

Она посмотрела на него вопросительно.

— Там жарче, чем можно себе представить, — пояснил он.

— Это звучит… впрочем, не знаю я, как это звучит, — призналась она.

— Трудно не столько из-за жары, сколько из-за насекомых.

— Это звучит ужасно, — решила Франческа.

— Тебе там вряд ли понравилось бы. Жить продолжительное время, во всяком случае.

— Вообще-то мне хотелось бы попутешествовать, — негромко сказала она. — Я всегда об этом думала.

Она умолкла и кивнула с рассеянным видом — раз, другой, третий, — так что он уже решил, что она делает это неосознанно, когда сообразил, что взгляд ее прикован к какому-то предмету вдали. Она не могла отвести глаз от чего-то, и он просто терялся в догадках, что бы это могло быть. Вид, открывавшийся перед ними, оживляла одна только озябшая нянька с детской коляской.

— На что ты смотришь? — спросил он наконец.

Она ничего не ответила, только продолжала все так же смотреть вдаль.

— Франческа?

Она повернулась к нему:

— Я хочу ребенка.

— Прости, что ты сказала?

Она потрясла его своим заявлением. Он почти заикался. Франческа вовсе не рассчитывала на подобную реакцию, но теперь, видя, что он потерял дар речи, она почувствовала, что произведенное впечатление ей, пожалуй, приятно.