— Что это взбрело малышке в голову? — удивлённо воскликнула Илзе. — Кому ты хочешь помочь? Ты же ни с кем не знакома!

— Илзе, ты знаешь! — сказала я просяще. — Ты знаешь очень хорошо, кто сейчас находится в нужде и, может, считает каждую минуту, пока не придут деньги из Ганновера…

— Послушай, Леонора, если ты не перестанешь носиться с этой идеей, я живо всё это прекращу, — прервала она меня. Она была в таком гневе, в каком я её никогда ещё не видела. — Говорю ещё раз: туда не пойдёт ни гроша!

— Да? Тогда заберите ваши деньги! — горячо воскликнула я, и мои глаза потемнели от слёз. — Тогда я тожене возьму отсюда ни гроша — никогда, ты можешь быть уверена, Илзе!.. Я лучше буду сидеть в задней комнате и плести похоронные венки или букеты для господина Клаудиуса!

Он поглядел на меня.

— Кто рассказал вам про эту заднюю комнату?

Мой взгляд невольно метнулся к Шарлотте. Она покраснела и засмеялась.

— Шарлотта пошутила, господин Клаудиус, — мягко сказала фройляйн Флиднер извиняющим тоном. Когда на моих глазах показались слёзы, пожилая дама сразу же обняла меня за плечи и прижала к себе. Илзе, напротив, моё «детское упрямство» ещё более разозлило. Она положила свою большую натруженную руку на жестяной ящик, словно ограждая его от любых нежелательных посягательств.

— Господин Клаудиус, не допускайте, чтобы Леонора отправляла какие-нибудь суммы! — настойчиво предупредила она. — Я вам скажу — если она сделает это хоть раз, то плакали все её денежки!.. Я не могу вам всего подробно объяснить — печальная семейная история, которая должна быть погребена и забыта… О Господи, чтобы такое вот детское своеволие заставляло вытаскивать на свет божий столь неприглядные вещи… Короче говоря, речь идёт об одной родственнице, которая принесла в семью только позор, которую выгнали…

— Вы знаете эту родственницу? — спросил господин Клаудиус, обращаясь ко мне.

— Нет — я никогда её не видела… Я узнала о её существовании четыре недели назад…

— Она просит о вспомоществовании?

— Да, в письме к моей умершей бабушке… Но никто не хочет ей помочь! Она сбежала с комедиантами, сказала Илзе, она певица…

Лицо господина Клаудиуса резко покраснело. Он захлопнул лежавший перед ним фолиант.

— Но она потеряла голос, её чудный голос! — продолжала я, робко пытаясь поймать его взгляд — он отворачивал лицо. — Как должно быть ужасно, когда хочется петь, а голос отказывает! … Илзе, ты же такая хорошая, как ты можешь оставить без помощи того, кто сейчас в нужде?

— Какую сумму вы требуете? — мягко прервал господин Клаудиус мою страстную речь.

— Несколько сотен талеров, — храбро ответила я. Илзе схватилась за голову.

— Очевидно, вы не представляете, как это много, — сказал он.

Я затрясла головой.

— Да сколько угодно. Я с радостью дам ей деньги — лишь бы к ней опять вернулся голос!

— Да, в это я верю! — мрачно засмеялась Илзе. — Глупый ребёнок выбрасывает деньги всё равно что на ветер, не задумываясь о последствиях!

— Я дам вам денег, — сказал мне господин Клаудиус.

Илзе форменным образом взвыла.

— Не беспокойтесь понапрасну. Я позабочусь, чтобы фройляйн фон Зассен ничего не потеряла — я за это ручаюсь. — Он достал из стоящей рядом со столом кассы четыре банкноты и протянул их мне. Затем он быстро написал на листке несколько слов.

— Будьте добры, подпишите эту расписку, — он протянул мне перо.

— Пускай это сделает Илзе — я очень плохо пишу, — ответила я чистосердечно.

На его лице промелькнула слабая улыбка.

— Это не по правилам ведения дел, — объяснил он. — Если я даю капитал вам, то подписи фрау Илзе недостаточно. … Ваше имя вы же сможете написать?

— О да; но вы увидите, какие это ужасные каракули.

Я подошла к конторке, уселась на стул, который он мне пододвинул, и довольно поглядела на фройляйн Флиднер и Шарлотту, которые тут же дружно засмеялись. Как забавно, наверное, смотрелась хрупкая девичья фигурка на почтенном конторском стуле, перед толстыми, солидными фолиантами, за которыми едва был виден её нос!.. Я засмеялась вместе с ними, и как же легко стало у меня на сердце! Я была счастлива, что смогла отвоевать деньги для моей тёти.

Господин Клаудиус оперся рукой о письменный стол, заслоняя меня от остальных. Я схватила перо и начала выводить «Л».

— Так не пойдёт, — сказала я и остановилась, когда заметила, что он смотрит на меня. — Вы не должны глядеть на мои руки.

— Что, это запрещено? Можно узнать, почему?

— Ой, разве вы сами не видите? Потому что они такие загорелые и противные, — откровенно ответила я, немного злясь из-за того, что он вынудил меня саму это произнести.

Он, улыбаясь отвернул голову, и я принялась старательно писать — в моём имени, однако, слишком много букв!

В это время дверь отворилась, и в комнату стремительно вошёл молодой господин. Алая гвоздика сверкнула у него на лацкане огненным факелом — и перо выпало из моих пальцев, я прикрыла рукой глаза; мне показалось, что мир завертелся передо мной колесом.

— Дядя, — воскликнул он торопливо, — я согласовал с графом Целлем цену — лишь на пять луидоров больше, чем ты предполагал… Ты согласен? Ты не хочешь хоть раз взглянуть на Дарлинга? Я велел доставить его в двор.

— Господин Хелльдорф с тобой поздоровался, Дагоберт, — сказал господин Клаудиус вместо ответа и показал на молодого служащего.

Дагоберт коротко поклонился и, заметно удивлённый и позабавленный моим видом за письменным столом, подошёл поближе.

— О небо, Дагоберт, сентиментальная гвоздика в петлице? — воскликнула Шарлотта и захлопала в ладоши. — Как это она удостоилась такой чести?

Дагоберт заговорщицки-лукаво улыбнулся мне с высоты своего роста. Илзе заметила его взгляд, который, собственно, нельзя было не заметить.

— Ах, не делайте, пожалуйста, вида, что цветок вам подарила малышка! — сказала она сухо. — Он у нас на глазах сбил несчастную гвоздику своей тростью и вставил её в петлицу на жалкую погибель, — объяснила она присутствующим.

Молодой господин, присоединяясь ко всеобщему смеху, пожал плечами.

— Ну как, дядя Эрих, можно тебя попросить? Не хочешь ли пройти вместе со мной? — спросил он, когда смех утих.

— Терпение — сначала мы должны закончить одно дело, — ответил господин Клаудиус. — Ну что? — обратился он о мне, заняв прежнее положение.

Перо всё ещё лежало на расписке; я закрыла обеими руками лицо, потому что чувствовала, что оно совершенно красное.

— Я не могу, — прошептала я.

— Дагоберт, выйди во двор и проследи, чтобы там ничего не произошло, — распорядился господин Клаудиус. Молодой господин покинул комнату.

— Ну вот, теперь пишите, — успокаивающе сказал мне господин Клаудиус, устремив свой доброжелательно-проницательный взгляд на мои горящие щёки.

Я дописала своё имя и подвинула к нему листок. Одновременно я схватила его руку; первый раз в моей жизни я взяла за руку постороннего человека.

— Спасибо вам! — сказала я от всего сердца.

— За что же? — спросил он добродушным тоном, отводя мою руку и благодарность. — Мы просто вошли в деловые отношения, за это не благодарят.

Я выскользнула из-за стола и обняла Илзе за шею — её мрачное лицо страшило меня безмерно.

— Илзе, не сердись, — умоляюще произнесла я. — Так надо. — Видишь, теперь я смогу спать спокойно.

— Да-да, Илзе теперь отодвинута в сторону и ничего больше сказать не может, — проворчала она, однако не оттолкнула меня. — Ну что ж, если так надо, ради бога — я умываю руки… На пустоши ты не могла в присутствии чужого человека посчитать до трёх, а здесь, как только ты заметила, что другие на твоей стороне, ты уже болтаешь и трещишь как сорока, а щёки у тебя горят, как печёные яблоки… Вся эта история не к добру — попомни мои слова — только ты уж тогда мне не жалуйся!

Она сняла мои руки со своей шеи и повела меня из комнаты.

— Постойте! — крикнул господин Клаудиус, который тем временем сел за свой письменный стол и взял в пальцы перо. — Вы хотите оставить в моих руках состояние фройляйн фон Зассен безо всякой расписки?